По ту сторону льда

- Кто?

- Девушки на ресепшене в гостинице. - Марина подняла голову и весело посмотрела на Воронова.

- За кого они тебя приняли? – Он сдвинул брови, рассматривая ее лицо.

- Вань, ну не тупи, а?!

Он молчал, глядя на нее, потом, уловив ход ее мысли, усмехнулся. В глазах его заплясали озорные огоньки.

- Да ну… - недоверчиво протянул он.

- Ага. – Марина снова засмеялась. – Я тебе серьезно говорю. Еще и без паспорта…

Из груди Вани вырвался тихий смешок. Он обнял Казакову за плечи, прижал к своему боку. Марина выдохнула и опять засмеялась. Там, в гостинице, она чувствовала себя дико неловко, а теперь все это исчезло. Теперь осталось только теплое чувство, согревающее ее сердце, ее душу. Она взяла Ваню за руку, повернулась к нему и, слегка улыбаясь, сказала:

- Спасибо тебе.

- За что?

- За то, что бросил все и прилетел.

- Попробуй к тебе не прилететь, - подмигнул он, но Марина покачала головой.

- Я серьезно, Вань. Знаешь… Очень тяжело быть второй. В спорте тяжело, ты сам знаешь. Но еще тяжелее… -Она вздохнула и отвела взгляд. – Когда ради нескольких часов с тобой кто-то может бросить все, взять билет на самолет и… Спасибо.

Воронов снова прижал ее к себе. Губы его коснулись ее макушки, и так он просидел около минуты. Он вдыхал запах ее волос и думал о том, что вот она – его Марина. Искренняя и очень ранимая. И сильная. Полная противоречий и загадок. Но его. И он рад, что знает ее настоящую.





Глава 9




Москва, май 2018 года

Они не виделись уже несколько недель. Вначале горы с друзьями, потом ему предложили поработать на сборах в Италии, а после и во Франции… Да и она без дела не сидела – теплое море, а сразу после приезда – многочисленные светские мероприятия. Ваня до сих пор не мог забыть ее фотографию в красном купальнике. Ровный загар, потрясающая Маринина улыбка и купальник, лишь подчёркивающий красивые округлости. Она присылала ему фотографии заходящего солнца, он ей – горных вершин. Она писала о том, как проводит время, как восстанавливает ногу, он о том, что скоро все вернется на круги своя… А потом она выложила фотографию в чёрном платье с какой-то там «нужной встречи», и Ваня понял, что ревнует ее и к морю, и к солнцу, и даже к прошлому… Мир фигурного катания узок, столкновения неизбежны. Вот и тут неподалёку от неё оказался Сеченов. Совершенно разные жизни, совершенно разные судьбы. У него – жена и давно законченная карьера. А у неё… Что у неё? Маячащая впереди новая четырёхлетка и адский труд: сбитые колени, кровь, пот. Как же трудно отыскать во всём этом хоть каплю романтики… Он понимал, что Марина никогда не повернет свою жизнь вспять, что Сеченов остался для нее перелистанным тетрадным листом – исписанным, покрытым кляксами и перечеркнутым вплоть до рваных дыр. А может, это были вовсе не дыры, а раны… Но об этом он не думал. Он читал заметки о прошедшей встрече, о присутствующих на ней людях, рассматривал фотографии и чувствовал непонятное беспокойство то ли за Марину, то ли из-за нее. Потом ещё одна презентация, после – показ какого-то модного дизайнера и что-то там ещё… И новые фотографии. Её руки. Увеличил фотографию. Нет, не показалось…

Она была в Москве, а он все еще катался по Европе. Она непривычно постила фотографии в контакте и инстаграме, а он думал о том, что им делать дальше. Так закончился апрель и наступил май…



Маришка Хорошая: Ты же сегодня возвращаешься?

Маришка Хорошая: Приедешь ко мне?

Маришка Хорошая: Я очень соскучилась, Вань.

Иван Москвич: Я тоже соскучился, Марин.

Маришка Хорошая: Так ты приедешь?

Иван Москвич: Да.

Маришка Хорошая: Все в порядке?

Иван Москвич: Да.

Маришка Хорошая: Вань, что случилось?

Иван Москвич: Давай поговорим, когда я приеду.

Маришка Хорошая: А сейчас нельзя?

Иван Москвич: Нельзя.

Маришка Хорошая: Я что-то не так сделала?

Иван Москвич: Давай поговорим, когда приеду, Марин.

Она с минуту смотрела на их переписку. Больше всего на свете она не любила такие вот разговоры, не любила недоговорки, увиливания. Это злило ее, выводило из себя. Но сейчас она заставила себя собраться, усмирить зарождающееся раздражение, и написала:


Маришка Хорошая: Хорошо.

Маришка Хорошая: (красное сердечко)

Весь день у нее не было настроения. Переписка оставила после себя смутное беспокойство и неприятный осадок. Она приготовила ужин, поставила в холодильник бутылку белого вина, приняла ванную и втерла в кожу легкий увлажняющий крем. Ближе к ночи надела простое, но красивое белье и длинный белый свитер с широким воротом, нанесла каплю духов на шею, проверила ужин, вино и стала ждать. В начале одиннадцатого в дверь позвонили, и она, встрепенувшись, пошла открывать. Они не виделись долго… Так долго, что она потеряла счет дням. Месяц? Нет, больше… Даже раньше им редко удавалось так долго отдыхать друг от друга, сейчас же она и вовсе чувствовала какую-то внутреннюю пустоту. Она не знала, чем заполнить ее. С одной стороны, у нее была абсолютно устроенная, полная на события жизнь, а с другой…

Войдя в квартиру, Ваня осмотрел ее с головы до ног, задержал взгляд на руках и отвернулся. Снял ветровку, разулся и прошел в кухню. Марина вошла следом. Она ждала, что он обнимет ее, прикоснется, но он и смотрел как-то через силу, словно злился на нее за что-то, или она сделала что-то такое… такое, что она и сама не знала.

- Ты голодный? – спросила она, пройдя вглубь кухни.

Он поджал губы, посмотрел на ее руки, потом ей в лицо. Марина подошла, встала на носочки, прижалась к нему с нежностью и пылкостью, с порывистостью, свойственной ей. Оплетя рукой его шею, она прижалась губами к его губам, чувствуя, как соскучилась. Ваня ответил, но как-то сдержанно, отстраненно, и Марина, отступив, непонимающе уставилась на него.

- Что случилось, Воронов?

Ваня несколько секунд медлил с ответом. Его глаза, мимика, все в нем выражало внутреннее противоречие, и Казакова не могла взять в толк, с чем это связано. Она пыталась вспомнить все их последние разговоры, переписки, но ничего такого на ум не приходило. Только в последнее время он стал какой-то…

- Что не так? – вздохнув, снова спросила Марина.

- Зачем ты это с собой делаешь, Марина?

- Что делаю? – От неожиданности она застыла на месте.

Его взгляд был таким мрачным, что она едва не подавилась словами.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- Уродуешь себя.

- В смысле, уродую?

- В прямом смысле. – Он схватил её за запястье левой руки и задрал свитер, обнажая предплечье. На загорелой коже отчётливо виднелась татуировка – узор из вьюна, украшенный несколькими цветками. Ты что, остановиться не можешь? Или это как оно… зависимость? – Он криво усмехнулся.

- Прекрати так со мной говорить! – грубо отрезала она, отдёргивая руку. – У тебя нет на это права.

- Знаешь, Казакова, я думал, что это только в дебильных американских шоу бывает, где разукрашенных с ног до головы показывают. Но ты же не дура. Неужели ты не понимаешь, что ничего хорошего тут нет?!

- Какая зависимость?! – выпалила Марина, гневно глядя на Воронова. – Ты что несешь?!

- Такая! Ты что, не видишь, что с собой делаешь?! Не понимаешь?!

- Что я с собой делаю?! – закричала на него Марина, чувствуя, что ее начинает колотить от ярости, обиды, досады и еще непонятно чего. – Не красивая?! Ну найди себе красивую! Кто там у тебя на примете? Эта… с улыбкой приклеенной или Матрёшка?!

- Хватит, Марина! – гаркнул он. – Не приплетай сюда всех подряд. У Насти, может, и не такое прекрасное скольжение, как у тебя, да и улыбка не всегда искренняя, но ей ума хватает не уродовать себя. Что с тобой дальше будет? Что дальше? Вначале татуировки, а потом… - Он мотнул головой и со злостью махнул рукой.

- Вот и вали к ней! – закричала Казакова. – Чего ты сюда пришел?! Убирайся хоть к Насте, хоть к Маше, хоть к черту лысому! - Ей было трудно дышать, в груди все словно бензином облили и подожгли. Она понимала, что ее трясет. Ваня хотел дотронуться до нее, но она отшвырнула его руку и процедила: - Убирайся.

- Марин…

- Уходи, - повторила она сдержанно, с едва скрываемой яростью. Глаза ее сверкали, движения были резкими, нервными. – Просто уходи.

- У тебя совсем крыша поехала, Казакова, - хмуро глядя на нее, проговорил Ваня. – Неужели ты сама не видишь, что делаешь? Вначале поясница, теперь рука… Дальше где набьёшь?! На заднице или на груди?!

- Убирайся! – истерично заорала Марина. – Пошел отсюда! Найди себе умную, хорошую и красивую! А меня не трогай больше, понял!

Несколько секунд Воронов смотрел на нее, потом качнул головой и быстро направился в коридор. Через несколько секунд Марина услышала громкий хлопок входной двери. Она вдохнула, пытаясь привести себя в порядок, прислонилась спиной к стене и закрыла глаза. Прошла в комнату, вернулась в кухню, посмотрела на накрытый к ужину стол, на собственные дрожащие пальцы. Судорожно вдохнула воздух и ухватилась за косяк. Дрожь не проходила. Марина чувствовала, как с каждой минутой слабеет все больше. Ноги и руки налились свинцом, в груди все ныло, металось, выкручивалось. Она заскулила, закрыла рот ладошкой, чувствуя, что по лицу ее струятся слезы. Кое-как она дошла до комнаты, упала на постель и, скорчившись, зарыдала.



Ваня вылетел из подъезда и попал прямиком под мягкие лучи майского солнца. Оно освещало качели и лесенку на детской площадке, играло бликами на крышах машин, выхватывало распускающиеся листья деревьев. Воронов был зол. Дико зол и на нее, и на себя, и вообще зол. Видит Бог, он не хотел с ней так разговаривать, но стоило взглянуть на её руки, на новую татуировку, тянущуюся едва ли не по всей внутренней стороне предплечья… Он не понимал ее, да и не хотел понимать. За проведенные вместе годы он привык к ее безупречному вкусу, привык доверять ей в этом. Она могла экспериментировать с макияжем, с прическами, с одеждой и образом, но всегда находила то, что выделяло ее среди других изысканностью, утонченностью и неповторимым стилем. И даже когда она набила первую татушку на пояснице – витиеватый узор, это было красиво. Первый раз…

Ваня сел за руль, но заводить машину не спешил. Он жалел, что повел себя подобным образом, что не сдержался и наговорил Казаковой много того, чего говорить не стоило или стоило сказать в другой форме. Это ведь Марина. Его Маринка. Взрывная, эмоциональная и очень чувствительная…

Воронов надул щеки и громко выдохнул, ударил себя по бедрам ладонями. Он всегда беспокоился за нее. Сложно было не беспокоится за человека, с которым связываешь свои жизненные планы, с которым проводишь столько времени. Несмотря на то, что вне катка они чаще были порознь, чем вместе, он считал Марину своим другом, и она ни разу не дала ему повода в этом усомнится. Ему нравились ее искренность, честность, целеустремленность. Но было в характере Марины и очень много подводных камней…

Ее новые фотографии он увидел несколько дней назад. Что уж там, он как-то не сразу понял, что случилось. Доходящее до колена платье с высокой талией, открытые по локоть руки. И новая татуировка на левой – вьюн с распускающимися цветами. Красивая сама по себе татуировка. Красивая. Вот только…

За прошедшие с того момента дни он накрутил себя, и это не пошло на пользу. К изначальному недовольству прибавилось что-то очень похожее на страх. Он боялся за нее. Боялся именно потому, что не понимал ее. Ее недовольство собой переходило на новый уровень. Если раньше она просто замыкалась, грызла себя после неудачных выступлений, сейчас это было чем-то другим… Он и сам не понимал, откуда всё это знает – чувствовал. Не просто татуировка. Потому что та, первая, была тоже не просто – она появилась после измены Сеченова. Тогда она хотела сделать пластику носа, но вовремя остановилась. Вместо этого появился орнамент. А теперь что?! Что, мать её?!



Машину Ваня так и не завел. Несколько минут сидел, коря себя за несдержанные, резкие слова. Да, он хотел быть твердым, но только не обижать Марину и уж тем более не ссориться с ней.

Поднимаясь по лестнице, Ваня обдумывал, что скажет. Вряд ли стоило ждать, что Марина встретит его с распростёртыми объятьями и вообще захочет разговаривать. Она не из тех, кто так просто отпускает обиды. И все же поговорить им было нужно. И извиниться он хотел. Не за то, что сказал ей, а за то, как это сказал.