Палоло, или Как я путешествовал

– Не похоже на капкан-то…

– Ну, заговорит – расскажет.





Кто кого изучает?




Он уверен, что она заговорит. Научилась же она пользоваться ложкой! (Палочками, правда, пока не умеет.) Роттом Пнгиен охотно показывает, как она ест. Правда, на слова по-прежнему никак не реагирует. Но вот приносят ей миску риса с рыбой и зеленью – и она усаживается прямо перед уставившимися на неё камерами (таиландское телевидение не дремлет, мы тоже расчехлили технику) и принимается за еду. Ложку она держит правильно, умело и даже изящно – за две недели вряд ли так научишься, – но орудует ею странно: не цепляет еду, а словно прокалывает, тычет в неё носиком ложки, запихивает в рот быстро, механически, проглатывает не жуя, потом долго пьет воду. Сама не берёт – ей приносят кувшин. Если не принесут, так и не возьмёт. Пьёт тоже странно, запрокидывая голову, вливает воду в себя, не касается кувшина губами.

Фотограф протягивает ей ручку – она не берёт, смотрит в сторону. Фотограф рисует дом, дерево, девушку – она не смотрит. Но вдруг странно усмехается. Эта усмешка появляется на её лице часто – немного презрительная: чего вы все тут собрались, честное слово… Хихикает она невпопад. Часто сплёвывает – но никогда в доме, всегда выходит для этого за порог.

Я хлопаю в ладоши перед её лицом – она не реагирует. Щёлкаю пальцами. Ноль внимания. Но таиландцы замечают, что стоит любому собеседнику отвернуться, как она начинает пристально, с напряжённым вниманием его разглядывать; снова поворачиваюсь к ней – не смотрит, словно вообще не видит.

– Сан Ло, можно её руки посмотреть?

Он кивает.

Ладони мягкие, смуглые, длинные пальцы, явно не знавшие никакой работы. Она быстро отнимает руки и снова суёт их под мышки. Садится на пол и отползает к своей циновке. Как только я отхожу – подползает к выходу из дома и внимательно на меня смотрит, и я ловлю на себе этот недетский взгляд, подозрительный, изучающий. В ней нет ничего от сумасшедшей и тем более умственно отсталой. Только она не понимает, для чего здесь все эти люди и зачем им она, и временами в глазах её мелькает совершенно безвыходная тоска.





Лесные люди




– Она явно жила в человеческом обществе, – прокомментировал мою телесъёмку знакомый психолог в Москве. – Совершенно не боится людей – а дети-маугли дичились их по многу месяцев. Она никогда не ходила на четвереньках, и это видно. Правда, двигается она, как человек, долго находившийся либо в тесном помещении, либо в насильственном сидячем положении. Я бы предположил, что это деревенская дурочка, которую кто-то привязывал, чтобы не убежала, – если бы не осмысленное выражение. Лицо человека, сильно тоскующего и утомлённого, вдобавок пережившего нешуточный стресс. Бывает полная амнезия вследствие душевной – или физической – травмы.

Правда, есть в её пластике кое-что, в самом деле наводящее на мысль о маугли или по крайней мере о существе, долго жившем в зверином обществе. Она чешет голову несколько по-обезьяньи. И очень странно ходит – слегка пошатываясь, наклоняясь из стороны в сторону, словно от слабости. Эта крадущаяся пластика наводит на мысль то ли о долгой привычке скрываться, то ли о какой-то тайной игре, которую она ведёт сама с собой.

Мне так и не удалось выжать из неё ни звука. Она и рта не открыла – разве что для еды. Фотограф показал ей зеркало – она посмотрела на него совершенно равнодушно и тут же отвела глаза.

– Вот это, кстати, странно, – заметил московский психолог. – Похоже, у неё нет никакого представления о собственном «я».

Сан Ло принялся поправлять на ней сползающие штаны – она хихикала и отворачивалась. Но потом снова с тоской уставилась на дверь.

– Ночами совсем с ней сладу нет, – пожаловался он. – Спит не больше часа. Уже два раза пыталась убежать. И смотрит на дверь. Или вдруг приходит в неистовство, вскакивает, ходит туда-сюда. Очень беспокоится. Бормочет неразборчиво. Мы её по очереди караулим, жена слева спит, дочка справа.

– И немудрено, – тихо говорит один из жителей деревни, попивающий пиво рядом. В деревне все очень горды внезапной находкой, хотя и побаиваются девушки из джунглей, поговаривают даже, что она одержима лесными духами. – Скучает она. Их же трое было.

– Как – трое?! Мы ничего не слышали об этом!

– Трое, – убежденно говорит он. – Мне Ра Ма Го сам сказал: она и двое мальчиков. Только мальчики убежали. Поезжайте к нему, он вам всю правду расскажет. Только отцу не говорите: он на это обижается. А мы-то знаем, что их там много, лесных людей…





* * *


– Я мальчиков видел, – подтвердил Ра Ма Го, маленький смуглый старик, отличающийся, однако, редкой выносливостью и силой: двух маугли мужеского пола он не догнал, а девочку изловил и, несмотря на сопротивление, доставил в посёлок Оядао. – Тоже голые, но стриженые. Не сказать чтоб очень грязные. Это знаете кто? Там целое поселение в лесу.

– И о нём никто не знает?!

– Да и про нас тут никто не знает, – говорит он. – Кому какое дело? До нас в сезон дождей и не доберёшься никак.

– А откуда там люди, в лесу?

– Откуда же я знаю. – Он пожимает плечами. – Три года назад из лесу целых четверо вышло. Они даже не знали, какой год. Ушли в семьдесят девятом году. Когда вьетнамцы пришли. Они же через наши края шли, через эту границу. И многие ушли в леса от войны и там живут. Говорили же, что вьетнамцы убьют всех. Красные кхмеры про них такие ужасы рассказывали – ты что! Главные враги, звери, никого не оставят… Все же верили. И многие тогда в лес ушли и до сих пор там живут.

– А след от наручника на ней откуда?

– Тоже не знаю. Но думаю, она просто не в себе немного. Вот они её и держали на привязи, чтобы не потерялась.

Это первая – и пока наиболее убедительная – версия происхождения девочки из Камбоджи. Джунгли в Раттанакири в самом деле такие, что разобраться в них как следует не смогут и за сто ближайших лет. Та же тайга, только влажная и оплетённая лианами. А в тайге у нас старообрядцев находили до 1979 года – того самого года, когда одна из местных деревень, предположительно, переместилась в леса. Искать тут кого-нибудь никаких денег не хватит, а денег в Камбодже вообще не очень много. Скажем, для того чтобы доставить так называемую Роттом Пнгиен в Пномпень и там показать профессиональным врачам, нужно по меньшей мере триста долларов. А их в Оядао ни у кого нет. Могут местные врачи приехать, из Банлонга, – но они способны только установить, беременна девушка-маугли или нет. А чтобы разговорить её, нужны долгие, целенаправленные усилия специалистов. Но они сюда, в отличие от журналистов, не рвутся. Пока, кроме Гектора Рифа, никто не приезжал. Чего бы проще – прикрепить к руке Роттом Пнгиен радиомаячок да и выпустить её в лес в том самом месте, где когда-то Ра Ма Го нашёл её. Пусть идёт к своим – так и своих найдём. Но ведь это требует времени. И вопрос ещё, пойдёт ли она в лес.


Хотя, скорее всего, пойдёт. По вечерам она становится беспокойна, мечется по хижине, не хочет ложиться. И смотрит, смотрит в сторону леса, откуда её привел знахарь.

Есть ещё одна версия – вполне абсурдная, но на Западе понравилась. Там ведь считают, что во Вьетнаме жить очень трудно – социализм, а в Камбодже по крайней мере есть перспектива – свобода слова, королевство, капиталистический путь развития… И вот, значит, корреспондент «Гардиан» пишет, что перед нами всего лишь вьетнамская беженка, которая захотела легализоваться в свободном мире и вынуждена была притвориться сельской дурочкой, чтобы её приютили в соседней Камбодже. Всем бы хороша была эта версия, если бы въезд в Камбоджу был ограничен, – но сюда приезжают в день добрый десяток вьетнамских семей: кто навсегда, а кто на работу. С получением гражданства – никаких проблем. С вылетом из Вьетнама – тоже. Но главное, что Вьетнам, хоть и социалистический, живет сегодня на порядок лучше Камбоджи: там хоть и велик был ущерб от американских бомбардировок, а всё же не таков, как в Камбодже от своих собственных красных кхмеров.

Третью версию высказывают многие журналисты: Роттом Пнгиен была похищена маньяком, он приковал её и держал в лесу в хижине или яме, мало ли. Но тогда это был очень странный маньяк – ограничивавшийся похищением и, возможно, пытками, но не посягнувший на её невинность. Предположить это сложно.

Наконец, версия о том, что Роттом Пнгиен жила всё это время в лесу с дикими зверями, не выдерживает никакой критики. Не те у неё ладони и не те ступни, какие бывают от долгого беганья по джунглям и лазанья по деревьям. И ложкой она орудует получше, чем любой известный науке маугли. И людей совершенно не боится – а животных, наоборот, боится: не любит щенка, живущего у её родителей, и не жалует деревенских котов.

Короче, ничего не понятно. И не будет понятно, мне так кажется. Все детали – её странные шрамы, её странные манеры, внезапный смех, манера часто сплёвывать за порог и тоскливо вглядываться вдаль, а исподволь внимательно наблюдать за всеми, – никогда не сойдутся в единую картину. Может, она и заговорит. Но как-то с трудом мне верится, что найдутся в Камбодже столь терпеливые специалисты. Хотя, повторяю, наших мы готовы отправить, если они выразят готовность раскрыть эту загадку.

Тогда зачем всё?

Отвечаю, как понимаю. В мире должна быть тайна, чтобы подтверждать его неплоскостность, объём, таинственность. Должны быть загадки без разгадки: Железная Маска, Каспар Хаузер, манускрипт Войнича, перевал Дятлова, Роттом Пнгиен. Должно быть что-то, напоминающее нам, что мы не всё покамест знаем и можем, – а потому и нечего задирать нос.

С такими примерно чувствами уезжал я из Оядао. Роттом Пнгиен смотрела в сторону леса. На нас она не обращала внимания.

12. ii.2007, 19.ii.2007, 26.ii.2007

«Собеседник»





Послали так послали. Конкретно – Nahui





Креативный редактор «Собеседника» и писатель земли русской Дмитрий Быков очень хотел, чтобы его послали. Далеко. Что делать? Пришлось послать… Очень далеко. Чисто по-русски, в Перу.





Селение Nahui




О Nahui я узнал случайно. Шендерович, идя на выборы в Госдуму, завёл Живой Журнал, в котором он комментировал последние события. Кто-то из читателей прислал ему ссылку. Там открывалась карта с изображением горного массива с вытянутым, как сосиска, озером посерединке. На берегу крошечной красной точкой обозначался населённый пункт Nahui (страна Перу). Видимо, Шендеровичу предлагалось туда сходить. Выше сообщались точные географические координаты населённого пункта (14° 24’ южной широты, 71° 17’ западной долготы), высота над уровнем моря (4208 метров), расстояние до ближайшего аэропорта (около 200 км).

Идея посетить Nahui казалась мне сначала абсурдной. Мне представлялся сюжет в духе «Соляриса» – я вхожу в населённый пункт Nahui, и меня тотчас же толпой обступают бледные тени всех, кого я в разное время туда послал…

В агентстве «Аэрос-трэвел» перуанскими турами единолично занимается Галя Бросалина.

– Вы хотите посмотреть исток Амазонки? – с готовностью спросила она. – Океан?

– Нет, – выдавил я. – Мне надо… другое.

– Кока растёт на севере, ввоз в Россию проблематичен.

– Да не кока! – воскликнул я с досадой. – Простите меня, Галя, я хочу съездить Nahui.

Через два дня Галя перезвонила. Она сообщила, что в департаменте Куско про него никто не слышал, но обещали узнать. Раз уж я буду в Куско, они готовы устроить мне поездку в Священную долину инков, в упомянутую древнюю столицу Мачу-Пикчу и обзорную экскурсию по Лиме. Сумма, названная Галей, оказалась не так уж и обременительна. Тем более что «Собеседник» согласился частично спонсировать мою поездку Nahui.

Ещё через неделю Галя сообщила, что после опросов местного населения удалось идентифицировать озеро и гору. Гора тоже называется Nahui, а озеро носит красивое имя Помаканчис. Один из гидов вроде слышал, где это находится, и готов на целый день свозить меня в загадочное место. Правда, в Перу удивились, что иностранец хочет заехать туда. Что значит это название для русского сердца, Галя объяснять не стала.

Перу – дешёвая страна. Пакетик сушёных листьев коки стоит пять солей, а хватает его надолго. Если хоть пять минут пожевать её листья, испытываешь колоссальную бодрость и интеллектуальный подъём. На вкус – вроде заварки.





Куй, писка и Huina




В Перу много интересного. Главный алкогольный напиток – писка. Это желтоватая виноградная водка градусов под 45. Главное блюдо, подаваемое к писке или без неё, называется куй. Куй – местное обозначение морской свинки, священного животного инков. Зовётся оно так потому, что, по уверениям перуанцев, во время своего сосредоточенного бега пищит «куй, куй, куй!». Но мне всегда слышалось «ой, ой, ой!».

В Куско нам выделили прекрасного гида Эльмара Кареньо. Он учился в Донецке на металлурга, женился там и устроился работать на местный комбинат. После распада СССР комбинат закрылся, и Эльмар с женой и дочкой уехал в Куско. Здесь он работал переводчиком, а потом подался в гиды. Экс-советских он очень любит и в душе остаётся гораздо большим уроженцем Донецка, нежели даже его жена. Сильнее коки он любит семечки и сало. Правда, Перу – родина и подсолнуха тоже, но местный подсолнух Эльмару кажется жёстким. И жарить его здесь не умеют.