Патрик Мелроуз. Книга 1 [сборник]
Часть 21 из 74 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Если мозг работает, как касса, все, что он выдает, будет дешевым.
— Очевидно, ты не делаешь покупок в Le Vrai Pâtisserie, — сказала Анна, направляясь в гостиную с чаем и пирожными.
— Если мы не управляем своими сознательными откликами, то каков наш шанс противостоять влияниям, о которых мы даже не подозреваем?
— Абсолютно нулевой, — бодро ответила Анна, протягивая ему чашку.
Патрик коротко хохотнул. Он чувствовал отрешенность от того, что говорил. Может, кваалюд уже начал действовать.
— Пирожное хочешь? — спросила Анна. — Я купила их как напоминание о Лакосте. Они французские, как… французский поцелуй.
— Настолько французские? — выговорил Патрик, послушно беря мильфей, из боков которого, словно гной из раны, сразу полез крем.
Господи, подумал Патрик, это пирожное совершенно неуправляемое!
— Оно живое! — произнес он, чересчур сильно сдавливая мильфей; крем выдавился и упал на изысканную бронзовую поверхность марокканского стола. У Патрика пальцы были липкими от глазури. — Ой, извини, — пробормотал он, кладя пирожное обратно.
Анна протянула ему салфетку. Она приметила, что его движения с каждой минутой становились все более замедленными и неуклюжими. До прихода Патрика она боялась неизбежного разговора о его отце, теперь заволновалась, что этот разговор вообще не случится.
— Ты уже видел отца? — спросила она напрямик.
— Да, — без запинки ответил Патрик. — В гробу он был мил, как никогда, — совсем не вредничал.
Он обезоруживающе улыбнулся.
Анна слабо улыбнулась, но Патрик не нуждался в ободрении.
— В моем детстве отец водил нас в рестораны, — сказал он. — Я говорю «рестораны» во множественном числе, потому что минимум из трех мы выходили, хлопнув дверью. Либо меню слишком долго не несли, либо официант был, на взгляд отца, непроходимым тупицей, либо винная карта ему не нравилась. Помню, раз он перевернул бутылку красного вина и вылил содержимое на ковер. «Как вы посмели принести мне эту бурду?!» — орал он. Официант так испугался, что не вышвырнул отца за дверь, а принес другую бутылку.
— Так что тебе понравилось быть с ним в таком месте, где он ни на что не жалуется.
— Именно, — ответил Патрик. — Я не верил своему счастью и какое-то время ждал, что он сядет в гробу, как вампир на закате, и скажет: «Тут отвратительно обслуживают!» Тогда нам пришлось бы отправиться еще в три-четыре похоронных бюро. Причем обслуживают там и правда отвратительно. Отправили меня не к тому покойнику.
— Не к тому покойнику! — воскликнула Анна.
— Да, я попал на еврейскую коктейльную вечеринку, которую давал некий мистер Герман Ньютон. Лучше бы я остался, у них там было весело…
— Какая чудовищная история, — сказала Анна, закуривая. — Я уверена, они читают курс: «Как правильно и с пользой провести время траура».
— Конечно. — Он снова хохотнул и откинулся в кресле.
Таблетка определенно действовала. Алкоголь подчеркивает лучшие свойства кваалюда, с нежностью подумал Патрик. Как солнышко, под которым распускаются лепестки цветка.
— Что? — переспросил он, поскольку не расслышал вопроса Анны.
— Его кремируют? — повторила она.
— Да-да, — ответил Патрик. — Как я понимаю, при кремации родственники получают не прах умершего, а просто горстку общего пепла со дна печи. Как ты понимаешь, меня это более чем устраивает. В идеале весь прах был бы чужим, но нет в мире совершенства.
Анна перестала гадать, горюет ли он о смерти отца. Теперь ей хотелось, чтобы он горевал хоть немножко. Его ядовитые замечания, хоть и не могли задеть Дэвида, придавали Патрику такой вид, будто он вот-вот умрет от змеиного укуса.
Патрик медленно закрыл глаза и, как ему показалось, через очень долгое время открыл их снова. Вся операция заняла примерно полчаса. Еще полчаса ушло на то, чтобы облизнуть сухие, восхитительно шершавые губы. Определенно последний кваалюд зашел очень хорошо. Кровь шипела, как экран телевизора после выключения. Руки были как гантели, как гантели в руках. Все спрессовывалось и тяжелело.
— Эй, не спи! — воскликнула Анна.
— Извини, — ответил Патрик, подаваясь вперед с чарующей, как он думал, улыбкой. — Я смертельно устал.
— Может быть, тебе стоит лечь.
— Нет-нет. Не надо преувеличивать.
— Ты мог бы подремать пару часиков, — предложила Анна, — а потом пойти со мной и Виктором на званый ужин. Его дают кошмарные лонг-айлендские англофилы, тебе понравится.
— Спасибо большое за приглашение, но мне правда тяжело сейчас общаться с незнакомыми людьми, — ответил Патрик.
Он поздновато начал разыгрывать карту скорби по отцу, и Анна ему не поверила.
— Правда, поезжай с нами, — уговаривала она. — Я уверена, это будет пример «бесстыдной роскоши».
— Не понимаю, о чем ты, — сонно проговорил Патрик.
— Давай я хотя бы адрес тебе запишу, — сказала Анна. — Мне не хочется надолго оставлять тебя одного.
— Ладно. Запиши, и я пойду.
Патрик знал, что нужно принять спид, или он невольно воспользуется советом Анны «подремать пару часиков». Глотать целую капсулу «красавчика» не хотелось, ибо сулило полных пятнадцать часов мегаломаниакальной одиссеи, а такой ясности сознания Патрик не хотел. С другой стороны, надо было избавиться от чувства, будто его опустили в озеро медленно застывающего цемента.
— Где туалет?
Анна махнула рукой, и Патрик побрел по ковру в указанном направлении. Он запер за собой дверь и ощутил знакомое чувство безопасности. В туалете можно было дать волю своей одержимости собственным физическим и духовным состоянием, которой так часто мешало присутствие других людей и отсутствие хорошо освещенного зеркала. Почти все лучшие минуты его жизни прошли в санузлах. Там он кололся, нюхал, закидывался таблетками, разглядывал свои зрачки, руки, язык, заначки.
— О уборные! — продекламировал Патрик, раскидывая руки перед зеркалом. — Ваши аптечки любезны моему сердцу весьма! Ваши полотенца осушают реки моей крови…
Он вытащил из кармана «Черного красавчика». Надо было принять ровно столько, чтобы… что он собирался сказать? Забыл. О господи, снова потеря краткосрочной памяти, этот профессор Мориарти наркомании, уничтожает то бесценное состояние, которое изо всех сил пытаешься сохранить.
— Бесчеловечный изверг, — пробормотал он.
Черная капсула наконец разделилась, и Патрик высыпал половину содержимого на португальский кафель рядом с раковиной. Вытащил новенькую стодолларовую купюру, скатал ее в тугую трубочку и вдохнул кучку белого порошка с плитки.
В носу защипало, на глазах выступили слезы, но Патрик, не позволяя себе отвлекаться, закрыл капсулу, завернул в бумажный носовой платок, убрал в карман, потом, по непонятной причине, почти против воли, достал снова, высыпал вторую половину на плитку и тоже вдохнул. Если вдыхать, действие будет не такое долгое, убеждал он себя. Уж очень обидно делать что-то наполовину. И вообще, у него только что отец умер, тут трудно не растеряться. Главный его героический подвиг, подтверждение серьезных намерений и самурайского статуса в борьбе с наркотиками — что он не колется героином.
Патрик подался вперед, проверил в зеркале зрачки. Они определенно расширились. Сердцебиение участилось. Он чувствовал себя посвежевшим, бодрым, даже агрессивным. Как будто не было наркотиков и алкоголя — ощущение полного контроля. Маяк спида пронзил лучами черную ночь кваалюда, виски и смены часовых поясов.
— И, — добавил он, с важностью бургомистра берясь за лацканы, — мрачную тень нашей скорби об усопшем Дэвиде Мелроузе.
Сколько он пробыл в уборной? По ощущению примерно всю жизнь. Наверное, скоро спасатели начнут выламывать дверь. Патрик начал быстро соображать. Ему не хотелось бросать пустую капсулу «Черного красавчика» в мусорное ведро (паранойя!), так что он пропихнул обе половинки в слив раковины. Как объяснить Анне, отчего он вышел из туалета ожившим? Патрик плеснул в лицо холодной воды и не стал вытираться. Оставалось только одно — спустить воду. Каждый наркоман делает это, выходя из туалета, в надежде громким аутентичным звуком обмануть публику, толпящуюся у него в мозгу.
— Господи, — проговорила Анна, когда он вошел в гостиную. — Ты почему лицо не вытер?
— Я взбодрил себя холодной водой.
— Да? И что же это за вода такая?
— Очень освежающая, — ответил Патрик, вытирая потные ладони о брюки и садясь. — Да, кстати, — произнес он, тут же вставая снова. — Я бы выпил еще виски, если можно.
— Конечно, — обреченно сказала Анна. — Да, забыла спросить, как Дебби?
Как всегда, когда Патрика просили оценить чужие чувства, на него напал ужас. Как Дебби? Да откуда ему, нафиг, знать? Тут самому бы спастись из-под лавины собственных чувств, не отпуская сенбернара своего внимания на сторону. С другой стороны, после амфетамина отчаянно хотелось говорить, да и вопрос нельзя было оставить совсем без ответа.
— Ну, — начал он из другого конца комнаты, — Дебби идет по стопам своей матери, пишет статью про идеальную хозяйку дома. Следы Терезы Хикманн, невидимые никому, светятся во тьме для ее послушной дочери. Однако мы должны сказать «спасибо», что она не позаимствовала манеру речи у отца.
На миг Патрик вновь утратил связь с реальностью, уйдя в размышления о своем психологическом состоянии. Он чувствовал полнейшую просветленность, но лишь в отношении собственной просветленности. Мысли, ожидая своего появления, вибрировали на старте, подводя его новообретенное красноречие до опасного близко к молчанию.
— Но ты мне не сказала, — проговорил он, отвлекаясь от созерцания этого увлекательного психологического феномена и одновременно мстя Анне за вопрос про Дебби, — как Виктор?
— Отлично. Виктор теперь великий старик — роль, к которой он готовился всю жизнь. Он в центре внимания, читает лекции о самовосприятии, что, по его словам, может делать с закрытыми глазами. Ты читал «Бытие, знание, суждение»?
— Нет, — ответил Патрик.
— Тогда я должна подарить тебе экземпляр.
Анна подошла к шкафу и взяла толстенный том из ряда полудюжины одинаковых. Патрик любил тонкие книжки, которые можно сунуть в карман пальто и держать там нечитанными по много месяцев. Какой прок от книги, если ее нельзя носить с собой в качестве теоретического средства от скуки?
— Это о самовосприятии? — опасливо спросил он.
— Все, что ты хотел знать, но не решался четко сформулировать.
— Чудесно, — сказал Патрик, вскакивая, словно на пружине.
Ему надо было ходить, двигаться в пространстве, иначе мир обретал неприятную тенденцию делаться плоским, и тогда он чувствовал себя мухой на подоконнике, ищущей выхода из прозрачной тюрьмы. Анна, думая, что он встал за книгой, протянула ее.
— О, спасибо, — сказал Патрик, наклоняясь и чмокая Анну в щеку. — Я очень быстро прочту.
Он попытался запихать книгу в карман пальто, хотя знал, что она туда не влезет. Книга ему была нафиг не нужна. Теперь придется таскать этот талмуд повсюду. На Патрика накатила волна буйного гнева. Он пристально уставился на корзину для бумаг (сомалийский сосуд для воды) и представил, что запускает туда книгу, как фрисби.
— Мне правда пора идти, — отрезал он.
— Ты разве не дождешься Виктора?
— Нет, мне надо спешить.
— Ладно, но подожди, я дам тебе адрес Саманты.
— Чей?
— Званый ужин.
— Ах да. Я вряд ли приду, — сказал Патрик.
— Очевидно, ты не делаешь покупок в Le Vrai Pâtisserie, — сказала Анна, направляясь в гостиную с чаем и пирожными.
— Если мы не управляем своими сознательными откликами, то каков наш шанс противостоять влияниям, о которых мы даже не подозреваем?
— Абсолютно нулевой, — бодро ответила Анна, протягивая ему чашку.
Патрик коротко хохотнул. Он чувствовал отрешенность от того, что говорил. Может, кваалюд уже начал действовать.
— Пирожное хочешь? — спросила Анна. — Я купила их как напоминание о Лакосте. Они французские, как… французский поцелуй.
— Настолько французские? — выговорил Патрик, послушно беря мильфей, из боков которого, словно гной из раны, сразу полез крем.
Господи, подумал Патрик, это пирожное совершенно неуправляемое!
— Оно живое! — произнес он, чересчур сильно сдавливая мильфей; крем выдавился и упал на изысканную бронзовую поверхность марокканского стола. У Патрика пальцы были липкими от глазури. — Ой, извини, — пробормотал он, кладя пирожное обратно.
Анна протянула ему салфетку. Она приметила, что его движения с каждой минутой становились все более замедленными и неуклюжими. До прихода Патрика она боялась неизбежного разговора о его отце, теперь заволновалась, что этот разговор вообще не случится.
— Ты уже видел отца? — спросила она напрямик.
— Да, — без запинки ответил Патрик. — В гробу он был мил, как никогда, — совсем не вредничал.
Он обезоруживающе улыбнулся.
Анна слабо улыбнулась, но Патрик не нуждался в ободрении.
— В моем детстве отец водил нас в рестораны, — сказал он. — Я говорю «рестораны» во множественном числе, потому что минимум из трех мы выходили, хлопнув дверью. Либо меню слишком долго не несли, либо официант был, на взгляд отца, непроходимым тупицей, либо винная карта ему не нравилась. Помню, раз он перевернул бутылку красного вина и вылил содержимое на ковер. «Как вы посмели принести мне эту бурду?!» — орал он. Официант так испугался, что не вышвырнул отца за дверь, а принес другую бутылку.
— Так что тебе понравилось быть с ним в таком месте, где он ни на что не жалуется.
— Именно, — ответил Патрик. — Я не верил своему счастью и какое-то время ждал, что он сядет в гробу, как вампир на закате, и скажет: «Тут отвратительно обслуживают!» Тогда нам пришлось бы отправиться еще в три-четыре похоронных бюро. Причем обслуживают там и правда отвратительно. Отправили меня не к тому покойнику.
— Не к тому покойнику! — воскликнула Анна.
— Да, я попал на еврейскую коктейльную вечеринку, которую давал некий мистер Герман Ньютон. Лучше бы я остался, у них там было весело…
— Какая чудовищная история, — сказала Анна, закуривая. — Я уверена, они читают курс: «Как правильно и с пользой провести время траура».
— Конечно. — Он снова хохотнул и откинулся в кресле.
Таблетка определенно действовала. Алкоголь подчеркивает лучшие свойства кваалюда, с нежностью подумал Патрик. Как солнышко, под которым распускаются лепестки цветка.
— Что? — переспросил он, поскольку не расслышал вопроса Анны.
— Его кремируют? — повторила она.
— Да-да, — ответил Патрик. — Как я понимаю, при кремации родственники получают не прах умершего, а просто горстку общего пепла со дна печи. Как ты понимаешь, меня это более чем устраивает. В идеале весь прах был бы чужим, но нет в мире совершенства.
Анна перестала гадать, горюет ли он о смерти отца. Теперь ей хотелось, чтобы он горевал хоть немножко. Его ядовитые замечания, хоть и не могли задеть Дэвида, придавали Патрику такой вид, будто он вот-вот умрет от змеиного укуса.
Патрик медленно закрыл глаза и, как ему показалось, через очень долгое время открыл их снова. Вся операция заняла примерно полчаса. Еще полчаса ушло на то, чтобы облизнуть сухие, восхитительно шершавые губы. Определенно последний кваалюд зашел очень хорошо. Кровь шипела, как экран телевизора после выключения. Руки были как гантели, как гантели в руках. Все спрессовывалось и тяжелело.
— Эй, не спи! — воскликнула Анна.
— Извини, — ответил Патрик, подаваясь вперед с чарующей, как он думал, улыбкой. — Я смертельно устал.
— Может быть, тебе стоит лечь.
— Нет-нет. Не надо преувеличивать.
— Ты мог бы подремать пару часиков, — предложила Анна, — а потом пойти со мной и Виктором на званый ужин. Его дают кошмарные лонг-айлендские англофилы, тебе понравится.
— Спасибо большое за приглашение, но мне правда тяжело сейчас общаться с незнакомыми людьми, — ответил Патрик.
Он поздновато начал разыгрывать карту скорби по отцу, и Анна ему не поверила.
— Правда, поезжай с нами, — уговаривала она. — Я уверена, это будет пример «бесстыдной роскоши».
— Не понимаю, о чем ты, — сонно проговорил Патрик.
— Давай я хотя бы адрес тебе запишу, — сказала Анна. — Мне не хочется надолго оставлять тебя одного.
— Ладно. Запиши, и я пойду.
Патрик знал, что нужно принять спид, или он невольно воспользуется советом Анны «подремать пару часиков». Глотать целую капсулу «красавчика» не хотелось, ибо сулило полных пятнадцать часов мегаломаниакальной одиссеи, а такой ясности сознания Патрик не хотел. С другой стороны, надо было избавиться от чувства, будто его опустили в озеро медленно застывающего цемента.
— Где туалет?
Анна махнула рукой, и Патрик побрел по ковру в указанном направлении. Он запер за собой дверь и ощутил знакомое чувство безопасности. В туалете можно было дать волю своей одержимости собственным физическим и духовным состоянием, которой так часто мешало присутствие других людей и отсутствие хорошо освещенного зеркала. Почти все лучшие минуты его жизни прошли в санузлах. Там он кололся, нюхал, закидывался таблетками, разглядывал свои зрачки, руки, язык, заначки.
— О уборные! — продекламировал Патрик, раскидывая руки перед зеркалом. — Ваши аптечки любезны моему сердцу весьма! Ваши полотенца осушают реки моей крови…
Он вытащил из кармана «Черного красавчика». Надо было принять ровно столько, чтобы… что он собирался сказать? Забыл. О господи, снова потеря краткосрочной памяти, этот профессор Мориарти наркомании, уничтожает то бесценное состояние, которое изо всех сил пытаешься сохранить.
— Бесчеловечный изверг, — пробормотал он.
Черная капсула наконец разделилась, и Патрик высыпал половину содержимого на португальский кафель рядом с раковиной. Вытащил новенькую стодолларовую купюру, скатал ее в тугую трубочку и вдохнул кучку белого порошка с плитки.
В носу защипало, на глазах выступили слезы, но Патрик, не позволяя себе отвлекаться, закрыл капсулу, завернул в бумажный носовой платок, убрал в карман, потом, по непонятной причине, почти против воли, достал снова, высыпал вторую половину на плитку и тоже вдохнул. Если вдыхать, действие будет не такое долгое, убеждал он себя. Уж очень обидно делать что-то наполовину. И вообще, у него только что отец умер, тут трудно не растеряться. Главный его героический подвиг, подтверждение серьезных намерений и самурайского статуса в борьбе с наркотиками — что он не колется героином.
Патрик подался вперед, проверил в зеркале зрачки. Они определенно расширились. Сердцебиение участилось. Он чувствовал себя посвежевшим, бодрым, даже агрессивным. Как будто не было наркотиков и алкоголя — ощущение полного контроля. Маяк спида пронзил лучами черную ночь кваалюда, виски и смены часовых поясов.
— И, — добавил он, с важностью бургомистра берясь за лацканы, — мрачную тень нашей скорби об усопшем Дэвиде Мелроузе.
Сколько он пробыл в уборной? По ощущению примерно всю жизнь. Наверное, скоро спасатели начнут выламывать дверь. Патрик начал быстро соображать. Ему не хотелось бросать пустую капсулу «Черного красавчика» в мусорное ведро (паранойя!), так что он пропихнул обе половинки в слив раковины. Как объяснить Анне, отчего он вышел из туалета ожившим? Патрик плеснул в лицо холодной воды и не стал вытираться. Оставалось только одно — спустить воду. Каждый наркоман делает это, выходя из туалета, в надежде громким аутентичным звуком обмануть публику, толпящуюся у него в мозгу.
— Господи, — проговорила Анна, когда он вошел в гостиную. — Ты почему лицо не вытер?
— Я взбодрил себя холодной водой.
— Да? И что же это за вода такая?
— Очень освежающая, — ответил Патрик, вытирая потные ладони о брюки и садясь. — Да, кстати, — произнес он, тут же вставая снова. — Я бы выпил еще виски, если можно.
— Конечно, — обреченно сказала Анна. — Да, забыла спросить, как Дебби?
Как всегда, когда Патрика просили оценить чужие чувства, на него напал ужас. Как Дебби? Да откуда ему, нафиг, знать? Тут самому бы спастись из-под лавины собственных чувств, не отпуская сенбернара своего внимания на сторону. С другой стороны, после амфетамина отчаянно хотелось говорить, да и вопрос нельзя было оставить совсем без ответа.
— Ну, — начал он из другого конца комнаты, — Дебби идет по стопам своей матери, пишет статью про идеальную хозяйку дома. Следы Терезы Хикманн, невидимые никому, светятся во тьме для ее послушной дочери. Однако мы должны сказать «спасибо», что она не позаимствовала манеру речи у отца.
На миг Патрик вновь утратил связь с реальностью, уйдя в размышления о своем психологическом состоянии. Он чувствовал полнейшую просветленность, но лишь в отношении собственной просветленности. Мысли, ожидая своего появления, вибрировали на старте, подводя его новообретенное красноречие до опасного близко к молчанию.
— Но ты мне не сказала, — проговорил он, отвлекаясь от созерцания этого увлекательного психологического феномена и одновременно мстя Анне за вопрос про Дебби, — как Виктор?
— Отлично. Виктор теперь великий старик — роль, к которой он готовился всю жизнь. Он в центре внимания, читает лекции о самовосприятии, что, по его словам, может делать с закрытыми глазами. Ты читал «Бытие, знание, суждение»?
— Нет, — ответил Патрик.
— Тогда я должна подарить тебе экземпляр.
Анна подошла к шкафу и взяла толстенный том из ряда полудюжины одинаковых. Патрик любил тонкие книжки, которые можно сунуть в карман пальто и держать там нечитанными по много месяцев. Какой прок от книги, если ее нельзя носить с собой в качестве теоретического средства от скуки?
— Это о самовосприятии? — опасливо спросил он.
— Все, что ты хотел знать, но не решался четко сформулировать.
— Чудесно, — сказал Патрик, вскакивая, словно на пружине.
Ему надо было ходить, двигаться в пространстве, иначе мир обретал неприятную тенденцию делаться плоским, и тогда он чувствовал себя мухой на подоконнике, ищущей выхода из прозрачной тюрьмы. Анна, думая, что он встал за книгой, протянула ее.
— О, спасибо, — сказал Патрик, наклоняясь и чмокая Анну в щеку. — Я очень быстро прочту.
Он попытался запихать книгу в карман пальто, хотя знал, что она туда не влезет. Книга ему была нафиг не нужна. Теперь придется таскать этот талмуд повсюду. На Патрика накатила волна буйного гнева. Он пристально уставился на корзину для бумаг (сомалийский сосуд для воды) и представил, что запускает туда книгу, как фрисби.
— Мне правда пора идти, — отрезал он.
— Ты разве не дождешься Виктора?
— Нет, мне надо спешить.
— Ладно, но подожди, я дам тебе адрес Саманты.
— Чей?
— Званый ужин.
— Ах да. Я вряд ли приду, — сказал Патрик.