По ту сторону льда

Оказавшись возле квартиры, Ваня негромко постучал и, ожидая, когда Марина откроет, оперся о дверь рукой. Квартира оказалась не заперта. Воронов нахмурился, но счел, что так даже лучше и зашел в прихожую. За несколько минут тут ничего не изменилось. Он и не знал, что хотел увидеть, но нового ничего не увидел. Было тихо. Он снял пальто, удивляясь, что Марина не услышала, как он вошел и не вышла к нему. Внезапно из комнаты донеслись какие-то странные звуки. Ваня прислушался. И снова…

Сердце у него неприятно заныло, внутри будто сквозняк прошелся. Марина плакала. Громко, жалобно, надрывисто. Он никогда не слышал, чтобы она плакала вот так. Так…

Не разуваясь, Воронов прошел в спальню. Марина, свернувшись, словно замерзший котенок, лежала на кровати. Тело ее сотрясалось от рыданий, свитер задрался, оголив точеные бедра. Задрался и левый рукав. Он видел её запястье, видел руку, видел вьюн на коже – не весь, лишь треть или половину, но и этого было достаточно. Не задумываясь о том, что делает, Ваня подошел к постели, присел на край, положил ладонь на Маринину руку. Она вздрогнула, напряглась и затихла на всхлипе. Он чувствовал, как она подобралась, зажалась, чувствовал ее скованность.

- Тихо-тихо… - прошептал он, переместив руку с ее плеча на голову. Погладил по волосам, не зная, что говорить и делать.

Он никогда не видел ее такой и сейчас не был готов увидеть. Может, привык к ней – сильной, собранной, решительной. Но эта Марина была другой. Воронов попытался перевернуть ее на спину, но Марина дернулась, высвобождаясь из его рук. На секунду он успел перехватить ее взгляд. Ее глаза всегда выражали слишком много. Слишком. Миллион чувств, настроений, эмоций, все грани ее переживаний, оттенки характера. Упрямство, злость, страсть… Но что выражали ее глаза сейчас, Ваня не понимал. Он все-таки заставил Марину лечь на спину и пристально посмотрел на нее. Карие, глубокие глаза… Все, что он видел в это мгновение – ее глаза. Добрые, теплые. Глаза ее не изменились. Отпустил её, отвернулся, уперся локтями в колени. Казакова всхлипнула и отползла к спинке постели. Когда Ваня посмотрел на нее снова, она уже сидела, натянув на колени свитер и смотрела на него, как будто ждала чего-то не то от него, не то от себя самой.

- Мы слишком разные… - тихо сказала она. Голос ее дрожал. Нежный, мягкий голос с легкой женственной хрипотцой. – Это была плохая идея, Вань. Плохая…

Он не ответил. Сидел и смотрел на нее – вызывающе нежную и мягкую. Его пугали собственные чувства к ней. Оказалось, что до сих пор он в полной мере не понимал всю их силу, глубину, не представлял палитру оттенков, которыми они играли. Он понимал, что чувствует к ней, но не представлял, насколько сильны эти чувства. Марина вдохнула, и губы ее, подбородок, плечи задрожали. Она выглядела слишком хрупкой даже для себя самой. Лицо ее припухло от слез: веки, глаза, губы. Воронов невесело, ощущая презрение к самому себе, хмыкнул и мрачно сказал:

- Плакать тебе теперь совсем нельзя, Казакова.

Она не поняла сказанного им. Время для сарказма было слишком неудачное, и ей в голову не пришло, что он мог иметь в виду. Она смотрела недоуменно, не понимая, ждала, что он скажет что-то еще. Ваня подумал, что если она его не прикончит, то у них, наверное, все будет хорошо…

- У тебя нос красный и губы надулись, - пояснил Воронов, и пока Марина не успела в полной мере осознать смысла его слов, придвинулся к ней. – Татуировки и красный нос… Это как-то не очень вяжется.

Его пальцы нежно коснулись ее лица, прохладных и мокрых щек, подбородка. Он смотрел ей в глаза. Она тоже смотрела на него. Смотрела и молчала. И чем дольше они смотрели друг на друга, чем дольше молчали, тем яснее Ваня понимал, что самое сложное не защитить ее от всего мира, не уберечь от жизненных неурядиц. Самое сложное – защитить ее от нее же самой.

Ваня взял ее за руку и потянул на себя. Ладонь у нее была очень холодная, словно она долго держала руки под струей ледяной воды. Он и не помнил, чтобы когда-нибудь у нее были такие холодные руки. Марина встала на колени, потом присела возле Воронова, подогнув под себя ноги, чуть задрав голову, посмотрела на него.

- Откуда в тебе столько нелюбви к себе, Марин? – он покачал головой, вздохнул, провел пальцем по ее черным бровям, ровному носику, очертил губы. – Ты ведь красивая такая… Чего тебе не хватает?

Марина моргнула, приоткрыла рот, но ничего не сказала, только слабо пожала плечом и отвернулась. Ваня погладил ее по ногам. Ступни у нее тоже были ледяные.

- Тебе холодно?

Марина отрицательно покачала головой. Но Воронов не обратил на это внимание. Осмотревшись и увидев аккуратно сложенный на стуле плед, он развернул его и укутал Марину. Она не сопротивлялась. Придержала кончики на груди. Ваня видел ее тонкие пальцы, видел, как натягивается кожа на костяшках, видел просвечивающиеся нити вен.



- Вань… скажи… - как-то надломлено, тихо произнесла она. Это были первые слова, которые она сказала с момента их ссоры.

Он понял, как ему не хватало звука ее голоса. В этом молчании, в этом напряжении. Ее глаза, ее голос…

- Что сказать?

- Что я твоя. Если еще твоя…

- Ты моя. – Ваня хотел улыбнуться, но улыбка затерялась. Он понял, что не может ни улыбаться, ни шутить. Что-то было в Марине такое… Важное то ли для нее, то ли для него, то ли для них обоих. Серьезность ее взгляда, голоса, наводила на мысль о том, что она о чем-то думает. Но ее мысли часто были для него загадкой. И все же он чувствовал ее. Марина опустила взгляд и покачала головой.

- Ну что?

- Раньше все по-другому было. Не стоило нам… Раньше ты даже говорил по-другому. Я не знаю…

- Ну-ка, иди сюда. - Воронов сгреб кокон. Марина не сопротивлялась, она как будто даже обмякла, оказавшись прижатой к нему. – Ты моя. Моя Марина. Не знаю, как я говорил раньше… Ты моя Марина. Всегда будешь моей Мариной.

Марина закрыла глаза и уткнулась лбом Ване в плечо. Она дышала легко, Ваня чувствовал только тепло ее дыхания, кожи, мягкий плед и ее пушистый свитер. Ее волосы щекотали его шею и подбородок. От нее как всегда хорошо пахло, тело ее было маленьким и хрупким, и он уже не очень хорошо понимал, как мог так сильно обидеть ее, довести до истерики.

- Хочешь попить? – спросил Воронов через несколько минут.

Она помедлила, а потом кивнула. Ваня отпустил ее, поправил плед и, приподняв ее голову за подбородок, мягко дотронулся губами до губ.

- Не будешь больше плакать?

Она едва заметно мотнула головой из стороны в сторону. Ваня предпочел бы вновь услышать ее голос, но было ясно, что говорить Марина не хочет. Что же… Пусть так.



Стол в кухне был накрыт на двоих, вкусно пахло едой. Воронов в очередной раз почувствовал угрызения совести. Она ждала его, а он… Ему хотелось сделать для нее хотя бы что-то. Просто так, потому что… Потому что она его ждала. И потому что он скучал по ней, как не скучал ни по одной женщине. И потому что она – его Марина. Он достал смартфон, зашел на сайт какой-то конторы, занимающейся доставкой цветов и, быстро заполнив форму, заказал пятьдесят одну алую розу. Не потому что хотел извиниться, нет. Просто… Да это было и не важно.



К ночи натянуло дождь. Лежа в постели, Марина слышала, как размеренно стучат капли по подоконнику, по стеклу. Створка окна была приоткрыта, и порывы воздуха доносили до нее легкий аромат цветов. Они стояли на тумбочке рядом с кроватью – высокие гордые розы с покрытыми шипами стеблями…

Рука Вани лежала у нее под грудью, спиной Марина чувствовала его обнаженное тело. Сегодня он был особенно нежен. Марине не хотелось думать о том, что это попытки сгладить все, что случилось вечером. Он долго целовал ее, ласкал подушечками пальцев лицо, странно смотрел в глаза. Гладил её запястья, водил пальцами по совсем свежей, едва зажившей татуировке. Она не хотела его о чем-либо спрашивать и молчала, чувствуя, как на нее накатывает то волнующая дрожь, то щемящая тоска. Ее пугал и его взгляд, и их будущее, и даже прошлое, потому что оно лишь подчеркивало их несовместимость. Все вокруг просто кричало о том, насколько отличаются их миры, их интересы, их желания, но она чувствовала его руки, видела в глубине его глаз что-то странное, оплетающее ее незримыми путами, и подчинялась этому.

Ваня поцеловал ее в затылок. Не просто поцеловал – прижался губами, вдохнул, потом как будто задержал дыхание. Марина закрыла глаза. Она все еще не пришла в себя и чувствовала внутри какую-то муторную, тяжелую пустоту. Руки у нее согрелись, но кончики пальцев все еще оставались прохладными. Вечером Ваня долго держал ее руки в своих, осторожно растирал и смотрел… Так странно, словно видел ее руки первый раз.

Воронов вздохнул и еще раз поцеловал Марину в голову. Он давно привык к ее телу, но не привык к ее близости. Вот такой спокойной, тихой близости, когда оба они могли молчать и касаться друг друга кожа к коже. Они запросто могли существовать отдельно друг от друга. Он так думал, находясь вдали от нее. Могли… Но Марина впиталась в него гораздо глубже, чем он мог подумать. За какие-то минуты все пространство для него развернулось в совершенно другом формате, все его представления, все ориентиры. Как будто из коробочки размером с ладонь вдруг вытащили что-то огромное, заполнившее собой все – небо, землю, охватившее его мир до самого горизонта, а, возможно, и дальше. Ваня ни за что бы не начал всего этого, не будь он уверен в себе, в своем отношении к Казаковой. Он слишком дорожил ею, чтобы пытаться просто так, ради самой попытки. Но сегодня что-то произошло, перевернулось.

Марина долго не могла прийти в себя. Она вроде бы пыталась говорить, даже улыбаться, но Ваня видел, что все дается ей через силу. Она была вялой, подавленной, хотя и пыталась скрывать это. Он долго грел ее руки, осторожно растирал холодные ступни, касаясь маленьких пальчиков с аккуратными ноготками. И вся она была его: ее слезы, ее холодные пальцы, ее молчание и ее слова. Все, что происходило с ней или могло происходить. Она была отдельным человеком, но вместе с тем она не была отделена от него.




- Прости меня, Марин, - тихо сказал Ваня.

Дождь усилился, забарабанил в окно уже не каплями – струями. Пахло свежестью, озоном, и оттого лежать в теплой постели, тесно прижимаясь друг к другу обнаженными телами, было еще приятнее. Марина не пошевелилась. Она слушала шум дождя. Ее охватила грусть, какая-то неизбежная, нерациональная. Стало тяжело и захотелось на несколько секунд перестать дышать. Ваня тяжело вздохнул. Он не хотел ничего говорить, но знал, что если не сделает этого, несказанные слова повиснут между ними, и как знать, останутся ли в прошлом или потянутся вслед, словно проеденная молью шаль.

- Давай не будем больше ссорится?

- Смешной ты… - у нее вырвался натянутый смешок. – Не получится у нас.

- Не хочу, чтобы ты плакала.

Марина почувствовала, как он качнул головой, почувствовала его подбородок, его дыхание. Она молчала. Сказать ей было нечего. А что она могла сказать? Что тоже не хочет плакать? Что не умеет плакать просто так, без этой жуткой внутренней пустоты? Да что просто не умеет плакать? И эти слезы… Как же много отняли они у нее сил…

- Мариш, я переживаю за тебя.

- Хватит, Вань, - попросила она. – Хочешь мне снова больно сделать?

- Прости. - Он уперся лбом в ее затылок. – Я не должен был так с тобой разговаривать.

- Не должен был… - согласилась она.

- Но то что ты делаешь… Ты без всего этого красивая, Марина. Очень красивая. Самая красивая…

Марина не стала ему отвечать. Снова закрыла глаза и вслушалась в шум дождя за окном. Ветер перебирал ветки, листья деревьев. Она представила, как они колышутся, как блестят капли воды, как бьет дождь по лужам, оставляя на них бесчисленные круги…

Ваня тоже замолчал. Они лежали в тишине, воцарившейся над ними, и слушали раздающиеся вдалеке раскаты грома. Первый их гром… По венам растекалось умиротворение. В комнате было темно, и Ваня не мог бы разглядеть глаза Марины, даже если бы та повернулась к нему лицом, но ему этого и не требовалось. Он помнил ее глаза, взгляд, а нежность ее тела чувствовал. И ему хотелось целовать ее запястья, вьюн, бегущий вверх по предплечью, изгибы локтей, ключицы, шею и губы… Ему хотелось целовать именно ее – несносную, вспыльчивую, искреннюю и чувственную. Только ее.

- Марин… Я тебя очень люблю. И всегда любить буду. Не потому что у тебя волосы длинные или короткие и ещё что-то. Просто… ты моя Марина.

Она не шелохнулась и ничего не сказала. И Ваня мог бы подумать, что его слова оставили ее безразличной. Мог бы, если бы не ее сердце. Еще мгновение назад оно билось под его ладонью спокойно, а теперь стучало сильно, гулко. Он чувствовал каждый его удар, быстрые толчки, чувствовал, как оно гоняет ее кровь, как оно живет в ней. Он обнял ее второй рукой и вместе с новым раскатом грома прижал к себе близко и крепко. Гроза приближалась, дождь бился в окно. Деревья шелестели беспокойно, резко, ветер стал порывистым. Но их двоих это не касалось. Марина положила ладонь поверх Ваниных рук. Пальцы у нее снова были холодными, и он, почувствовав это, бережно спрятал их под свою ладонь. Он мог не понимать каких-то ее поступков, мыслей, но он знал, что в эту грозу, в этот майский дождь, в этой комнате и в этой жизни ему хорошо с ней. Она злила его, иногда выводила из себя, но она же дарила ему всепоглощающее чувство спокойствия. Она согревала его душу, она смешила его и делала все вокруг ярким, целостным, нужным. Никто другой не умел делать этого для него, а она умела. Да, в этой жизни ему было хорошо именно с ней. Будь у него другая жизнь… Нет, он бы мог отказаться от всего, но эту маленькую женщину, свою Маришу, он бы не оставил. Ни за что не оставил бы.





Эпилог




Москва, сентябрь 2018 года

Трибуны московской спортивной арены «Мегаспорт» были заполнены до отказа. Билеты на верхние ярусы не продавались, на нижних же свободных мест практически не осталось. Организаторы головы пеплом посыпали – знали бы, так и верха бы пустили в ход. Но что уж. И опыт, что говорится, сын ошибок трудных. Посмотреть на выступление российской сборной на открытых прокатах сезона восемнадцать – девятнадцать пришли как давние любители этого красивого вида спорта, так и новички, неожиданно открывшие его для себя после, вернее в течение Олимпийских игр. А как иначе? Блистательные выступления российских одиночниц, накалённая борьба пар… Такой накал страстей не снился даже хоккеистам.

Шесть пар, собирающихся этим вечером продемонстрировать болельщикам и специалистам наброски своих произвольных программ, разбили на две разминки – по три в каждой. Первая тройка только-только закончила выступления – кто-то лучше, кто-то-хуже. Маша Матрёхина благополучно сорвала каскад, а партнёр её под конец программы выглядел так, словно до этого самого конца едва докатил. Начало сезона было многообещающим…

Выступлению их, впрочем, Марина должного внимания не уделила. Куда больше её волновал собственный прокат. В отличие от многих коллег по сборной, демонстрирующих свои, пока ещё необкатанные номера кто в чём придётся – от тренировочных платьев до футболок и легинсов, одеты они с Ваней были в красивые, уже полностью готовые костюмы. У неё – лиловое платье под горло – как всегда до безобразия стильное, на нём – классические брюки и рубашка с клинообразным вырезом. У неё – идеальная причёска, макияж, маникюр, у него – короткая щетина, предающая красивому лицу ещё больше мужественности.

- «Участники второй разминки». - Прогромыхало над стадионом: - «Анастасия Липатова и Михаил Кожемякин». – Пара вышла на лёд, и диктор продолжил: - «Алексей Мартынов и Ася Малахова». – Вслед за предыдущей парой на льду появились Лёша с Асей. Он – в тренировочном костюме, она – в прошлогоднем платье. Наконец настал их черёд. Марина взяла Ваню за руку. – «Марина Казакова и Иван Воронов».

Под овации трибун они, держась за руки, ступили на лёд. За секунду до того, как лезвия их коньков синхронно коснулись глади катка, Марк Александрович, их неизменный тренер, как всегда приободряющее сказал:

- Дерзайте, ребята.

Фоном над катком звучала музыка – что-то из современной российской попсы. Просто так, чтобы не было тишины. Не размыкая рук, они сделали круг. Как никогда прежде. Потому что прежде они никогда не готовились к предстоящему старту вот так. Прежде они никогда не выходили на лёд, взявшись за руки. Прежде… Прежде-прежде-прежде. Всё это было прежде.

Марина улыбнулась, почувствовав поток свежего воздуха на коже и посмотрела на Ваню. Нужно было попробовать что-то из элементов. Ещё там, возле бортика, «на берегу» они договорились, что сделают подкрут, выброс и поддержку. Новую, ту самую, что они вставили в программу всего несколько дней назад. А почему нет? Открытые прокаты – это не соревнования. Тут можно пробовать, даже экспериментировать. Пока ещё можно. И даже завалить каскад можно. И прыжки все можно. Да вообще всё можно! Правда валить Марина не собиралась, и Ваня отлично это знал.

- Давай поддержку, - сказал он, когда они сделали несколько кругов. Она выпустила его руку и, ничего не ответив, поехала в дальний угол катка. Марина есть Марина – губы его тронула усмешка. Ей бы в одиночное, но… не сложилось. А привычка – страшная штука. Через полминуты она вернулась к нему и с ходу заявила:

- Теперь я готова к поддержке.

Её красивые карие глаза выражали миллион её желаний, всю суть её противоречивого характера… Говорят, до бесконечности можно смотреть на огонь и воду. А в глаза? Он бы, наверное, мог… Они зашли на элемент – как всегда смело, без опаски, повторяя маленький фрагмент выступления, что должны были показать собравшимся в «Мегаспорте» болельщикам уже совсем скоро, буквально через считанные минуты. Всё в Марине было наполнено предвкушением. Соскучившаяся по большому льду, она впитывала энергию зала и чувствовала себя свободной – птицей, стремящейся к солнцу, к небу, ввысь. Весь этот мир – её, для неё, вся эта жизнь, этот лёд. Нет у неё другой жизни, просто не могло быть. Да и не хотела она. Зачем?! Не важно, как оно у других. Да, где-то там есть просто – с обычным, встречи с друзьями по выходным, спокойные вечера и что-то ещё. Есть, но у неё есть лёд. И собственное небо. А ещё у неё есть он – тот, с кем она прошла через взлёты и падения, через воду и огонь, через победы и поражения. Тот, кто всегда был рядом, кто делил с ней каждый день её долгой дороги. Тот, для кого её дорога была и его собственной дорогой, её небо – его небом, с кем у неё были одни на двоих крылья. У неё есть он. И это – главное. Смогла бы она с кем-то другим? Может быть, да, а может быть, нет. Но важно ли это? Она смогла с ним. Они смогли вместе, а это – самое важное, единственно важное теперь, в этой их жизни, в этом сейчас. Начало пути… Начало новой четырёхлетки.

Марина смело, без доли сомнения оттолкнулась ото льда и взмыла в воздух в Ваниных крепких руках. Изменила положение – теперь она, не держась, практически сидела на его поднятой ладони. Выгнула спину, расправила руки. Сложная неустойчивая «композиция» начала заваливаться. Или это они начали заваливаться?! Мысленно Марина коротко и ёмко выругалась матом. Нет, они точно похожи на Пизанскую башню…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- Спасибо, - поблагодарила Марина, когда Ваня, кое-как удержав её, перехватил и поставил-таки на лёд.

- Ты в порядке? – спросил он, глядя в её немного бледное лицо. В глазах его читалось беспокойство.

- С тобой я всегда в порядке, - её накрашенные яркой помадой губы искривила усмешка. – Всё хорошо, правда. Но это… Это отвратительно!