По правде говоря

– Не обязательно. Там есть музыканты, художники, есть наркоманы и алкоголики, или попросту блаженные, которым иногда нужно помыться и где-то поспать, и такая жизнь их вполне устраивает. В жизни, сестрёнка, вообще, очень много удивительного. А ещё больше плохого. Во что не стоит окунаться, тем более с головой.

– А Роман Артурович, значит, решил тебя спасти.

– Назови, как хочешь. Но только рядом с ним я начала жить. Для начала он взял меня за горло и хорошенько встряхнул, а затем запер. – Ксения на мгновение запнулась, явно припомнив те дни и свои ощущения. – В клинике у знакомого запер. И я его ненавидела тогда, я бросалась на него, плевала ему в лицо, кричала, как я ненавижу всю его семью. А потом пришла апатия. Прошло много времени, прежде чем я поняла, что чего-то хочу. Хотя бы есть, пить, с кем-то разговаривать. А он всё это время ко мне приезжал, он один. Не часто, но он приезжал и смотрел на меня, как на зверька в клетке. Интересовался, адаптировалась я к новым условиям существования или нет. Потом начал со мной разговаривать. Я ненавидела его разговоры, нравоучительный тон, но кидаться на него или убегать мне уже не хотелось. Я впервые за несколько лет начала осознавать, что вокруг меня есть какая-то жизнь, а не только веселье, гулянки и наркотики. Не только Гришка. Ради Ромы я начала лечиться, его визитов я ждала, и боялась только одного – что после больницы он обо мне забудет. Но он сказал, что этого не случится, уж не знаю, что он во мне тогда увидел. Но я ему поверила, и ради него я прошла реабилитацию, ради него выкинула свой паспорт. Потому что, если бы я вернулась домой, у нас бы с ним ничего не получилось. Я бы не смогла его удержать.

– А его надо удерживать?

– Каждого мужика надо удерживать. Особенно того, которого любишь. Которого хочешь. Который твой. Да, он поставил мне определённые условия, он не мог развестись, да и делать этого не собирался, у него для этого уйма причин, и самая главная – семейный бизнес, который придётся делить. И даже не делить, а рвать на части. Лиза только с виду покорная и понимающая, а на самом деле… Да и я прекрасно отдавала себе отчёт в том, что, по сути, ещё не заслужила счастья быть его женой. Но я знала одно – я хочу быть с ним, всегда. И я готова на всё ради него.

Я слушала сестру и смотрела на неё во все глаза, её рассказ меня потряс. В её голосе было столько зависимости от Романа Артуровича, столько преклонения.

– Ксеня, он же не женится на тебе никогда. Раз после стольких лет не сделал этого, неужели ты этого не понимаешь?

– Вика, ты глупая, - вдруг засмеялась она. – Мне не нужен штамп в паспорте. Мне нужно то, что между нами есть, то, что он даёт мне. Рома никогда не живёт наполовину. Ему нужно всё. А то, что здесь, - Ксения обвела рукой кухню, - всё это временно. Мы больше пяти лет с мальчиками прожили в Италии. Мальчики там родились, они там выросли. И в любой момент, как Рома решит, мы вернёмся домой. Я не останусь здесь, возможно, уехав в этот раз, больше не вернусь. Это Рома прилетает раз в месяц, решает дела по бизнесу, проверяет семью, и возвращается к нам, домой. А всё, что делает Андрей…

– Что делает Андрей?

– С этим домом, со старой фабрикой, его отец никогда туда не вернётся. У нас уже давно другая жизнь. У нас другие планы.

– Вот только вы забыли об этом оповестить других, - не удержалась я от замечания.

– Значит, это не важно.

– Что значит, не важно? – удивилась я. – Для тебя это не важно?

– Нет. Рома лучше знает, как для нас с мальчиками лучше. Он наш защитник, он хозяин в доме. Он отец. Он обожает детей, любит меня, а мы не представляем своей жизни без него.

Я смотрела на сестру с недоверием.

– То есть, ты всё делаешь так, как он хочет?

– Конечно.

– И что ты сделала? Сменила фамилию? Порвала все связи с семьёй?

Она снова вздохнула.

– Бизнес Веклеров, их производство, давным-давно поделено между всеми членами семьи, на четыре части. Деньги же Лизе достались в наследство. Поэтому любой скандал мог спровоцировать распад. Посмотри, как отреагировал Андрей, других доказательств этому не нужно. Мне нужно было сделать выбор – бороться за штамп в паспорте или просто быть рядом с любимым мужчиной. Я этот выбор сделала. И считаю его правильным.

– Странно, если бы Андрей отреагировал по-другому! Он только что выяснил, что его отец ведёт двойную жизнь, всем врёт, да ещё и дети у него есть!

– А кто он такой, чтобы отца осуждать? – тут же повысила голос Ксения. – У самого ещё ни котёнка, ни ребёнка, всё ответственность с себя снимает!

– Господи, что ты говоришь? – возмутилась я. – Это же не твои слова, это же Роман Артурович говорит!

– Вика, честно, я не знаю, зачем ты пришла, и что ты хочешь от меня услышать. Ничего менять я не стану, и против воли мужа не пойду.

– Он тебе не муж, - отрезала я, - судя по фамилии, муж у тебя итальянец.

Ксеня беспечно передёрнула плечами.

– Зато у меня теперь итальянское гражданство.

– Да, - кивнула я, - у тебя итальянское гражданство, у мальчиков итальянское гражданство, а, спрашивается, что сделал Роман Артурович, со всей своей честностью и принципиальностью? Со своей любовью к семейным ценностям? Также снял с себя любую ответственность?

– Всё в нашей жизни сделал он. Тебе не понять.

– И ради его удовлетворения ты готова отвернуться ото всех?

– У меня семья, Вика. – И упрямо повторила: - Тебе не понять.

– У меня тоже семья, Ксюша. Ту, которую ты позабыла. Но тебе, кажется, тоже не понять.

Мы обе замолчали, разозлённые, обиженные, непонимающие… Мне хотелось плакать, мне хотелось продолжать ей что-то говорить, доказать её неправоту, но слов у меня не находилось. Я смотрела на Ксеню и понимала, что она настолько комфортно обосновалась в своём удобном мирке, что никого слушать не станет. Она только повторяла: «Рома сказал, Рома решил», и на её лице в эти мгновения появлялось столько умиротворения, довольства, что спорить с ней было бесполезно. У неё, на самом деле, была своя жизнь, с детьми и с мнением мужа, или кем она его считала, спорить с ним она, не то чтобы не смела, а попросту не хотела. Складывалось впечатление, что однажды взяла и перечеркнула всю свою прежнюю жизнь, всё, присущее ей сумасшествие, планы, мечты и замыслы, всю свою сущность, и сосредоточила весь свой мир лишь на одном человеке. За чьей спиной она успокоилась, со всем смирилась, радовалась его присутствию рядом, занималась домом и растила его детей. И в ней, кажется, даже всплесками не возникали бури сопротивления, хотя бы той незавидной роли, по факту, любовницы, в которой она жила уже много лет. Как-то сюда ещё вплеталась история брака с итальянцем, по всей видимости, фиктивная, но теперь хотя бы понятно, почему никто не мог её найти по прежнему имени и фамилии. Их просто больше не было, не было, как и моей сестры. Передо мной сейчас стояла не Ксения Захарова, а женщина с другой внешностью, с другим отношением к жизни, с непонятными мне воспоминаниями и дальнейшими планами на жизнь. Передо мной стояла Оксана Кваттрокки. Позабывшая наш дом, наше общее детство, нашу семью. Всё, о чём она могла говорить, это о детях и о человеке, которого считала мужем, и об их жизни в Италии.

– Ты расскажешь родителям? – спросила она.

Я медлила с ответом.

– Не знаю… Как я могу такое рассказать? – в конце концов, удивилась я. – Они не переживут.

Ксения опустила глаза, в этот момент выглядела печальной и виноватой.


– Даже если ты расскажешь… я не приеду увидеться с ними.

От этих её слов стало пронзительно больно.

– Мне не столько стыдно, - продолжила она, - сколько… я не знаю, что им сказать. – Ксения пожала плечами. – Мне нечего. Наверное, потому, что я давно не их дочь. Той Ксени, Ксюши больше нет. Мне кажется, она осталась в больнице, среди неудачников и наркоманов. Мне потребовалось два года, чтобы вернуться к полноценной жизни. Рома увёз меня в Италию, и это самые лучшие мои воспоминания в жизни. Знаешь, многие бывшие наркоманы говорят о том, что им очень трудно держаться, что вокруг много соблазнов, что хочется снова ощутить ту эйфорию… А для меня это ужас. И никакой эйфории я не помню, только бесконечный бег по кругу, сначала неуёмное веселье, а потом злость, боль, грязь вокруг, какие-то люди, и полная безысходность. А после этого солнечная Кампания, и я самая счастливая женщина в мире. И это ощущение и стало для меня наркотиком. И я никому не позволю это у меня отобрать. Надо будет – буду драться, с кем угодно. Так можешь своему Андрею и передать.

Я на сестру посмотрела.

– Он не мой.

Мы встретились с ней взглядами, и сестра мне сказала:

– Захочешь – будет твой. А не захочешь – сдашься.

Это я комментировать никак не стала. Поводила пальцем по столешнице.

– Значит, ты скоро уедешь?

– Как только Рома закончит дела, заключит несколько сделок в Европе, так мы сразу и уедем. Под санкциями работать очень трудно. Из России проще.

– А как же его семья?

– А что его семья? – удивилась Ксюша. – У них всё хорошо, они ни в чём не нуждаются. Рома всё для этого делает. Он, вообще, всё для всех делает. Остаётся только наизнанку вывернуться.

– Зато смелости признаться у него не хватает, - не удержалась я от язвительности.

В ответ мне достался жесткий взгляд. И Ксения даже меня обрезала:

– Ты ещё слишком молода, чтобы до конца всё понимать.

– Да всё я понимаю. – Я поднялась из-за стола. – Просто твой Роман Артурович до паники боится раздела имущества. А тебе поёт песни о своём благородстве.

На это Ксеня обиделась, всерьёз обиделась. Настолько, что не стала мне больше ничего говорить, и, вообще, отвернулась. А я ещё постояла, смотрела на неё. Понимала, что, скорее всего, вижу её в последний раз. Но в чём-то она была права. Передо мной стоял совершенно чужой человек. С другой внешностью, с чужим именем. И нам, кажется, нечего было сказать друг другу на прощание. Но я всё же нашла слова.

– Как бы то ни было, я рада… Рада, что ты жива, что у тебя всё хорошо. Самое ужасное было десять лет думать, что ты мертва и, возможно, где-то совсем рядом. Но мы тебя никогда не найдём.

– Вы меня и не нашли, Вика. Той Ксюши больше нет. Но виновата в этом я сама. Я это знаю.

У меня был короткий порыв, мгновенный, секундный, подойти и обнять её на прощание, но я сдержалась. Лишь приостановилась в дверях кухни, на сестру оглянулась, после чего решительным шагом направилась к выходу.

На улице лил дождь. Холодный, противный. Но на этот раз я не испугалась, бегом спустилась по ступенькам и кинулась по дорожке к калитке. Рванула ту на себя. Почему-то я была уверена, что за воротами никого нет, что Андрей уехал, и мне, если честно, в тот момент было всё равно куда бежать. Хотелось просто уйти отсюда. Но выскочив из калитки, я оказалась прямо у знакомой машины, обежала её и торопливо забралась в салон. Волосы успели промокнуть, я пригладила их рукой. Глубоко вдохнула разогретый печкой воздух.

Андрей смотрел на меня, а я на него. Сказать хотелось многое, по крайней мере, мне, но мы оба молчали. Затем Андрей повернул ключ в замке зажигания, и автомобиль тронулся с места. Я откинулась на удобном кресле и закрыла глаза. И тогда подумала о том, о чём мне совсем недавно говорила сестра. Мне всё равно, куда он меня везёт. Лишь бы с ним.

ГЛАВА 18

Эта мысль, посетившая меня так внезапно: «Лишь бы с ним», безумно меня напугала. Не в тот момент, а позже. Когда мы с Андреем остались вдвоём в охотничьем домике, когда молчали, и быть с ним, разговаривать и поддерживать друг друга, у меня как-то не получалось. Именно это меня и напугало. Я осознала, что сегодняшний день, встреча с сестрой, всё, что мы от Ксении узнали и услышали, по сути, разбило наши жизни на до и после. И наблюдая за Андреем, я понимала, что ему, наверное, куда сложнее принять действительность. Оттого он и молчит, оттого и мучается. Если честно, на него было страшно смотреть в тот вечер. Андрей долго сидел на кухне, перед бутылкой с коньяком, и не столько пил, сколько сверлил злосчастную бутылку тяжёлым, ненавистным взглядом. А я боялась даже заговорить с ним. Сидела на кресле, поджав под себя ноги, и тоже молчала. То за Андреем украдкой наблюдала, то вспоминала Ксюшин рассказ о её жизни. Наверное, я всё-таки старалась найти ей оправдание. Очень старалась, пыталась представить, что ей пришлось пережить, оставшись один на один с зависимостью, затем оказавшись в клинике, переживая долгую и мучительную реабилитацию. Я всё это могла представить и даже понять. Вот только вся моя жалость к сестре разбивалась о понимание того, что никто кроме неё в сложившихся обстоятельствах не виноват. Она забыла обо всех ради собственных желаний и чувств, в погоне за удовольствиями, и не вспомнила о родителях даже тогда, когда ей было плохо и одиноко. Ксеня нашла себе новый источник радости, привязанности и всю себя без остатка отдала этому человеку. Похожее чувство у неё было к Грише, непонятное для окружающих помешательство, когда все остальные отходили для неё на второй план.

Может быть, она не умеет по-другому любить? Может, ей нужно отдать себя без остатка? Превратить любовь в зависимость, и лишь тогда она способна ощутить полное счастье?

Тогда мне сестру становится жаль. Потому что то, что я видела сегодня, услышала от неё сегодня, откровенно пугало. Хотя, Роман Артурович с его гипертрофированным эго, наверняка, доволен её преклонением и преданностью.

Что ж, может, они, на самом деле, нашли друг друга и этим счастливы? Вот только что теперь делать остальным?

– Что ты будешь делать со всем этим? – спросила я Андрея на следующее утро. Он даже ночью ко мне в постель не пришёл, так и сидел до утра на кухне, а затем дремал на диване в гостиной. Мне тоже долго не спалось, и я приходила посмотреть на него не один раз. Осторожно выглядывала из-за угла, не хотела, чтобы он меня заметил и решил, что я за ним слежу.

Андрей смотрел в чашку с кофе хмурым взглядом. Смотрел долго, прежде чем ответить.

– Не знаю.

Я печально кивнула, глядя за окно. Дождь закончился, но на улице было сумрачно и безрадостно.

– А ты что будешь делать?

Я обернулась на Андрея после этого вопроса. Также в молчании на него смотрела, а он пояснил:

– Расскажешь родителям?

– Я не представляю, как это сделать, - призналась я.

А Андрей зло усмехнулся.

– Так и сказать: ваша старшая дочь – тварь. Но у неё всё хорошо.

Я поморщилась от его слов, снова отвернулась. Помолчала и сказала: