Остров Сокровищ

Последним был Марк Абрамович. Да-да, тот самый, что владелец ломбарда. Сам он называл себя "старым, бедным, больным евреем". Бедным он точно не был. Ходили слухи, что корабль принадлежал через подставных лиц именно ему, и продал он его Торопову втридорога. Впрочем, это были лишь слухи…

Но, в итоге, отплыли мы лишь под вечер…



10. Путешествие

"Скиф" отплывал красиво, при полной иллюминации ходовых огней. Стоял полный штиль. "Болото", как сказал Смольный. И еще добавил, что это не к добру. На других судах в бухте тоже зажглись фонари, и отражались в воде Золотого Рога. Но, конечно, они не могли соперничать с закатом, превратившим водную гладь в жидкий огонь.

— Мы не мыши, мы не птахи… — затянул кто-то из команды.

— Мы ночные ахи-страхи, — подхватил второй голос.

— Мы летаем-кружимся, — продолжил первый.

— Нагоняем ужасы… ужасы! — запели сразу несколько голосов.

Я сразу вспомнил свой старый добрый "Адмирал Казакевич", покойного Полковника, царствие ему небесное, так любившего эту песню, и часто певшего ею. Вспомнил и Леночку, и Дядю Степу, и Бьянку, земля ей пухом. Забавно, но тогда, когда Григорьев пел эту песню в хорошо освещенном ресторане гостиницы — мне казалось смешным, что взрослый, если не сказать — старый, здоровый мужик поет детскую песенку из мультика. Сейчас, когда мы бороздили Японское море в гордом одиночестве, мне этот хор показался… жутковатым!

Совершенно внезапно я обнаружил, что я тот, что был несколько месяцев назад, и я этот, который стоит на носу бороздящего волны корабля — два совершенно разных человека! Тот я хрен бы когда поплыл за тридевять земель на какой-то непонятный остров в Индийском океане за какими-то сомнительными сокровищами. А этот я — вот он, стою на баке, подставив лицо соленому морскому ветру.

— Мы — чердачные, печные, страхи темные, ночные…

Никогда не был набожным человеком, но появилась мысль, что надо было сходить в церковь и поставить свечку Полковнику за упокой души. Ей-Богу, мне почудилось, что вот он сейчас, стоит у меня за спиной, смоля свою сигарету!

Я резко обернулся, но увидел лишь Серебрякова, который, отставив костыль далеко в сторону, курил, по-солдатски спрятав огонек сигареты в ладонь.

Не стану подробно описывать наше плавание — сложилось оно весьма удачно. Да и было бы несправедливо с моей стороны утомлять однообразием волн и чаек, или наоборот — травить душу разнообразием кухни Буша. Однако имело место быть пара событий, о которых стоит упомянуть.

Для начала — Васильев точно оказался торчком. Это обнаружилось уже на третий день пути, когда он, в одних волосах, бегал по палубе, раскинув руки, и кричал что он — альбатрос. Не знаю уж, на чем он сидел — не увлекаюсь, но на чем-то крепком. Его насилу поймали, связали, и заперли в каюте. Но и на следующий день старпом бегал по кораблю, показывая всем ржавый болт, утверждая при этом, что этот самый болт всю ночь парил в воздухе, но стоило прокукарекать первым петухам — грохнулся на пол и проломил судно, и все мы сейчас потонем. Капитан со свойственной ему добротой предложил застрелить Васильева, Торопов предложил утопить наркомана, доктор же попросту приковал старпома наручниками к кровати.

После этого начались поиски той дури, которой травился моряк. Мы перевернули все, заглянули в каждую щель, но так ничего и не нашли. Закончилось дело тем, что кок, принеся в одно прекрасное утро завтрак старпому, не обнаружил ни самого старпома, ни кровати, к которой он был прикован. Ни, естественно, наручников, о чем доктор жалел больше всего. Посовещавшись, мы пришли к выводу, что Васильева похитили инопланетяне. Только это могло объяснить, каким образом он умудрился миновать вахтенного, да еще и вместе с кроватью, которая, кстати говоря, как и на всех кораблях, была привинчена к полу. Старпомом стал Максим Матвеев, который и так выполнял обязанности помощника капитана.

Отдельного упоминания заслуживает кок — Евгений Серебряков. Я уже говорил, и добавлю еще и еще — готовил он просто потрясающе. Замечательные, густые, наваристые борщи, или картошечка с поджарками, поджаренная на сале, или мясо… как он жарил мясо! И как он разбирался в мясе! На поджарку шли отменные куски свинины с прожилками жира, и чуть-чуть сала. Ровно столько, сколько и нужно — не больше и не меньше! А уж как он шинковал мясо, причем одной рукой, второй — опираясь на костыль! Ножом он работал просто мастерски, словно родился с ним в руках. А кидал ножи он так же искусно, как и резал мясо. С пятнадцати-двадцати шагов укладывался в кухонную доску, причем каждый раз нож входил на добрых 2–3 пальца. А как он разбирался в ножах! Обоюдоострый кинжал политрука кок пренебрежительно называл "пыревом", у самого же Буша было четыре ножа, каждый с рукоятью, набранной из кожи с латунными вставками. Один — совсем крошечный, второй — с узким клинком подлиннее, третий — еще длинней, с лезвием, шириной почти в ладонь и стропорезом на обухе. Именно этот нож я, так сказать, выпросил — так сильно мне он понравился, напомнив повару про подаренный Стечкин. Сошлись на том, что мы поменялись.

Четвертый нож был чем-то средним между топором и мачете — с длинным клинком, срезанным под прямым углом. И про каждый из ножей Серебряков мог часами рассказывать — почему клинок именно такой длины и формы, почему именно такие спуски и именно такая рукоять. Я, конечно, не идиот, и понимал, что эти ножи — далеко не кухонные, но Евгений так талантливо шинковал ими зелень или стругал деревяшку, что эту странность можно было простить.

Да и в коллективе кок пользовался авторитетом. Что он говорил — исполнялось беспрекословно и сиюминутно. Сами же мужики называли его Бушем. Почему — об этом было сказано ранее.

— Евген — не простой человек, — говорил про него Матвеев. — У него родители — профессора. Как начнет говорить — любому голову запудрит. Мог бы далеко пойти, но нет же — отправился в армию, где и… подарили ему костыль. Но ты не смотри, что он инвалид. Я лично, своими глазами видел, как он отделал четверых. Четверых, Димыч! Каждый из них был и помоложе и покрупнее Буша.

Я частенько заходил на камбуз, послушать рассказы Серебрякова. А этого добра у кока было навалом. Казалось — он объехал весь мир, но больше всего одноногий рассказывал про Африку. Причем, положа руку на сердце — полнейшие небылицы, но, видя, что я не верю, он обращался к своему попугаю:

— Тимоха, подтверди!

И птица начинала кричать:

— Каррегар! Каррегар!

— Видишь, не вру! — смеялся Буш, угощая попугая долькой яблока.

Отношения между капитаном и замполитом лучше не становились. Я ни раз ловил себя на мысли, что встреться они на берегу — вцепились бы друг другу в глотки. Или того паче — если бы бдительность не была усыплена безоблачным плаванием, и пистолеты все еще носили бы с собой — перестреляли бы друг друга. Но время шло, ничего не происходило, и пистолет Торопова — я точно знал — давно лежал в тумбочке в его каюте. Не могу говорить за Смольного — он, кажется, вообще не расслаблялся. Кстати, я все же завел блокнот, в который прилежно записывал его сочные высказывания, и перечитывал перед сном, гадая, как можно вообще такое придумать? Или же сам капитан, еще будучи не капитаном, вел похожие записи и заучивал их, чтобы применить на деле?

Под тяжестью улик, моряк вынужден был согласиться, что и "Скиф" ведет себя превосходно, и по команде нареканий нет. И когда Торопов, не стесняясь в выражениях, начал… злорадствовать, превознося сухопутные войска над флотом — морским и воздушным, Смольный счел наилучшим покинуть кубарь.

— Шугнись на полкабельтовых, — сказал капитан, проходя мимо меня.

И, когда он уже вышел, до меня донеслось:

— Дурака учить — только хер тупить.

Между тем мы приближались к цели нашего путешествия. Это было понятно не только по времени, проведенному в плаванье, но и потому, что восходы и закаты стали короткими, как выстрел — без сумерек. Да и жара стояла такая… палубу поливали водой почти ежечасно, но это мало помогало. Я и сам, выходя на воздух, обматывал голову мокрым полотенцем, как душман, которое высыхало за считанные минуты.

В тот день мы держали курс на юго-юго-запад. Дул ровный ветер на траверсе. Вода… вода здесь была не изумрудно-зеленого цвета, как в тех местах, откуда я родом. Даже не знаю, как лучше объяснить… в общем, если кто может представить себе цвет морской волны — тот хорошо представляет себе дальневосточное море. Вода здесь была небесно-голубого цвета, необычайно яркая, и так же ярко сверкала на солнце. В общем, попытайтесь представить себе цвет морской волны, но не той, что дальневосточной, а другой — вот тогда вы поймете, какого цвета воды Индийского океана. Короче, объяснил, как мог.

Капитан сказал, что ночью, самое позднее — утром, мы увидим остров. Тот самый остров.

Солнце зашло, а я все не мог уснуть. Было чертовски жарко. Ругаясь сквозь зубы, я побрел на камбуз. Там, в холодильнике, оставались несколько ящиков минералки, которая в настоящий момент была желанней любых сокровищ.

Кока на месте не было. Только попугай сидел на жердочке в клетке, плавно покачивающейся над потолком.

— Кар… — встрепенулся он, увидев меня.

Но, решив, что я недостоин того, чтобы проговаривать полностью, птица нахохлилась и снова уснула. Пару секунд я размышлял — стоит ли подождать Серебрякова, или самому залезть в холодильник, однако жажда победила, и я открыл дверцу рефрижератора.


На меня пахнуло благоговейной прохладой. Я был бы не против остаток пути проделать в холодильнике! Но, смекнув, что Буш вряд ли обрадуется, что я хозяйничал без спросу в его вотчине, я достал из кармана фонарик, и нащупал лучом света ящики с минералкой у дальней стены камеры. Прикрыв дверь, я зашел в рефрижератор, вскрыл ящик, и прямо там приник к горлышку бутылки воды. Казалось, она испарялась, лишь касаясь пищевода, но кто бы знал — как же это прекрасно, чувствовать прохладу не только кожей, но и в глотке!

Утолив жажду, я уже собирался выходить, как вдруг услышал характерны стук деревяшки Серебрякова и шаги еще нескольких человек. Первое, что пришло в голову — это выскочить с криком "а вот и я!", но что-то меня удержало на месте. И, как оказалось — неспроста.



11. В холодильнике

— Бандит, ха! — сказал кок. — Иваныч никогда не был бандитом. Башка у него варила… ты знаешь, почему он назывался Николасом Буте? Да потому, что у Наполеона… да-да, того, что Бонапарт, был личный оружейник — Николас Ноэль Буте. Его-то имя и взял Николай Иванович. И он никогда не был простым торгашом! Он торговал за… за идею! Когда Советы бросили нас там, в Африке, когда поставили крест на всем, что мы делали, только тогда Баранов начал торговать самостоятельно. А клиентов было — хоть отбавляй, УНИТА, Национальный Фронт Освобождения Анголы, и еще куча всяких банд. Ты знаешь, что по закону в Африке нельзя проводить больше одной революции в сутки?

— Ну-ну, — услышал я еще чей-то голос.

— Там людей жрут, как куриц, а ты "ну-ну", — продолжал одноногий. — Люди в Африке делятся на два типа — кому нужно оружие, и кто продает оружие. И далеко не всегда они хотят встречаться. Это же неиссякаемый рынок! Продаешь одним Шпагины, вторым — Калаши. Первым уже тоже нужны Калаши, а третьим — бронетранспортеры. А теперь — нужны гранатометы и танки, чтобы бороться с БТРами. Одним продал мины, другим сразу — миноискатели. Иваныч был далеко не дурак… ты знаешь, левши хранят деньги в левом кармане, правши — в правом. Те, кто считают себя умными, хранят деньги в банке. А Иваныч был в самом деле умным — он сховал деньги в земле. Бабла было… ты не представляешь! Даже не бабла, нет! Откуда там деньги? Платили алмазами, золотом, женщинами. Не представляешь, как выгодно можно перепродать десяток негритянок! Как-то раз вообще подфартило — поменяли три ящика гранат за двух черномазых, а их — выменяли на британскую журналистку, за которую потребовали выкуп миллион фунтов стерлингов. Ты представляешь себе, что такое — миллион фунтов стерлингов?

— Представляю, — мечтательно произнес голос.

Теперь я его узнал! Это был один из молодых матросов, самый молчаливый из всех! Рома, кажется…

— Черта лысого ты представляешь, — рассмеялся Серебряков. — А потом нас подбили над Намибией. Меня, Григорьева и Иваныча. Девчонка еще с нами была, пилот… эта, как ее? Черт, забыл… в общем, очнулся я в сраной больнице в Китовом заливе. Был бы там нормальный доктор — наверно, и ногу бы спасли… хрен там! Погрузили меня на железку, и отправили в Виндхук, где уже и отфигашили ее. Она уж попахивать начала. Температура у меня была — под сорок. Думал — кони склею. Нет, выжил! И все для чего? Чтобы узнать, что Иваныч отдал карту этому гандону Сашке, прежде чем сам дубу дал?

— Слышь, Буш, я одного не понимаю, — спросил Матвеев. — А нафига Саныч в этой вонючей гостинице прятался? Прямо у нас под боком? Шарик-то большой — затихарился бы так, что вовек бы не сыскали!

— Пес его знает… может, думал, что у себя под боком искать не будем? Оно же так и получилось! Исколесили обе Америки, всю Африку и Европу, а он вон где оказался!

— Ага, — усмехнулся матрос. — А что в итоге-то? Деньги — жене, рыбу — стране, самому — хер в руке?

— Да не гони ты! Заработать — это полдела. Нужно еще сохранить. Ты посмотри… да хоть на Макса! Макс, сколько у тебя было? Не меньше половины мульта бакинских? И где все?

— Просрал, — грустно ответил старпом.

— Вот видишь! Есть люди, которым бабки руки жгут. Сорвал куш — и поехало. Телки, тачки, красивая жизнь. Кто снаркоманился или спился. Вон, Дядя Степа. Все в Вегасе просадил. Бьянка опять же… что сделала? Побежала по салонам красоты, хирургам, сиськи, жопу себе сделала. А нафига? Мозги себе сначала сделай! Через год уже папика себе искала, а ведь ее трахал сам Иваныч! Ты знаешь, какие цацки он ей дарил? Там килограммы золота! Все на сиськи спустила! Баба, что с нее взять? В итоге у нее… как сказал бы наш капитан — "как шпигат с новостроя". И посмотри на меня… поставил скромненький такой барчик, купил пару рыбацких лодок, сдал в аренду. И журчит ручеек.

— Только где оно все будет теперь?

— Сам-то как думаешь? Моя женушка уже продала и бар, и лодки, и еще кое-что, и сквозанула в старую добрую Англию. А британцы еще никогда никого не выдали! Куплю себе замок в Шотландии, и буду себе спокойно жить!

— И в юбке ходить, — усмехнулся Макс.

— Дорогой мой друг… если у меня будет замок в Шотландии — я вообще без юбки ходить буду!

— А женушка не кинет?

— Вот что я тебе скажу… доверие — это роскошь. Роскошь, которую можно себе позволить, только если у тебя есть репутация. А она у меня есть. Бьянка — еще та чертовка была, ее многие боялись. Еще больше боялись Иваныча. А меня боялся сам Иваныч! Кто меня кинет — долго не проживет. Вон, посмотри на Саныча. Где он? В земле!

— Что-то мне подсказывает, что после всего услышанного у меня нет другого выхода… — произнес матрос. — В общем, я согласен.

Я слушал все это, раскрыв рот! Вот здесь, прямо здесь и прямо сейчас бандиты завербовали в свою шайку еще одного человека! И кто его знает — возможно, последнего человека на корабле, кто еще не был на их стороне? Первым желанием было выскочить из холодильника, и пустить каждому по пуле в лоб двумя очередями, но, к сожалению, Стечкин остался лежать в сумке в моей каюте. Да и уверенности, что смогу справиться с коком, даже с пистолетом в руке, у меня не было. Оставалось только ждать. А становилось уже прохладно…

Некоторое время было тихо, но я понимал — раз не слышал шагов, то никто и не уходил.

— Скажи, Буш… — раздался голос Матвеева. — Долго мы еще будем терпеть этих господ? Не представляешь, с каким удовольствием я бы проветрил голову капитану!

— Мнда… — протянул кок. — Мнда… Макс, твоя башка поистине бесценна!

— Серьезно?

— Серьезно! Она ничего не стоит потому, как в ней нет мозгов! И никогда не было! Повеь — выживают не сильнейшие, а хитрейшие.

— Но ведь мы почти подошли к острову!

— Да, почти подошли… но ты знаешь, где они прячут карту? Или ты сможешь провести корабль до обитаемых мест? Если хочешь знать — я бы кончал наших нанимателей в последний момент. Как минимум — после того, как они выкопают сокровища. И погрузят на корабль. Что касается капитана — я бы и вовсе позволил ему довести судно хоть до Анголы, еще лучше — Либерии, прежде чем пускать ему клюкву.

— Да со "Скифом" даже ребенок справится!

— Ребенок-то справится, но сможет ли проложить курс? Ты знаешь, что такое — получать воду по чайной ложечке? А я знаю! И не хочу болтаться в океане неизвестно где! Поэтому мне очень грустно, когда я понимаю, что придется кончать капитана там же, где и всех — на острове.

— Я согласен с тем, что котелок у тебя варит, Буш, но тебе не кажется, что ты много на себя берешь? У Потапа, Саныча, да и у Бьянки соображаловка работала не хуже твоей, но никто из них не строил из себя большого начальника. Они и сами жили, и другим не мешали!

— Кто-кто? Бьянка не строила из себя начальника? Да она крутила Иванычем, как хотела! А на счет Потапа и Саныча… ты не хуже меня знаешь, где они.

— Ладно-ладно, твоя взяла. А что будем делать с ними, когда найдем сокровища?

— Это вопрос… Иваныч — добрейшей души человек, оставил бы их на острове. Потап или Саныч — отправили бы их в штаб к Духонину.