Пациент
Часть 34 из 36 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Февраль 2018 года
Первая трель черного дрозда раздалась в тот же день, когда небо впервые стало по-весеннему голубым, и это поразило меня. Я увидела гусей, летевших на восток над шпилем собора, а примерно через неделю на миндальном дереве в саду распустились нежные розовые лепестки.
Я начала рисовать. Не пейзажи, а небольшие наброски: камешки, бутоны, спящего Пеппера.
Процесс над Блейком продолжался. Я присутствовала в суде, но в моих показаниях не было нужды. Его вина была неоспорима. Удача отвернулась от него. Сидя на скамье подсудимых, он выглядел ниже ростом и полнее, ему обрили голову. О картине в деле не упомянули ни разу.
Вернувшись домой, я обнаружила у двери букет нарциссов и записку от Лоры Чемберс. Она чувствовала себя лучше. Со дня смерти Лиама прошло больше года. Мы договорились вместе ходить на прогулки.
Две недели спустя с телефона Офелии пришло сообщение: «Она передает тебе привет». С экрана на меня смотрела чудесная девочка всего нескольких недель от роду, с пушком светлых волос на голове. Я любовалась снимком и носила в кармане несколько дней, а затем распечатала его, поместила в рамку и поставила на подоконник рядом с тем, где были Нейтан, я и Лиззи. Я хотела, чтобы Лиззи увидела ее, как только войдет. Надежда на ее возвращение вызывала у меня болезненное чувство.
Когда я случайно встретила в городе Сару, выяснилось, что Нейтан уволился из Кафедральной школы вскоре после переезда в Штаты и получил постоянную работу в калифорнийской Епископской школе. Видимо, Офелия простила ему потерю картины Ван Гога. Я поймала себя на том, что рада за него.
В марте мы с Лорой, соскучившись по ярким краскам, ездили в Национальную галерею. «Подсолнухи» Ван Гога сразу привлекли к себе мой взгляд, и больше я уже ни на что не смотрела. Щедрые оранжевые и зеленые мазки блестящей краски. Мне казалось, я могла согреть о них руки.
— Эта картина об одиночестве, — прошептала Лора. — Каждый из них сам по себе, отдельно от остальных.
— И о стойкости, — прошептала я в ответ. — Взгляните на их силу. На то, какими несгибаемыми он их нарисовал.
Прежде я смотрела на эти начинающие увядать лепестки и темные головки семян, но не замечала, что они были полны неукротимой жизни. Надежда сияла в их охре и изумруде. Люк говорил, что они прекрасны, и я наконец убедилась в этом сама.
Месяц спустя я смотрела на Викторию, шагавшую по терминалу в аэропорту Хитроу. Ее высокая худощавая фигура, закутанная в кашемир, была видна издалека.
— Ви, ты там совсем ничего не ела!
— Господи, все та же профессиональная деформация. Где эта чертова машина?
Я объяснила ее худобу перенесенным стрессом и горем. Я понимала, как я могла не понять? А потом услышала кашель за стенами дома и в саду, звучавший гораздо хуже, чем прежний, записала ее на прием к врачу и пошла вместе с ней.
— Вы курите? — строго спросила девушка-доктор, которая была моложе Лиззи.
Виктория сидела со скучающим видом, поэтому кивнула я.
— Неблагоприятная наследственность?
Я снова кивнула.
Доктор выписала направление на рентген. Пока мы ожидали повторного визита в клинику, чтобы обсудить результаты обследования, почтальон принес заказное отправление. Это был тяжелый пакет с неразборчиво отпечатавшимся штемпелем, толстый и плоский, мягкий на ощупь. Налоговые документы? Фотографии, возвращенные полицией? Что-то от Лиззи?
Оказалось, ни то, ни другое, ни третье.
Внутри лежала картина Ван Гога.
Глава 38
Апрель 2018 года
Виктория организовала все. Авиабилеты, машину, отель.
Результаты рентгена выявили наличие опухоли — возле корня левого легкого обнаружилась небольшая тень.
— Она совсем крошечная, — презрительно фыркнула Виктория, когда доктор вывела рентгеновский снимок на экран. — Ерунда.
Я сжала ее руку, чтобы успокоить нас обеих. И я, и она понимали, что это никакая не ерунда.
Виктория согласилась на химиотерапию, но в перерыве между сеансами ей захотелось уехать. Для поездки в Камарг по заданию «Нэшнл Географик» ей была необходима компаньонка. Она была слишком слаба, чтобы носить оборудование на себе. Виктория забронировала отель в Сен-Реми-де-Прованс и планировала завершить терапию по возвращении.
— Итак, ты летишь со мной! — Виктория улыбнулась своей неповторимой ослепительной улыбкой.
— Он не выходил на связь, Ви. Не дави на меня.
— А картина?
На время моего отсутствия Лора взяла Пеппера к себе. Когда мы с Викторией прибыли в Марсель, шел дождь. Такси доставило нас в отель. Он находился на окраине Сен-Реми и был удобно расположен, но мы мерзли. Номера обустраивали с расчетом на лето, а апрель в этом году выдался прохладным. Полы были мраморными, стены тонкими. Консьерж выдал мне дополнительные одеяла, и я свалила их на кровать Виктории.
Мы отправились исследовать круговые улочки Сен-Реми. Осмотрели дом, в котором родился Нострадамус, одно из многих сохранившихся в городе старинных зданий. В Музее Эстрин была выставлена коллекция работ Ван Гога. Эти картины он написал, когда лечился в Сен-Поль-де-Мазоле. Пшеничное поле за больницей, оливковые деревья и горы очень напоминали те, что были на картине, подаренной прапрадеду Люка.
Я застыла как вкопанная, не в силах оторвать от них глаз. Как я могла не узнать кисть мастера? Как мог не узнать ее Люк? Или он знал? Наверное, он предпочел не возлагать на меня лишнее бремя, рассказав о ее происхождении. Я продолжала пребывать в неведении и предполагала, что так и будет впредь.
Я высматривала высокую фигуру Люка на улицах, по которым мы гуляли, в кафе, в которые заходили, и гадала, смогу ли узнать его сразу — похудевшего, с отросшими волосами и еще сильнее побледневшей кожей. Я воображала, как он сидит в углу и делает наброски, пока перед ним остывает кофе, полностью поглощенный своим делом и довольный. Или представляла его в Париже с друзьями. И даже где-то еще, в другом месте, в другой жизни, с другой женщиной. Я хотела вернуть ему картину, но отложила поездку в его дом почти до конца недели.
В четверг мы обедали на террасе ресторана в окружении лимонных деревьев в кадках. В воздухе витал приятный цитрусовый аромат. Виктория сидела, подперев рукой подбородок. Ее голова была плотно обернута шарфом, и это подчеркивало красоту ее точеных скул. Она выглядела великолепно.
— Мне нужно тебе кое-что сказать, моя милая. Сейчас самое время.
Похолодев от тревожного предчувствия, я оторвала взгляд от исходящей ароматным паром тарелки с мидиями, но Виктория улыбалась.
— Смотри! — Она через стол подтолкнула ко мне свой телефон. — Это пришло сегодня.
Традиционные снимки на фотобумаге, переснятые на телефон, не бывают хорошего качества. Я повернула экран под углом, но изображение оставалось размытым. Я передвинулась в тень и увидела молодую женщину в длинной шали, с ребенком на руках.
— Лиззи? — Слезы жгли мне глаза. Лиззи и ее малышка.
— Посмотри внимательнее.
Я пригляделась и увидела, что эта женщина — я сама, держащая на руках Лиззи в крестильной рубашке.
— Это пришло сегодня, — повторила Виктория, улыбаясь. — Там есть сообщение, прокрути вниз, это всего несколько слов.
«Скажите маме, что теперь я все поняла».
Я долго смотрела на экран. Тепло постепенно проникало в каждую клетку моего тела, рана начинала затягиваться. Мы сидели рядом в безмятежной тишине, у меня не было слов, чтобы высказать то, что я чувствовала.
Официант забрал мою тарелку с мидиями и принес горячий кофе. Через некоторое время Виктория отставила чашку и вздохнула.
— Оказывается, у меня завтра дела. Я заказала такси до Сен-Мари-де-ла-Мер. Планирую поснимать диких лошадей и церковь. — Она вытянула ноги поближе к солнцу. — Одна.
— Нужно, чтобы кто-то носил твои камеры. Я думала, для этого ты и просила меня поехать с тобой.
— Мне поможет водитель.
— Тебе нужна компаньонка.
— Мне нужна полная тишина. — Она улыбнулась. — Ты даже не представляешь, какой я умею быть молчаливой.
Виктория потянулась через стол и взяла меня за руку:
— Наберись уже храбрости!
Ранним утром со свертком под мышкой я шла к дому Люка. Это было недалеко. Вдоль обочины дороги мимо Гланума и вверх к Сен-Поль-де-Мазоле выстроились большие плакаты с репродукциями картин Ван Гога. Мы проезжали этим путем, Люк и я, но тогда я их не замечала, мне было не до того. Дорога мимо больницы не изменилась, каждый ее поворот вызывал у меня воспоминания о жаре в машине, руках Люка на руле и Коко у меня на коленях. О том, как я была убеждена, что совершаю ошибку.
Когда я свернула на петлявшую в зелено-золотистой тени тропинку, мне показалось, что время пошло вспять. Я думала, что сердце вот-вот разорвется от бешеного стука, но, миновав последний поворот, увидела, что зеленого грузовичка во дворе нет, и почувствовала огромное облегчение — мне не хотелось встретиться с Люком. Увидеть перемену в его чувствах было бы невыносимо.
Сад выглядел по-прежнему — трава, полевые цветы и деревья. На первый взгляд и дом не изменился, но потом я заметила, что ставни починены и покрашены, а крыша снова цела. Дверь была слегка приоткрыта. Я постучала и подождала, но никто не вышел, и тогда я ее толкнула.
На столе стоял кувшин с цветами и накрытая тарелка со сливочным маслом. В шкафу появился новый фарфор с красивым синим рисунком. Угли в камине еще хранили тепло. Кресло было отремонтировано — конский волос заправлен внутрь, на кожаной обивке виднелся аккуратный шов. У стены лежали рулоны бумаги.
Я сказала Люку, что найду его, и сдержала обещание, потому что почувствовала его присутствие здесь, в этих теплых углях, в кресле, в рулонах бумаги, в кувшине с цветами и в фарфоре. Я увидела, что его жизнь наладилась, что он был счастлив и работал. И он не нуждался во мне.
Я положила пакет на стол, чтобы он понял, что я приходила. Я сделала то, что обещала, и этого было достаточно.
«Все к лучшему», — успокаивала я себя.
На обратном пути я остановилась у ворот Сен-Поль-де-Мазоле, где начался главный роман Ван Гога — роман между ним и деревьями, горами, светом и красками, захватившими его сердце и душу. Я вошла внутрь. Из окна маленькой комнаты, обставленной почти так же, как комната Люка, были видны палящее солнце, красная трава, голубые деревья и желтое небо. То самое желтое небо, которое показывал мне Люк. Я не сдвинулась с места, пока туристы, толпившиеся вокруг, не вышли. Я смотрела на горы и думала о человеке, который их рисовал, о том, сколько в его сердце было одиночества, терпения и надежды. Здесь он был в здравом уме. Безумие тяжким бременем лежало на его плечах, но лечение дало ему свободу, по крайней мере, на время. Он отдал свой необыкновенный талант миру, который тогда в нем не нуждался, и это стоило ему жизни. Я узнала, что Люк вернул свою жизнь, и это стало моим утешением.
Когда я повернулась, чтобы выйти, в дверях стоял Люк. Он ждал.
Эпилог
Июль 2019 года