Переплёт

— Конечно, конечно. — Люциан наклонил пузатый стакан и вылил на язык последние капли. — Впрочем, тебе-то какая разница, какой он из себя? Главное, чтобы хорошо платил. Хоть и платит он не тебе, а де Хэвиленду.

— Он заботится о благополучии вашей служанки, что любезно с его стороны. Не всякий хозяин поступил бы так.

Люциан рассмеялся, наполнил свой бокал и выпил бренди одним глотком.

— Ты что-то вроде врача, — то ли спросил, то ли констатировал он. — Приходишь и вскрываешь нарыв. Большой пульсирующий гнойник размером с чью-то жизнь. Потом моешь руки и притворяешься, что не нюхал ничего, кроме роз. Уходишь с отяжелевшими карманами и ждешь следующего раза. Точь-в-точь как врач. Работа на благо людей. Но на самом деле ты занимаешься этим, потому что людям вроде моего отца нравится вкус гноя...

— Какая мерзость.

— Мерзость, верно?

Я отвернулся. В стекле шкафчика с коллекцией диковин зашевелилась тень, точно один из предметов ожил. Но то было отражение Дарне-младшего: он подошел к камину и протянул свободную руку к огню. Он был без запонок, манжета распахнулась, и я увидел вены на его запястье, выступающие нити сухожилий. Кожа была бледной, желтоватой, как слоновая кость.

Когда он заговорил снова, голос его был усталым, точно он осознавал тщетность своих слов.

— Я пошлю за ней. Тебе нужно что-то еще? — Нет.

Он пожал плечами.

..........r o = —

— Как знаешь. Работать будешь здесь? — Полагаю... да.

Для работы мне нужны были лишь стол и два стула, а может, даже и в этом не было необходимости. Что сказал де Хэвиленд через день после смерти Середит? Нужно лишь

дотронуться до клиента и выслушать его. Возьми бумагу, чер-

нила и перо, сядь напротив и убедись, что клиент согласен, — вот и все, дальше все получится само собой. Неужто этого

достаточно? Чувство нереальности происходящего окутало меня, как в тот раз, когда мне снилось, будто меня выбрали королем в День летнего солнцестояния, а я забыл танцевальные па. Я не успел объяснить Дарне-старшему, что я всего лишь ученик и понятия не имею, что делать. А при мысли о том, что Люциан будет смотреть на меня, у меня вспотела шея. Я поставил сумку на стол, открыл ее и достал стопку бумаги, перо и пузырек чернил. Аккуратно разложил их на столе. Больше в сумке ничего не было. Заполненная квитанция от де Хэвиленда лежала во внутреннем кармане.

Аюциан позвонил в колокольчик. Дожидаясь служанку, он спросил:

— И сколько времени тебе понадобится? — Точно не знаю.

— Де Хэвиленд обычно делает перерыв на чай около четырех.

— Я... Нет, я не буду делать перерыв. Спасибо. — Хорошо. Когда Нелл выйдет, я пришлю кого-нибудь с ужином. Если что-то еще понадобится, вызови Бетти, ладно? — Да.

Аюциан, кажется, хотел добавить что-то еще, но тут вошла служанка, и он отвернулся.

— Будь добра, позови Нелл. И проследи, чтобы их никто не беспокоил, пока мистер... прости, я не знаю твоего имени.

— Фармер, — ответил я. Я понимал, что его воспоминания о доме Середит стерлись, как и все остальное (теперь это было записано в его книге), но мне казалось странным, что нам приходится знакомиться снова.

— Мистер Фармер, — эхом отозвался он с легкой издевкой в голосе, словно мое имя его насмешило. — Не беспокойте их, пока мистер Фармер не позвонит и не велит принести ужин. — Наконец он снова взглянул на меня, и в его глазах мелькнула искра злобы. — ^ачи, мистер Фармер. Надеюсь, вам... понравится.

Я отвернулся, борясь с желанием ударить его. Понравится. Неудивительно, что его презирал собственный отец.

Когда он выскользнул из комнаты вслед за служанкой, я перевел дух. Сел и провел рукой по волосам, утирая со лба жгучий пот. На языке ощущался древесный привкус хереса с легкой примесью желчи. Стук моего сердца, казалось, слышался в каждом углу комнаты и отдавался на разной ноте от всех поверхностей: стекла, дерева, мрамора, оклеенных обоями стен. — Сэр, вот Нелл.

Пошатываясь, я поднялся, словно меня внезапно разбудили. Горничная постарше поклонилась и вышла, затворив дверь с тактичным щелчком, прозвучавшим громче удара.

Нелл. Я не знал, чего ожидать, и потому удивился, увидев ее.

Она была... бесцветной. Казалось, ее стерли, как карандашный набросок: худенькая, с выпирающими шишковатыми ключицами и пустым, как у обветренной статуи, лицом. Совсем юная, моложе меня и даже Альты.

Я указал на стул напротив; жест чем-то напомнил мне де Хэвиленда, и я поежился. Нелл повиновалась, но движения ее были странно безжизненными, ей словно не было ни удобно, ни неудобно. Она отсутствовала. Я нервно сглотнул. Милли тоже пребывала в кататоническом состоянии, приехав к Середит, но ее кататония была иной, яростной, как эпицентр бури. А Нелл... ее просто как будто здесь не было. — Меня зовут Эмметт. А тебя Нелл, верно? — Да, сэр.

— Не надо звать меня «сэр».

Это был не вопрос, и она не ответила. Я мог бы догадаться, что она промолчит, но ее молчание показалось похожим на несогласие.

— Тебе известно, зачем я здесь?

— Да, сэр.

Я подождал. Ничего. Она могла бы стесняться, кокетничать или дерзить мне, как Альта, когда была в ее возрасте. Но Нелл ничего этого не делала. Я надавил ногтем на подушечку большого пальца и как можно ласковее произнес: — Так скажи мне. Зачем я здесь?

— Вы приехали стереть мне память.

— Хм-м... — Она была права; ее формулировка оказалась не лучше и не хуже других. — Да. Если ты согласна. Твой хозяин... мистер Дарне, — я презирал себя за свой напыщенный тон, — он сказал, что ты очень расстроена. Это так?

Нелл посмотрела на меня. Будь на ее месте любой другой, мне было бы трудно выдержать взгляд — в ее глазах не было ничего человеческого. Это был взгляд животного. В конце концов мне пришлось первому отвести глаза.


Воротник невыносимо впивался в шею. Я оттянул, его пальцем, а потом замер, внезапно смутившись. Сядь напротив и убедись, что клиент согласен. — Послушай, — сказал я, — мне лишь нужно знать, хочешь ли ты отдать мне свои воспоминания. Если не хочешь, я...

Она закусила губу. Незаметное движение, но оно стало первым призраком жизни.

Мое сердце подпрыгнуло. Я наклонился к ней, стараясь не выдать своей радости.

— Все будет хорошо, не сомневайся, — проговорил я. — И если ты чувствуешь, что можешь продолжать жить с этим, это прекрасно. Так гораздо лучше. Может быть, ты чувствуешь в себе смелость и желание жить с тем, что произошло? Что, если ты сильнее, чем тебе казалось поначалу, когда ты попросила...

— Я не просила. Мистер Дарне захотел.

— О. Хм, да, наверное... — Звук собственного голоса был мне ненавистен — льстивый, угодливый, отчаянно пытаюпщйся найти выход из затруднительного положения, в котором я оказался. Я стиснул зубы и подумал о Середит. Она бы хотела, чтобы я проявил себя лучшим образом, и не ради меня самого, а ради этой бледной девочки с осунувшимся лицом и безжизненным взглядом. — Я лишь хочу сказать, — продолжил я, стараясь говорить бесстрастно, — что у тебя есть выбор. Никто не может заставить тебя делать то, что тебе не хочется. — Правда?

— Конечно, да... — начал было я, но что-то в ее лице изменилось, и я замолчал.

Что это было? Проблеск какой эмоции? Она слегка прищурила глаза, точно я произнес нечто, достойное презрения.

Потом снова продолжила таращиться на меня. Пустота то заволакивала ее взгляд^ то уступала место проблескам чувств. На мгновение мне показалось, что я узрел в ее взгляде безбрежную, как пустыня, безнадежность, но через миг я засомневался. Может, она просто не отличается умом. Мистер Дарне так и сказал: умом не блещет. Скорее всего я преувеличиваю, вижу то, чего нет, ничего странного, учитывая, как сильно я нервничаю. У меня крутило живот.

Наконец она потупилась. Ее руки лежали на коленях, ногти были обкусаны до мяса, грязь въелась в кожные склад1си на костяшках. Когда она дышала, грудь ее едва шевелилась. — Что я должна делать?

Я откинулся на спинку стула. Накрахмаленный воротник вонзился в шею. Ecmbj правда, тонкость в умении управлять воспоминаниям^ главное — не стереть лишнего... Я пытался не бояться. Середит не сомневалась, что переплет мне под силу, говорила, что я рожден переплетчиком.

— Просто расскажи мне обо всем. Своими словами. — О чем?

— О том, что хочешь... забыть.

Она на дюйм приподняла плечи. Открыла рот, но не произнесла ни звука. Прошло немало времени, и я стал поглядывать на колокольчик. Я мог бы вызвать служанку, оставить записку и выскользнуть за дверь прежде, чем Дарне-старший или младший ее прочтут.

Я встал. Взгляд Нелл последовал за мной с опозданием на секунду. Тут я подумал, что она, возможно, пьяна; но нет, я бы учуял запах или понял это по ее речи.

— Нелл, послушай, — сказал я, еще больше поджимая пальцы в тесных туфлях, — я никогда... я не могу переплести

тебя, понимаешь? Меня прислали сюда по ошибке. Я ученик переплетчика и никогда... Я объясню мистеру Дарне, что ты ни в чем не виновата и к тебе это не имеет отношения. Через пару дней мистер де Хэвиленд сможет приехать сам. Но сейчас я не смогу тобой заняться. Зря я начал говорить с тобой... зря пытался создать впечатление, что... Я думал, что у меня получится. — Я замолк и добавил чуть тише: — Ты понимаешь, о чем я говорю?

Она закрыла глаза.

— Да, — ответила она, и голос ее прозвучал словно издалека.

— Приношу свои извинения. — Слова были чопорными, как мой накрахмаленный воротник.

Она не пошевелилась. Что-то блеснуло на ее щеках, и я понял, что она плачет — недвижно и беззвучно, как статуя под дождем. Я отвернулся и оказался лицом к лицу с застекленным шкафом-витриной. На одной из полок стояла красивая китайская шкатулочка, а рядом с ней лежало что-то сморщенное и маленькое, похожее на черносливину. Я пригляделся и увидел, что это маленькая голова с ракушками вместо глаз. Я повернулся к Нелл.

— Давай просто посидим здесь немного. Потом я позвоню в колокольчик и все объясню мистеру Дарне. — Я не мог позвонить сразу; возникнет впечатление, будто я и не старался вовсе.

— Посидим здесь?

— Да. Просто отдохнем.

Она моргнула, и слезы усилившимся потоком покатились по щекам и закапали с подбородка. Она вдруг стала тереть лицо передником, и я на мгновение увидел в ее лице черты

девочки, какой она была когда-то, — впрочем, она ей попрежнему оставалась.

— Отдохнем? Здесь?

Голос Нелл прозвучал хрипло, словно на поверхность проступило какое-то чувство, но я не смог угадать, какое именно.

— Да. Если захочешь.

— Я... — Она замолкла, не договорив, как будто хотела сказать что-то опасное, но передумала. Затем кивнула, и ее лицо вновь превратилось в бесстрастную маску. — Вот и хорошо.

Я выдохнул как можно медленнее, пытаясь расслабить узел в желудке. Затем пересел на другой стул, чтобы смотреть на огонь в камине, не выворачивая шею. Пламя прогорело; остались лишь красно-золотые пузырьки, росшие на головешках, как грибы; они уменьшались, но одновременно разрастались и множились, распуская в стороны голубоватые корни. От очага постепенно распространилось тепло, смягчая боль в моих ногах и расслабляя напряженные мышцы, после долгого путешествия в карете в Каслфорд болевшие беспрестанно. Подняв голову, я увидел узор на обоях, то расплывающийся, то проясняющийся; пятна становились изящными завитушками, а потом снова пятнами цвета освежеванной плоти. Газовые лампы горели неровно и пришептывали. Дыхание Нелл замедлилось. Теперь мы дышали в такт.

Так прошло много времени, и наконец пробили часы. Я взглянул на Нелл. Та смотрела в стену, и взгляд ее был столь неподвижным, что я уж решил, что она заснула с открытыми глазами.

— я позову горничную, — тихо сказал я. — Ты готова вернуться к себе?

Она не ответила. Я встал и наклонился к ней. — Нелл?

Ничего. Она не спала, в этом я не сомневался; вероятно, она впала в тот же транс, что и я, убаюканная тишиной и теплом. Я смотрел на нее, видел, какой красивой она могла бы быть, если бы не была такой грустной, и сердце мое разрывалось. Потом я снова позвал ее по имени — «Нелл?» — и положил руку ей на плечо.

Мир ухнул и завертелся. А потом вывернулся наизнанку.

XI