Пациент

— Я положила конверт в сумку, но понятия не имела, что внутри. Прости, что тебе пришлось их увидеть.

— Если бы не твой арест, ты рассказала бы мне об измене? — В его голосе одновременно звучали и горечь, и желание знать.

— Между мной и Люком все кончено, Нейтан. Все в прошлом, я обещаю.

Он не получил ответа на свой вопрос, но не стал настаивать и круто поменял тему:

— Какие выводы сделало следствие?

— Инспектор считает, что Люк убил Кэрол, а затем и Брайана, чтобы уничтожить доказательства нашей связи. Они признают его болезнь, но уверены, что я подстрекала его, поскольку обе жертвы якобы были моими врагами.

Мне самой не верилось в реальность моих слов. Повсюду были люди, они входили и выходили из аптеки, книжного магазина и лавки «Все по одному фунту». Женщина наклонилась к плачущему ребенку, группа подростков перебегала дорогу, уткнувшись в телефоны. Нейтан ударил по тормозам, увидев перед машиной старика, который толкал рядом с собой велосипед и улыбался сам себе, совершенно не думая об опасности. Штанины его желтых брюк были зажаты прищепками возле лодыжек. Всех этих людей никогда не обвиняли ни в убийстве, ни в соучастии в убийстве. Между ними и мной пролегла граница, такая же прозрачная и непроницаемая, как лобовое стекло машины, в которой я сидела.

— Они отпустили тебя, значит, на самом деле так не думают. — Голос мужа был ровным.

— Меня освободили под залог, я должна сидеть дома.

— Если бы нашлись убедительные доказательства, тебя оставили бы под стражей. Соучастие в убийстве — серьезное обвинение.

— Вероятно, они считают, что это вопрос времени.

— А что у них есть на Лефевра?

— На одной из его рубашек обнаружена кровь той же группы, что у Брайана. Он психически нездоров, и это, по их мнению, превращает его в виновного.

Я замолчала — мои слова увлекали в глубины, в которые мне не хотелось погружаться, ведь для меня они уже перестали существовать.

Психически больные люди могут совершать ужасные поступки из страха и отчаяния, но настоящая склонность к насилию у них встречается крайне редко. Люк не стал бы убивать Кэрол и Брайана, как бы ни был болен или напуган. Я знала это сердцем, за это и должна была держаться.

— Расскажи мне побольше о Лиззи. — Я повернулась к мужу, пытаясь отвлечься от своих мыслей.

— Что именно ты хочешь знать?

— Случилось кое-что волнующее и одновременно тревожное. Мне не терпится с ней поговорить. Она тебе рассказала?

— Она не хочет встречаться с тобой.

Я не плакала в камере и запретила плакать впредь. Слишком много было поводов для слез. Если бы я начала плакать, то не смогла бы остановиться. Люк был серьезно болен и ложно обвинен. Кэрол жестоко убита, Брайан тоже. Мой муж превратился в чужого человека, а дочь полностью отстранилась от меня.

Мы медленно продвигались через Подворье. Собор возвышался, как грозный, бесстрастный утес. Я не взглянула на Норт-Кэнонри, проезжая мимо, — Нейтан следил за каждым моим движением. Когда мы приблизились к нашему дому, я обратила внимание на дрогнувшие занавески в верхнем окне Деншемов и мельком увидела быстро скрывшееся лицо Колина. Я все поняла. Теперь люди будут смотреть на меня по-другому. Количество друзей сократится. А потом они вовсе исчезнут.

Возле дома была припаркована пара машин, и из них выскочили репортеры с направленными на нас телефонами. Они выкрикивали мое имя и имя Люка. Нейтан быстро провел меня внутрь и запер дверь. В доме пахло по-другому. Этот цветочный аромат будто вернул меня на вечеринку Офелии, и на кухне я поняла, почему. На кухонном столе в незнакомой стеклянной колбе стояли фрезии.

Пытаясь улыбнуться, я кивнула на цветы:

— Они напоминают мне Офелию.

— Зачем ты это говоришь? — Нейтан, поджав губы, взглянул на цветы, а затем на меня. Я по недомыслию напомнила о месте, где он познакомился с Люком.

— Ох, я не знаю.

Я не должна была упоминать белые цветы, стоявшие позади Офелии в тот вечер, аромат, который мы вдыхали, толпу людей в холле. Чуть позже Люк отделился от этой толпы и увел меня прочь.

Я попыталась ухватиться за что-то другое, приятное, без опасного шлейфа воспоминаний.

— Офелия недавно приводила в клинику сына. От нее пахло фрезиями. — Я увидела, как расслабились губы мужа. — Она даже похожа на них — высокая, бледная, очень красивая.

— Об этом я не подумал. — Нейтан улыбнулся, и я вспомнила, как он смотрел на Офелию при первой их встрече, как та его очаровала. Эти фрезии он мог срезать в ее честь — неосознанно, конечно. Муж отвернулся, чтобы заварить чай.

Мы сели за стол друг напротив друга. Мне захотелось спросить, помнил ли он тот последний раз, когда мы спали вместе в этом доме и как он набросился на меня в постели.

— Нейтан…

— Как думаешь, что будет дальше? — Он поставил передо мной чашку с чаем, но его голос звучал жестко. Была моя очередь чувствовать себя виноватой. Разговор, который я планировала, пришлось отложить.

— Мне не сказали. Полагаю, меня вызовут, когда соберут все доказательства.

— Они забрали твой ноутбук и все бумаги со стола.

— Они ничего не найдут, там нечего искать.

— Они нашли фотографии.

— Так себе улики.


Легкая судорога пробежала по лицу Нейтана и исчезла, будто он подавил боль или гнев. Он встал из-за стола и принялся вынимать тарелки из посудомоечной машины. Зазвонил домашний телефон, но мы оба не обратили на него внимания.

— Ты веришь мне, Нейтан?

— Хочешь, чтобы я ответил? — Прежде чем повернуться ко мне, он повесил кружки на крючки, сложил тарелки в шкаф и протер сушильную доску. — Если на то пошло, я не думаю, что ты имеешь отношение к убийствам, но верю в виновность Лефевра, хотя он явно был болен, когда их совершал. Ты была втянута в его жизнь, и в этом твоя беда.

На самом деле все было наоборот: это Люк встретил меня, себе на беду. Он потерял здоровье и свободу. Любовь и чувство вины вызвали стресс, спровоцировавший обострение его болезни. Если бы не я, он был бы в безопасности.

— Это пришло вчера. — Нейтан достал из буфета тонкий белый конверт, положил его передо мной и снова сел.

Я вскрыла письмо. В нем говорилось, что Трибунал практикующих врачей приостановил действие моей лицензии на оказание медицинских услуг и это решение уже вступило в силу. Я знала, что так будет, но слова, которые я читала, тонули в моем сознании, как камни в воде, не оставляя следа. Я вообще не понимала их значения.

— Меня отстранили от работы, — произнесла я, складывая листок все более и более мелким квадратиком. — Но мне неясно, по какой причине именно.

Нейтан уставился на меня:

— Неясно?

— Здесь не написано, за что отстранили. За связь с пациентом или за то, что уговорила его убить регистратора и другого пациента. — Это прозвучало настолько нелепо, что я рассмеялась.

— Лиззи беременна. — Голос мужа прорвался сквозь мой смех.

Я перестала смеяться.

— Я знаю.

— И что ты об этом думаешь?

— Я счастлива. — Это было правдой. Пока я говорила, я почти физически ощущала, как во мне прорастают семена счастья. Ребенок мог изменить жизнь каждого из нас. В безликой камере я запрещала себе радоваться, но дома все было по-другому. Теперь я могла представить ребенка Лиззи на высоком стульчике на кухне или в детской коляске в саду. Я бы баюкала его на руках. Впервые за несколько дней я улыбнулась по-настоящему. — Жаль, что она от нас скрывает. Подобной новостью следует делиться, как только узнаешь.

— Мне она сказала. — Самодовольство мужа было почти незаметным.

— Когда?

— Несколько недель назад.

Я опустила взгляд в чашку. Чай уже остыл, на поверхности плавали молочные разводы. Нужно было выплеснуть его и налить свежего. Глупо было печалиться, я должна была радоваться, что она рассказала Нейтану, что по-прежнему поддерживала связь, пусть и не со мной.

— Что касается отца… — Нейтан пожал плечами.

— О, мне кажется, я его видела.

Муж резко вскинул голову, на его лице застыл немой вопрос.

— По крайней мере, я предполагаю, кто он. Это молодой учитель, возможно, немного моложе нее, трудно сказать. Она не в курсе, что я видела их вместе в библиотеке. Он выглядел довольно добрым и явно потерявшим от нее голову, а она — очень счастливой.

Нейтан покачал головой. Я хотела добавить, что разница в возрасте не имеет значения, но побоялась, что это снова приведет его к мысли о Люке. Он мог разозлиться и замкнуться, а мне хотелось узнать о Лиззи больше.

— Я позвоню ей. — Я бросила взгляд на фото дочери, стоявшее на подоконнике.

— Сомневаюсь, что Лиззи возьмет трубку. Она тебе не доверяет, ты слишком многое от нас скрывала.

— Теперь у меня не осталось секретов. — Я решила не принимать близко к сердцу слова Нейтана. В нем говорила обида, поэтому он и пытался меня уязвить. — Что именно ты хочешь знать?

— Все. — Его голос звучал холодно.

Я стала говорить, что мои отношения с Люком ничего не значили, что это была банальная интрижка, что у меня был трудный жизненный период, гормональный всплеск. Мне не хватало уверенности в себе, вот и все. Было немного одиноко, и я ухватилась за шанс хоть как-то встряхнуться. Я не упомянула о влечении, страсти и сексе. Не сказала ни слова о любви. Муж слушал, склонив голову и с тем же спокойным выражением лица, с каким слушал указания спутникового навигатора в машине. Он словно впитывал информацию и составлял план дальнейших действий.

Потом он встал и взглянул через кухонное окно на наш небольшой двор. Магнолия уже отцвела, ее высохшие лепестки бурыми клочками лежали там, где упали на брусчатку.

— И что теперь? — спросил он.

— Я уже сказала, все кончено.

— То есть вы больше не будете встречаться?

— Когда мы виделись в последний раз, Люк был болен и очень напуган. Я обещала, что найду его. Я должна сдержать свое слово, хотя бы чтобы попрощаться.

Нейтан пожал плечами и ничего не сказал.

— Ты знаешь, куда его увезли? — спросила я.

— Не имею ни малейшего понятия.