Пациент

— Но семья наверняка его навещает?

— Полагаю, Офелии сообщили, где его содержат, но тебе следует оставить его в покое.

Мне было больно, но я не имела права винить мужа в жестокости. По отношению к нему я вела себя гораздо хуже.

— И что мы будем делать дальше? — спросила я его.

— Я хотел бы вернуться к тому, что было. — Нейтан снова сел напротив и положил ладонь на мое запястье.

— Не уверена, что это возможно.

— Зато я уверен. — Его хватка была жесткой, почти болезненной.

Это значило, что моим наказанием станет притворство в красивой обертке. Мне придется делать вид, что ничего не случилось, хотя мы оба будем помнить, что было все. Но я уже привыкла: я поступала так последние несколько месяцев.

Муж отправился спать, а я какое-то время искала свою пижаму. Она нашлась не там, где я обычно ее оставляла, не в сушильном шкафу, а в нижнем ящике моего комода, куда я, видимо, засунула ее по ошибке или в спешке. Я неторопливо поднялась по лестнице, прошла мимо нашей спальни и, преодолев еще один пролет, направилась в свободную комнату рядом с комнатой Лиззи. Мы ничего здесь не меняли со времен моих родителей. Остались и желто-коричневые обои, и кровать с изголовьем из темного дерева, и маленький гардероб. Пустой книжный шкаф Лиззи сиротливо приткнулся в углу. Комната казалась неуютной, немного заброшенной, но я решила принести книги и всю свою одежду и постепенно сделать ее обжитой.

Я разделась, натянула пижаму и скользнула под холодную простыню. Я решила не упоминать при муже об этих поисках. Глупо признаваться в том, что у тебя провалы в памяти и ты не можешь найти свою вещь. Вскоре мне предстояло выступать перед судом, давать клятву говорить только правду. Если станет известно, что память меня подводит, никто не поверит моим словам.





Глава 29




Июнь 2017 года

— Время сейчас неподходящее, но я уезжаю всего на несколько дней, — сказал Нейтан, готовя две чашки кофе. Он уже позавтракал и убрал со стола.

Саймон попросил Нейтана сопровождать его на конференции директоров школ в Праге.

Меня отпустили всего неделю назад. Я ничего не слышала ни о Люке, ни о предстоявшем процессе. Лиззи на связь не выходила.

Нейтан взял меня за подбородок и не спеша поцеловал; его хватка причиняла боль, даже поцелуи казались болезненными. Он не спрашивал, почему мы стали спать раздельно. Я собиралась поговорить с ним об этом, но не смогла — все его мысли занимала карьера.

— Для меня это большая честь. — Голос Нейтана впервые за несколько дней звучал бодро, его настроение улучшилось.

Он считал эту поездку подтверждением скорого повышения. На следующий день после предварительных встреч в Лондоне он вылетал ранним рейсом в Прагу. Он проснулся ни свет ни заря, прибрал на кухне и поставил на стол розы. Букет фрезий исчез после моего возвращения, как ошибка ребенка в домашнем задании, которую его заставили стереть.

— Роджер сказал, что сегодня полиция собирается посетить клинику, — сообщила я, попробовав свой кофе. — Они будут копаться во всех моих бумагах и проверять мои дела.

— Ты говорила, что тут тебе не о чем беспокоиться, так что и не волнуйся. — В этих словах была торопливая логика вечно спешащего школьного учителя. Возможно, он даже не сознавал, как пренебрежительно они прозвучали. — Займись чем-нибудь.

— Пока я под залогом, мне запрещено выходить за пределы ближайших окрестностей.

Нейтан оглядел кухню.

— Тогда убери в доме.

— Я это уже сделала.

— Сделай еще раз. — Он словно велел ученику переписать сочинение, в котором обнаружилось слишком много недочетов.

Я наблюдала, как он укладывал сумку в машину и устраивался за рулем поудобней. Он с нетерпением предвкушал поездку и ради такого случая даже надел серый галстук. Его глаза горели от возбуждения, которое казалось почти сексуальным. Было понятно, что он стремился поскорее убраться отсюда. Я задумалась, едет ли с ними Сара и позволит ли он себе с ней переспать теперь, но пришла к выводу, что вряд ли. Если не что-то другое, так честолюбие уж точно остановит его на полпути. Да и Саймон там будет.

Нейтан отъехал, даже не оглянувшись. Я повернулась, чтобы уйти, и услышала очередь щелчков: мужчина средних лет стоял рядом со своим автомобилем, направив телефон на мое лицо. Ощутив дурноту, я закрыла за собой калитку.

Я начала со спальни: собрала носки Нейтана, вытерла пыль, пропылесосила, до блеска отполировала старую древесину комода и шкафа. Когда я закончила, комната выглядела безупречно. Теперь это была только его спальня, а не наша общая.

Позже я собиралась отнести наверх всю свою одежду. Поправляя занавески, я заметила Викторию, срезавшую цветы в своем саду. Она вернулась! Я рывком распахнула окно:

— Ты уже дома!

— Ненадолго. — Она улыбнулась. На ней было пальто, в руках охапка душистого горошка. — Это для тебя! Я как раз собиралась зайти.

— Не уходи! — Я с грохотом сбежала по лестнице, пронеслась через гостиную, больно стукнувшись ступней о стул, который был сдвинут со своего обычного места под моим письменным столом, отперла заднюю дверь, распахнула ее и поспешила в сад. Виктория протянула мне цветы через забор.

— Мои любимые. Спасибо, Ви! — Мои глаза наполнились слезами.

— Прости, что меня не было рядом, когда ты особенно во мне нуждалась. Ты как, в порядке?


— Нормально. — Стандартный ответ, который дают даже умирающие пациенты. Честно говоря, я так давно не была в порядке, что уже забыла, как оно бывает. — Ты все равно не могла бы меня навещать, да и времени прошло не так уж много. — Это было правдой, хотя совсем недавно срок моего заключения казался мне бесконечным.

— Приходи ко мне прямо сейчас, кофе готов.

Я вернулась в дом и оставила цветы в раковине. Выходя, я закрыла за собой калитку, а Виктория одновременно открыла свою, но тот же самый репортер успел выскочить из машины и снова защелкать телефоном. Виктория втащила меня к себе прямо у него перед носом. Вблизи я заметила, что ее волосы еще больше поседели. Она похудела и выглядела уставшей — как яркая птица, сбросившая оперение.

— А ты похудела, Ви. — Я обняла ее.

— Всегда мечтала это услышать!

— Как дела у Глэдис?

— Не слишком хорошо. Сегодня днем я улетаю в Нью-Йорк. За последние две недели ей стало хуже, и мне нужно быть рядом.

— Ох, извини.

— Не стоит, мы ведь давно уже готовы к тому, что произойдет. — Ее глаза блеснули, когда она оглядела меня. — Ты, как всегда, великолепна. Бог знает, как тебе это удается. Ну и как там, в темнице?

— Пустая маленькая камера. Они, наверное, все одинаковые.

Мы вошли в дом и проследовали в гостиную. Когда я была здесь в последний раз, снаружи гремел гром, а внутрь ворвалась полиция. Сегодня двери в сад были открыты, и комнату наполнял солнечный свет.

— Присаживайся. — Виктория похлопала по дивану, заваленному бархатными подушками разных цветов, яркими, как драгоценные камни. — Я принесу кофе. Мне рассказали кое-какие новости.

— Кто?

— Эбби! — крикнула она из кухни. — Когда забирала меня с вокзала сегодня утром.

Виктория появилась снова и вручила мне теплую кружку. Ореховый аромат кофе наполнил комнату.

— Итак, — подруга предостерегающе посмотрела на меня, — услышать это будет тяжело.

— Говори.

— Первое. Люка перевели в Бродмур.

Я поставила кофе на стол:

— Это тюрьма.

Виктория отрицательно покачала головой:

— Психиатрическая больница строгого режима.

— Это то же самое.

— Взгляни сюда. — Виктория взяла с письменного стола лист бумаги и передала его мне. Я увидела аэрофотоснимок викторианских зданий из красного кирпича в окружении современных кварталов. Моя подруга специально его распечатала, чтобы меня успокоить. Больница выглядела мирно, но так же выглядит снаружи и военный завод, только не секрет, что все его шумное оборудование спрятано внутри. На этом снимке не было видно ни заборов, ни собак, ни колючей проволоки, ни полицейских по периметру, ни скрытых от посторонних глаз коридоров, где крики эхом отражались от стен. И точно нельзя было заглянуть в камеры, в каждой из которых только пластиковый матрас лежал в углу, отсутствовали окна, а с пола поднимался запах мочи.

— За ним будут присматривать лучшие психиатры страны, — сказала Виктория. — Он будет в безопасности, и о нем позаботятся до суда.

Да неужели? На персонал больницы оказывалось постоянное давление, а после произведенных сокращений нормальный уход за пациентами был невозможен. В этот момент я почувствовала, что в комнату прокрался страх.

— Ты знаешь, какие обвинения ему предъявят?

— Эбби слышала, как Офелия с Блейком обсуждали это вчера за завтраком. — Виктория накрыла мою ладонь своей. — Они думают, что Люка обвинят в обоих убийствах.

— Но это абсурд! — Я должна была предвидеть подобное, именно об этом твердил Уэйнрайт. — Он психически болен. Ему прислали несколько фотографий, но это не означает, что он убийца! Нет никаких доказательств!

— Следующая новость тебе не понравится…

— Я знаю, они нашли в комнате Люка окровавленную рубашку, но даже если ДНК совпадет, этого недостаточно! Ее могли подбросить…

— Все еще хуже, дорогая.

— Рассказывай.

— Они нашли в его машине недостающие фрагменты.

— Недостающие фрагменты в машине? — Я уставилась на нее в замешательстве. Что-то из терминологии автомехаников? И тут до меня дошло. Пальцы Кэрол и рука Брайана. Фрагменты человеческих тел, части людей, которых я знала. Мне стало очень плохо.

— Они лежали в коробке в багажнике спортивного автомобиля Люка. — Голос Виктории звучал все глуше. — Завернутые в пищевую пленку и спрятанные под архитектурными чертежами.

В тишине, последовавшей за этими словами, в комнату ворвалось птичье пение — чистый поток мелодичных нот. Через дверь в сад я увидела на лужайке дрозда: красивая пестрая птица грелась на солнышке, склонив голову набок — видимо, прислушиваясь к копошению червяков. А Виктория продолжала говорить:

— …скорее всего, срок ему сократят, потому что на момент преступления он был очень болен. Эбби слышала, как Блейк говорил о непредумышленном убийстве, при котором ответственность ниже.