По правде говоря

– Мы не в праве никого судить.

– Правда? – Андрей из-за стола поднялся, повысил голос. – Не в праве? А они в праве так поступать? Врать, лицемерить, искать себе норку поглубже и поуютнее? – Каждое слово заставляло меня внутренне сжаться. – Вика, ты понимаешь, что происходило все эти годы? Отец купил этот дом после возвращения из Италии, чтобы отдыхать от нас. От меня, от матери, от Гришки с Соней. И мы верили, каждому его слову верили, берегли его покой! А его здесь даже не было! Потому что у него другая семья рядом!

– Андрей, успокойся, - попросила его я. – Я всё понимаю.

– А я вот ни черта не понимаю! – рявкнул он, и я зажмурилась. – У него дети, Вика! Дети! Как я матери всё это скажу? Пока она с Соней, не отходит от неё, отец живёт своей жизнью, но не забывает нас всех учить морали!

Он замолчал, выдохнулся, но продолжал кипеть от возмущения. И мне, наверное, не нужно было спрашивать, но я не удержалась:

– Это правда… про Соню?

Я видела, как Андрей напрягся. И даже не посмотрел на меня, просто переспросил:

– Что, про Соню?

– Что она дочь Гриши, а не твоих родителей.

– Неправда, - сухо отозвался он. – Соня – дочь женщины, что её вырастила. Моей матери.

Я опустила голову, согласно кивнула, и спрашивать больше ни о чем не стала. Слишком болезненно Андрей на все мои слова и вопросы реагировал.

Мы помолчали, и я поняла, что решение придётся принимать мне самой. Вот я и приняла. Попросила:

– Отвези меня на вокзал.

Андрей на меня посмотрел, долгим, испытывающим взглядом. В какой-то момент мне всё же показалось, что он не согласится, запротестует, примется меня отговаривать. Что-нибудь скажет, пообещает, что всё будет хорошо, что мы со всем справимся, и мне после его обещаний обязательно станет легче. Но ничего такого он не сказал. Лишь согласно кивнул.

Он кивнул, а я почувствовала жгучий укол разочарования в самое сердце. Это был почти удар, от которого можно было покачнуться и упасть, но я устояла на ногах. И даже сохранила спокойное выражение на лице. По крайней мере, я очень старалась. Но самые страшные и точно несправедливые слова, Андрей сказал мне на вокзале. Он купил мне билет на поезд, как истинный кавалер остался со мной до последней минуты, стоял рядом, загораживая меня своей спиной, от ветров, чужих взглядов и, возможно, каких-то невзгод, а когда мне уже нужно было садиться в поезд, нам пришло время проститься, он посмотрел мне в глаза и сказал:

– Не нужно было тебе всё это затевать.

– Что? – не поняла я.

– Искать её. Не нужно было, - повторил он с каким-то особым сожалением. И добавил: - И мы все жили бы спокойно.

Это были неправильные слова, неправильные выводы. От несправедливости и возмущения у меня подступили слёзы к глазам, но я заставила себя упрямо вскинуть голову, сжать губы и промолчать. Я не собиралась с ним спорить. В последний момент не собиралась. Ведь становилось понятно, что мы прощаемся. Навсегда. И его последние слова мне, их смысл, заключался в том, что всё сделала неправильно.

Я отступила, всё ещё продолжая смотреть Андрею в лицо, слов даже для прощания у меня не находилось. Поэтому я молча протянула проводнику свой билет, а затем заставила себя развернуться и войти в вагон. В какой-то момент мне показалось, что я умру. Просто возьму и умру, от боли, обиды и несправедливости. От того, что Андрею оказалось легче обвинить во всём меня, а не своего отца. Села на своё место у окна и принялась глотать слёзы. Вытирать их было бесполезно, они лились и лились. А ещё я ждала, ждала, до самого последнего мгновения, пока не закрылись двери, и поезд не тронулся с места, что Андрей одумается, войдёт в вагон и что-то мне скажет. Что-то, что смягчит мою обиду.

Он этого не сделал.

Я уезжала из Москвы, понимая, что в моей жизни всё плохо.

Вот так вот закончилась десятилетняя история исчезновения моей сестры. Я столько сценариев придумала за эти годы, столько развязок, счастливых и трагических, но такой сюжет мне ни разу в голову не приходил. Не могла я представить, что виноватой выставят меня. Что я сама решу себя в чём-то обвинить. Хотя бы в том, что не смогла сказать Ксении ни одного достойного слова в упрек, не смогла донести до неё, как она не права, и что мы вместе с родителями пережили за эти годы. В душе было пусто, словно дыра. И я понятия не имела, чем мне эту пустоту заполнить.

Единственный человек, которому я всё рассказала, как только приехала, просто ради того, чтобы облегчить душу, конечно же, была Жанна. И самое удивительное в том, что впервые в жизни я не видела подругу ахающей, возмущённой или хватающейся за сердце. Она выслушала историю встречи с моей сестрой с каменным спокойствием, хотя, и казалась несколько ошарашенной. Жанне явно было не по себе, но она не произнесла ни одного лишнего слова. Лишь по окончании моего рассказа, поднялась из-за стола, пару секунд стояла, замерев у окна, после чего сказала:

– Ничего не говори родителям.

А мне захотелось зажмуриться, закрыть уши руками и в отчаянии замотать головой. Другой реакции у меня на эту ситуацию попросту не было. Мне хотелось кричать от несправедливости. А ещё больше мне хотелось забыть. И невольно в моём сознании раз за разом всплывали слова Андрея, что он сказал мне перед расставанием:

– Лучше бы ты ничего не узнавала.

Лучше… Лучше. Возможно, так и было бы лучше! Но я же делала всё из тех самых лучших побуждений. Мне казалось, что нет в жизни хуже участи, чем не знать, что случилось. А оказалось, что ещё хуже и невыносимее – знать. Знать, что тебя предали, бросили, просто не подумали о тебе, что ты оказался не важен.

В понедельник я отправилась на работу, как и договаривалась с Русланом Борисовичем. А за день до этого, в воскресенье у меня случилось новоселье. Отец через знакомых нашёл для меня однокомнатную квартиру, причём в том же районе, в котором я прожила последние пару лет. Тот факт, что я остаюсь в привычном для себя окружении, порадовал меня больше всего. Даже дорога до работы, всё тем же маршрутом, порадовала. Я осознала, что хочу вернуться к прежней жизни, с минимумом переменных, хотя, совсем недавно, в Москве, я себя этим пугала. Возможно, ещё несколько дней назад я была смелее, а сейчас проявляю трусость, но на данный момент я всеми силами пыталась сохранить психическое здоровье с минимумом потерь. Хотела притвориться, что последних трех недель в моей жизни попросту не было. Я ни с кем не встречалась, никуда не ездила, и ничего не знаю. Вычеркнуть из сознания и забыть.

– Не получится, - говорила мне Жанна. – Нужно принять всё, как есть, и разозлиться. Вот тогда забудешь, когда злость всё съест.

– Не хочу злиться, - говорила я. – Хочу жить, как раньше.

Я вернулась на работу, на прежнюю должность, в кабинет, что делила с девчонками. И даже сумела рассказать им историю об отпуске в Москве, у родственников. И даже призналась в том, что я с некоторых пор девушка свободная и одинокая. Вот на эту информацию Лена со Светой отреагировали остро, ахали, сожалели и принялись меня увещевать, заверяли, что я молодая и красивая, и, без всяких сомнений, совсем скоро встречу своего единственного.

– Обязательно на свадьбе твоей погуляем! – оптимистично заявила Света, а я послушно растянула губы в улыбке.

Первая неделя новой жизни показалась мне самой трудной. Я будто привыкала заново и к работе, и к родному городу, обживалась в маленькой квартирке, в которой мне было неуютно и некомфортно. В ней даже мебели почти не было, но к следующим выходным отец привёз для меня диван, собрал шкаф и компьютерный стол. Я разложила свои вещи по местам, повесила новые занавески на кухне, и расставила новую посуду в шкафчики. И, признаться, мне стало легче и приятнее возвращаться в эту квартиру каждый вечер. Не стало такой всепоглощающей тоски. Вот только я никак не могла заставить себя съездить к маме. Разговаривала с ней по телефону, и ненавидела себя за вранье, за притворство. Она рассказывала мне про Ксеню по привычке, о чём-то сокрушалась, выдвигала какие-то предположения, а я слушала её голос и ненавидела себя за то, что молчу. Но как сказать родителям правду – попросту не представляла. И ужасно боялась оказаться с мамой лицом к лицу. С отцом было как-то легче, наверное, потому, что он не вспоминал постоянно про старшую дочку, его больше занимала я и мои проблемы. И от этого мне было теплее и спокойнее. Только однажды отец спросил, точнее, даже сказал с уверенностью:

– С тобой что-то случилось в Москве. А ты скрываешь.

И я испугалась этих его слов. Принялась заверять, что всё в порядке. И, в конце концов, придумала, а, может, и не придумала совсем, оправдание. Мол, глупая, всё-таки страдаю по Андрею.

Отец из-за моих слов расстроился. Заметно расстроился. А я подошла и обняла его, повисла у него на шее, как никогда раньше не поступала, на что у меня никогда не хватало смелости и открытости. А в тот день я это сделала. И даже позволила себе всхлипнуть от жалости к себе, совершенно искренне.


– Это пройдет, папа, - сказала я ему. – Обещаю. Я знаю, что он мне не нужен. Я всё забуду.

– Это будет самым правильным, - проговорил тогда отец. Обнял меня в ответ и поцеловал в лоб.

Спустя пару недель моей новой, самостоятельной и одинокой жизни, как я это про себя называла, объявился Вовка. Причём, объявился он у проходной завода, поджидал меня по окончании рабочего дня. На своей новой машине, увидел меня и из автомобиля вышел. С призывной улыбкой. А я, признаться, при виде него, встала, как вкопанная. Первой мыслью было – бежать, но бежать особо некуда было. Если только обратно к проходной, но это явно было бы глупым поступком.

– Привет, - улыбнулся он мне. Улыбнулся, как раньше, широко и лучезарно.

– Привет, - осторожно отозвалась я. И тут же поинтересовалась: - Что ты тут делаешь?

– Тебя жду.

Я негромко хмыкнула вместо ответа или проявления какого-либо восторга. Я попыталась Вовку на узком тротуаре аккуратно обойти, направилась к остановке.

– Вика, давай я отвезу тебя домой, - предложил он.

Я поинтересовалась:

– Зачем?

Вовка пожал плечами.

– Просто так. Это же лучше, чем ехать на автобусе.

– Не уверена.

Он поймал меня за руку.

– Вика.

Мне пришлось обернуться, взглянуть на него. Посмотрела в его добродушное, такое знакомое каждой черточкой лицо, и, если честно, мне захотелось поднять руку и потрепать Вовку по щеке. Не из любви, не из умиления, а просто потому, что он казался таким понятным и своим. И даже его предложение меня подвезти до дома, его появление сегодня, всё это было мне хорошо понятно, все его мотивы. Вот только заинтересованности в них у меня уже не было. А ведь совсем недавно я с таким нетерпением ждала от него каких-то шагов, поступков, слов, но так ничего и не дождалась, пока наши отношения с треском не развалились на мелкие осколки.

– Я доеду на автобусе, - сказала я ему. – Но спасибо за предложение.

Вовка снова попытался поймать меня за руку. И вновь повторил моё имя, на этот раз с просительной интонацией.

– Вика.

А я головой покачала и попросила его в ответ:

– Не надо, Вов. Уже ничего не надо.

Он расстроился. И, наверное, разозлился. Потому что всё благодушие с Вовки в один момент спало, и выражение на лице, как и взгляд, стали крайне недовольными. Руку он от меня убрал, остался стоять на месте, пока я шла к автобусной остановке. Я разок обернулась на него, видела, как он стоит, сунув руки в карманы джинсов и хмуро на меня смотрит. Он смотрел, а я отвернулась. Немного не по себе было стоять на остановке, поджидая автобус, чувствуя его взгляд на себе. Мы были будто чужие друг другу, хотя, именно так, наверное, и было. Любовь закончилась, и мы превратились в чужих людей. По правде говоря, о Вовке я совсем не думала все эти недели. И это было странно и само по себе трагично. В моём понимании, страдать я должна была именно по отношениям, которые длились больше двух лет. Из-за человека, с которым жила, за которого хотела замуж. А не ждать днями и ночами звонка, сообщения от другого, с которым знакома всего несколько недель. Но именно по Андрею я плакала ночами, и тосковала вечерами. Слава Богу, хоть днём была занята настолько, чтобы не отвлекаться на печальные мысли. Но мне до сих пор казалось несправедливым то, что случилось. То, что он мне сказал. То, что обвинил во всём меня. Мне безумно хотелось посмотреть Андрею в глаза и сказать то, что не осмелилась сказать ему на вокзале. Что неправильно и несправедливо обвинять меня в решениях, принятых не мной, а другими людьми. В том числе, его отцом. Да и за поступки своей сестры я никакой ответственности не несу.

– Ты можешь мне, наконец, сказать, что с тобой происходит? – спросил у меня отец.

Мы сидели за праздничным столом, у папы был день рождения, и я пришла его поздравить. Никакого празднества они с Верой устраивать не стали, только семьёй собрались за накрытым столом, с салатами и красивым тортом, что Вера испекла сама, специально для папы. Мама вот никогда для папы торт не пекла. Мне почему-то вспомнилось, что торт она всегда пекла только для Ксюши, а для меня лишь дважды, на окончание одиннадцатого класса и на восемнадцатилетие. Для Ксени же на каждое день рождение и всякий раз, когда сестра её об этом просила, даже без повода.

Когда отец задал мне этот вопрос, мы остались с ним за столом вдвоём. Мальчишки убежали на улицу, а Вера отлучилась на кухню. По всей видимости, я о чём-то призадумалась, как всегда в последнее время, невесело, отец ко мне присмотрелся и спросил:

– Что происходит? Скажи мне правду.

Правду. Я понятия не имела, как именно сказать ему эту самую правду, и нужно ли это делать. Но, видимо, в последнее время я вела себя настолько странно, измученная бесконечными размышлениями, что скрывать истину становилось всё труднее, а то и невозможно.

Я на отца посмотрела, выдохнула, собираясь с духом, и произнесла:

– Нам нужно это как-то принять. Я не знаю как, папа, но это необходимо сделать.

Удивительно, но отец, во время моего рассказа, даже вопросов мне не задавал. Он молча слушал, уставившись в одну точку, лишь однажды в том же молчании налил себе рюмку водки и выпил залпом. А Вера… Вера стояла у него за плечом и лишь с тревогой наблюдала за мужем.

Я расплакалась. Когда сказать мне стало нечего, я разревелась, неожиданно ощутив безумное облегчение. Что это больше не моя тайна, что мне не нужно нести всё это в себе, притворяясь стойкой и не сгибаемой. Только сказала:

– Я не знаю, как рассказать это маме. Просто не знаю.

– Не нужно ей ничего говорить, - заявил отец. Кажется, это были его первые слова с начала моего рассказа. И посмотрел он на меня строго, почти сурово. – Она ничего не должна знать.

– Надеюсь, вы потом в этом не покаетесь, - вздохнула Вера где-то рядом. Её голос прозвучал совсем тихо, и ей никто не ответил.

Отец на меня посмотрел.

– Ты говоришь, что она счастлива? Ты уверена?

Я едва заметно пожала плечами.

– Я не знаю. Я, вообще, не знаю того человека, с которым встречалась, папа. Это больше не Ксюша.