Остров Сокровищ
Часть 20 из 22 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Ага, — кивнул я. — Или того хуже. Все из-за "Скифа".
— А при чем тут "Скиф", — удивился Листьев.
— Это я его угнал, — ответил я.
И вкратце рассказал события предыдущего дня.
— Ну ты, Димыч, силен… — покачал головой врач.
— Я уже не боюсь смерти — так устал от всего. Единственное — если меня начнут пытать, то я не выдержу, и расскажу, где спрятан корабль.
— Тем более! Димыч, давай драпанем! Они там в таком состоянии, что вряд ли попадут. Нам главное добежать до стены, а там, в лесу, хрен кто нас найдет!
— Тогда они кончают Серебрякова, — возразил я. — А, после того, как он меня вчера спас, это было бы…. в общем, я ему жизнью обязан.
— Да и хрен с ним, — отмахнулся хирург. — Бандитом больше, бандитом меньше, кому какая разница!
— Мне есть разница. И, кстати, Эмбер-то тоже из их шайки, но, я вижу, вам она тоже не безразлична, — усмехнулся я, показав на чистый камуфляж.
— Это другое…
— Ой, не надо, — покачал я головой. — Жизнь у каждого одна. Я ничуть не сомневаюсь, что Серебряков в итоге плохо кончит, но я не собираюсь быть причиной его смерти.
— Кстати, на счет Эмбер… Эй, Евгений, уважаемый, подойдите сюда!
— Да-да!
Прыгая на костыле, кок подошел к нам.
— Вот вам мой добрый совет, — произнес врач. — Не торопитесь искать сокровища.
— Не выйдет, — вздохнул Буш. — Только поисками сокровищ я смогу спасти и свою жизнь, и Димы. Если сегодня после завтрака мы не выдвинемся, то нас обоих кончают.
— Тогда вас тем более кончают, — ответил Листьев.
— Эй, да какого черта? — вскричал повар. — Вы уж или говорите до конца, или вообще ничего не говорите! Я вообще ничего не понимаю! Зачем вы оставили крепость? Зачем отдали карту? И что это за намеки?
— Я уже сказал слишком много. В жизни всегда есть место подвигу, но иногда лучше держаться от этого места подальше. Если вы понимаете, про что я говорю. Просто знайте — когда придет время, я постараюсь спасти жизнь. Вам. Обоим. Но если с Димой что-то случится…
— Не нужно больше слов, — улыбнулся Серебряков. — Я все понял.
27. На поиски сокровищ
— Димыч, я все видел, — произнес кок, когда мы с ним поднимались по холму. — Я же не дурак, я понимаю, что доктор уговаривал тебя свалить. Ты спас мою жизнь. Я этого не забуду.
Один из пиратов готовил завтрак. Это заключалось в том, что он открывал консервные банки и втыкал в каждую по вилке. Господи, что это за мужики-то такие? Я жил в полной уверенности, что девочки вешаются на меня из-за денег. Олигархом я, конечно, не был, но гостиница свою копеечку приносила. Все слова по поводу того, что мужики перевелись, я воспринимал как лесть и попытку залезть в свой карман. Но извините! Как минимум приготовить пожрать я всегда умел! И это "приготовить" заключалось не в том, чтобы закинуть в кипяток замороженные пельмени, или залить тем же кипятком бич-пакет. Я даже не говорю о примитивной яичнице. Поджарить картошку, мясо, если не лень — лазанью или жаркое с овощами. Это же элементарно! Нет же, жрут всякую гадость, а потом удивляются — откуда пузо. Пуговицу пришить, джинсы постирать — тоже элементарно! Вот чего я терпеть не могу — мыть сковороды и делать уборку. Ну, относительно пыли у меня своя философия — на ней удобно составлять список дел. Если строчка успела зарасти пылью, а дело не сделано — значит оно не важно.
Еще меня удивила расточительность бандитов. На костер ушел почти весь запас дров, хотя необходимости в таком пожарище не было. С едой обращались не лучше. Вскрыв брикет сухпая, то, что не собирались есть, что кому-то приходилось не по вкусу — отправляли в огонь. Сухую лапшу, шоколад, кабачковую икру — все туда.
Бережно относились лишь к алкоголю, оружию и патронам. Пролитая мимо стакана капля водки вызывала болезненные ахи и вздохи, а автоматы блестели от масла. Тут мне стало стыдно, как только я вспомнил свой заклинивший Стечкин.
— Повезло вам со мной, товарищи господа, — говорил Серебряков, пережевывая свинину. — Я многое узнал. Дима отвел корабль в заранее условленное место. Они полюбому перепрятали его, узнав, что парень у нас. Но дальше острова ему деться некуда! Откопаем денежки, и отыщем корабль!
Я лишь удивился, как нагло, не моргнув глазом, врал кок. Но в настоящий момент это была необходимость. Он врал, восстанавливая свой пошатнувшийся авторитет, громко смеясь, как мне показалось — слишком фальшиво. Остальные, к счастью, были слишком озабочены, куда бы еще потратить свою долю, чтобы это заметить. Одноногий понимал, что его игра уже проиграна, но, возможно, открывался в это поверить.
Вскоре нетерпение победило голод. Банки с остатками еды отправились в костер. Я успел заметить, что в доме были только наши припасы, сложенные так же, как и когда я убегал из крепости. Офицеры, тоже мне! Раздолбаи! Я уже не сомневался в том, что Буш вчера сказал правду, и, если бы не сделка с Палычем — им пришлось бы питаться подножным кормом.
Со стороны мы, наверно, смотрелись довольно странно. В разномастном камуфляже, Рома — вообще в матроской робе, вооруженные до зубов. Все, кроме меня — я плелся за Серебряковым со связанными руками, с веревкой, второй конец которой сжимал кок. Он тащил целых два автомата, свой хромированный Смит-Вессон в кобуре на плече, Стечкин, подаренный мною еще в начале плавания, торчал сзади за поясом. В довершении всего на плече повара сидел попугай и без конца кричал.
Каждый что-нибудь да и тащил. Одни — лопаты, заступы и ломы, которые бандиты выгрузили на берег в первую очередь. Другие — провиант для обеда. Единственный, кто шел пустой, всего с одним дробовиком и парой пистолетов — Саша, у которого была пробита голова.
Гуськом мы дошли до берега, где стоял катер, погрузились в него и отчалили. Сразу начались споры про карту. Конечно, красный крестик был слишком велик, и не мог означать точного места. Не при этом масштабе. Пояснение на обороте было слишком кратким и неясным. Единственное, что, казалось бы, не вызывало сомнения — это высокое дерево на склоне высоты 183. Но как раз тут и были разночтения. Мы еще не проплыли и половины пути, а каждый уже облюбовал свое дерево. И каждый пытался навязать свою точку зрения другим. Дошло едва не до драки, и она обязательно имела бы место быть, если бы Серебряков не пригрозил пристрелить первого, кто еще произнесет хоть слово. Дальнейший путь продолжался в гробовой тишине.
Мы прошли по устью реки до того места, где дальше плыть на катере было бы рисково — мы или сели бы на мель, или, еще хуже, разбили бы катер о камни. Спешившись, мы начали подъем. Поначалу идти было очень трудно — почва была болотистая, поросшая густой травой. Нога уходила в чавкающую жижу по щиколотку. Труднее всего приходилось одноногому с его костылем.
Но скоро подъем стал круче, а почва — каменистее. Идти под тенью пальм, среди благоухающих цветов и буйной тропической растительности было намного приятнее.
Мы шли, рассыпавшись веером. Повар со мной — по центру, значительно отстав от остальных. Ему было сложно карабкаться по сыпучему гравию, и, если бы я пару раз не поддержал его — он и вовсе скатился бы вниз.
Так мы прошли почти километр, как вдруг головорез с левого фланга удивленно воскликнул. Остальные, с криком "Сокровища!", устремились к нему.
— Дебилы, — процедил сквозь зубы одноногий. — Мы еще даже до дерева не добрались.
В самом деле, там были не сокровища. В толстом, не менее полутора охватов, и высоком дереве на уровне груди торчала бензопила. Было видно, что инструмент здесь уже очень давно — металлические части успели поржаветь, а пластик — выгореть на солнце. К тому же полотно успело намертво врасти в дерево, и вытащить ее не представлялось возможным.
— Что это за хренотня такая? — спросил Рашпиль.
— А ты не понимаешь? — усмехнулся кок. — Это указатель. А ну, поверьте по компасу.
Проверили. Полотно указывало точно на В.-Ю.-В. и В.
— Бензопила — это шутка вполне в духе Иваныча, — рассмеялся Саша.
К нему присоединились остальные, кроме меня с Романом. Увидев, что не все поняли шутку, он пояснил:
— Многие пытались убить командира. Таким он бензопилой отхреначивал руки, складывал в карманы, и отправлял обратно. Так заказчиков становилось все больше, а желающих отработать Иваныча — все меньше. В последний раз… по-моему сотку баксов давали за его голову?
— Да, сотку, — подтвердил Рашпиль. — Сумасшедшая для тех мест сумма. Писанулся тогда только Старый Али. Тощий, сморщенный, казалось — чихни, и развалится. Но порезал он тогда Иваныча знатно…
— Было дело, — протянул повар. — Вот уж на что я с ножом мастер, но против Али не попер бы, даже с обеими ногами… говорили, он льва-людоеда укокошил голыми руками, и, мне кажется, это не враки.
— Иваныч часто сюда летал, — вспомнил Саша. — Все чаще один. Но, даже если летал с кем-то — всегда один возвращался. Сколько же он перевезти сюда успел?
— Ты лучше подумай, где те, с кем он летал, — мрачно произнес бандит, чьего имени я так и не запомнил.
Все, не сговариваясь, оглянулись, положив руки на оружие.
— Сгнили они все до одного, — сказал одноногий. — Все, кроме этой американки… Эмбер, кажется? Ей лет тогда было, как тебе, Димка. Но летала, как ведьма.
— А какие там были ноги! — восхищенно покачал головой Рашпиль. — Какая задница!
— Да, что до ног и задницы Иваныч всегда слабоват был. Грудь, мордашка — все ровно. Но как хорошие ноги видел — голову терял. Наверно потому и не шлепнул ее… или не успел? — добавил Саша. — Буш, ты же там был…
— Бросила она его там, — вздохнул Серебряков. — Вместе со мной. Конечно, Иваныч ее потрахивал, но, сдается мне, Сан Саныч потрахивал ее почаще и получше. Ох, скверно Иваныч подыхал! Повезло еще, недолго мучился. Когда я очнулся — чуть не проблевался. И это я! А уж я повидал, как течет клюква… ему винтом пузо вспороло, почти надвое перерубило. А он еще живой был. Эмбер с Григорьевым ушли, и мы там лежим… он пить просит, а из пуза паук вылезает. Здоровый такой… ну я и…
— Что — и?
— Застрелил его.
— Паука?
— Дурак что ли? Иваныча. Все удивляюсь, как он с такой раной прожил столько?
— Да, железный был мужик. Кремень! Был бы он сейчас жив — не гулять бы нам по этим лесам…
Одновременно щелкнуло несколько предохранителей.
— Да не ссыте вы, — рассмеялся одноногий. — Помер он давно.
И вдруг из ближайшей рощи звонкий женский голос затянул песню на незнакомом мне языке. Лица всех шестерых моментально сделались бледно-зелеными. Все вскочили на ноги, схватив оружие. Кто-то даже успел нажать гашетку, пустив в лес короткую очередь, как песня оборвалась так же внезапно, как и началась.
— Бьянка пела эту песню Иванычу, — прошептал Рашпиль. — Она ему очень нравилась.
— Бьянка? Да ты с ума сошел! Она мертва!
— Вперед, — прорычал Серебряков, дернув меня за веревку. — Конечно, приятно вспомнить старое, но глюки — это нам ни к чему.
— Глюки? — неуверенно повторил Саша. — А разве глюки бывают у всех сразу?
— Если столько пить — все бывает.
Этот аргумент показался головорезам убедительным, к ним возвращалось самообладание. Некоторые даже повесили автоматы на плечи. Но тут раздался этот же голос. Теперь он не пел, а кричал, и этот крик эхом отдавался в расселинах скалы.
— Адонго! Адонго!
Затем — несколько слов на непонятном языке, с нова:
— Адонго!
Кладоискатели замерли, словно парализованные, а глаза их вылезли на лоб.
— Адонго… это же убиенная сестра-близнец Бьянки! — благоговейно прошептал Саша.
— Никто… никто, кроме нас на этом острове не может знать этого имени, — прохрипел кок, глядя в пустоту.
— А при чем тут "Скиф", — удивился Листьев.
— Это я его угнал, — ответил я.
И вкратце рассказал события предыдущего дня.
— Ну ты, Димыч, силен… — покачал головой врач.
— Я уже не боюсь смерти — так устал от всего. Единственное — если меня начнут пытать, то я не выдержу, и расскажу, где спрятан корабль.
— Тем более! Димыч, давай драпанем! Они там в таком состоянии, что вряд ли попадут. Нам главное добежать до стены, а там, в лесу, хрен кто нас найдет!
— Тогда они кончают Серебрякова, — возразил я. — А, после того, как он меня вчера спас, это было бы…. в общем, я ему жизнью обязан.
— Да и хрен с ним, — отмахнулся хирург. — Бандитом больше, бандитом меньше, кому какая разница!
— Мне есть разница. И, кстати, Эмбер-то тоже из их шайки, но, я вижу, вам она тоже не безразлична, — усмехнулся я, показав на чистый камуфляж.
— Это другое…
— Ой, не надо, — покачал я головой. — Жизнь у каждого одна. Я ничуть не сомневаюсь, что Серебряков в итоге плохо кончит, но я не собираюсь быть причиной его смерти.
— Кстати, на счет Эмбер… Эй, Евгений, уважаемый, подойдите сюда!
— Да-да!
Прыгая на костыле, кок подошел к нам.
— Вот вам мой добрый совет, — произнес врач. — Не торопитесь искать сокровища.
— Не выйдет, — вздохнул Буш. — Только поисками сокровищ я смогу спасти и свою жизнь, и Димы. Если сегодня после завтрака мы не выдвинемся, то нас обоих кончают.
— Тогда вас тем более кончают, — ответил Листьев.
— Эй, да какого черта? — вскричал повар. — Вы уж или говорите до конца, или вообще ничего не говорите! Я вообще ничего не понимаю! Зачем вы оставили крепость? Зачем отдали карту? И что это за намеки?
— Я уже сказал слишком много. В жизни всегда есть место подвигу, но иногда лучше держаться от этого места подальше. Если вы понимаете, про что я говорю. Просто знайте — когда придет время, я постараюсь спасти жизнь. Вам. Обоим. Но если с Димой что-то случится…
— Не нужно больше слов, — улыбнулся Серебряков. — Я все понял.
27. На поиски сокровищ
— Димыч, я все видел, — произнес кок, когда мы с ним поднимались по холму. — Я же не дурак, я понимаю, что доктор уговаривал тебя свалить. Ты спас мою жизнь. Я этого не забуду.
Один из пиратов готовил завтрак. Это заключалось в том, что он открывал консервные банки и втыкал в каждую по вилке. Господи, что это за мужики-то такие? Я жил в полной уверенности, что девочки вешаются на меня из-за денег. Олигархом я, конечно, не был, но гостиница свою копеечку приносила. Все слова по поводу того, что мужики перевелись, я воспринимал как лесть и попытку залезть в свой карман. Но извините! Как минимум приготовить пожрать я всегда умел! И это "приготовить" заключалось не в том, чтобы закинуть в кипяток замороженные пельмени, или залить тем же кипятком бич-пакет. Я даже не говорю о примитивной яичнице. Поджарить картошку, мясо, если не лень — лазанью или жаркое с овощами. Это же элементарно! Нет же, жрут всякую гадость, а потом удивляются — откуда пузо. Пуговицу пришить, джинсы постирать — тоже элементарно! Вот чего я терпеть не могу — мыть сковороды и делать уборку. Ну, относительно пыли у меня своя философия — на ней удобно составлять список дел. Если строчка успела зарасти пылью, а дело не сделано — значит оно не важно.
Еще меня удивила расточительность бандитов. На костер ушел почти весь запас дров, хотя необходимости в таком пожарище не было. С едой обращались не лучше. Вскрыв брикет сухпая, то, что не собирались есть, что кому-то приходилось не по вкусу — отправляли в огонь. Сухую лапшу, шоколад, кабачковую икру — все туда.
Бережно относились лишь к алкоголю, оружию и патронам. Пролитая мимо стакана капля водки вызывала болезненные ахи и вздохи, а автоматы блестели от масла. Тут мне стало стыдно, как только я вспомнил свой заклинивший Стечкин.
— Повезло вам со мной, товарищи господа, — говорил Серебряков, пережевывая свинину. — Я многое узнал. Дима отвел корабль в заранее условленное место. Они полюбому перепрятали его, узнав, что парень у нас. Но дальше острова ему деться некуда! Откопаем денежки, и отыщем корабль!
Я лишь удивился, как нагло, не моргнув глазом, врал кок. Но в настоящий момент это была необходимость. Он врал, восстанавливая свой пошатнувшийся авторитет, громко смеясь, как мне показалось — слишком фальшиво. Остальные, к счастью, были слишком озабочены, куда бы еще потратить свою долю, чтобы это заметить. Одноногий понимал, что его игра уже проиграна, но, возможно, открывался в это поверить.
Вскоре нетерпение победило голод. Банки с остатками еды отправились в костер. Я успел заметить, что в доме были только наши припасы, сложенные так же, как и когда я убегал из крепости. Офицеры, тоже мне! Раздолбаи! Я уже не сомневался в том, что Буш вчера сказал правду, и, если бы не сделка с Палычем — им пришлось бы питаться подножным кормом.
Со стороны мы, наверно, смотрелись довольно странно. В разномастном камуфляже, Рома — вообще в матроской робе, вооруженные до зубов. Все, кроме меня — я плелся за Серебряковым со связанными руками, с веревкой, второй конец которой сжимал кок. Он тащил целых два автомата, свой хромированный Смит-Вессон в кобуре на плече, Стечкин, подаренный мною еще в начале плавания, торчал сзади за поясом. В довершении всего на плече повара сидел попугай и без конца кричал.
Каждый что-нибудь да и тащил. Одни — лопаты, заступы и ломы, которые бандиты выгрузили на берег в первую очередь. Другие — провиант для обеда. Единственный, кто шел пустой, всего с одним дробовиком и парой пистолетов — Саша, у которого была пробита голова.
Гуськом мы дошли до берега, где стоял катер, погрузились в него и отчалили. Сразу начались споры про карту. Конечно, красный крестик был слишком велик, и не мог означать точного места. Не при этом масштабе. Пояснение на обороте было слишком кратким и неясным. Единственное, что, казалось бы, не вызывало сомнения — это высокое дерево на склоне высоты 183. Но как раз тут и были разночтения. Мы еще не проплыли и половины пути, а каждый уже облюбовал свое дерево. И каждый пытался навязать свою точку зрения другим. Дошло едва не до драки, и она обязательно имела бы место быть, если бы Серебряков не пригрозил пристрелить первого, кто еще произнесет хоть слово. Дальнейший путь продолжался в гробовой тишине.
Мы прошли по устью реки до того места, где дальше плыть на катере было бы рисково — мы или сели бы на мель, или, еще хуже, разбили бы катер о камни. Спешившись, мы начали подъем. Поначалу идти было очень трудно — почва была болотистая, поросшая густой травой. Нога уходила в чавкающую жижу по щиколотку. Труднее всего приходилось одноногому с его костылем.
Но скоро подъем стал круче, а почва — каменистее. Идти под тенью пальм, среди благоухающих цветов и буйной тропической растительности было намного приятнее.
Мы шли, рассыпавшись веером. Повар со мной — по центру, значительно отстав от остальных. Ему было сложно карабкаться по сыпучему гравию, и, если бы я пару раз не поддержал его — он и вовсе скатился бы вниз.
Так мы прошли почти километр, как вдруг головорез с левого фланга удивленно воскликнул. Остальные, с криком "Сокровища!", устремились к нему.
— Дебилы, — процедил сквозь зубы одноногий. — Мы еще даже до дерева не добрались.
В самом деле, там были не сокровища. В толстом, не менее полутора охватов, и высоком дереве на уровне груди торчала бензопила. Было видно, что инструмент здесь уже очень давно — металлические части успели поржаветь, а пластик — выгореть на солнце. К тому же полотно успело намертво врасти в дерево, и вытащить ее не представлялось возможным.
— Что это за хренотня такая? — спросил Рашпиль.
— А ты не понимаешь? — усмехнулся кок. — Это указатель. А ну, поверьте по компасу.
Проверили. Полотно указывало точно на В.-Ю.-В. и В.
— Бензопила — это шутка вполне в духе Иваныча, — рассмеялся Саша.
К нему присоединились остальные, кроме меня с Романом. Увидев, что не все поняли шутку, он пояснил:
— Многие пытались убить командира. Таким он бензопилой отхреначивал руки, складывал в карманы, и отправлял обратно. Так заказчиков становилось все больше, а желающих отработать Иваныча — все меньше. В последний раз… по-моему сотку баксов давали за его голову?
— Да, сотку, — подтвердил Рашпиль. — Сумасшедшая для тех мест сумма. Писанулся тогда только Старый Али. Тощий, сморщенный, казалось — чихни, и развалится. Но порезал он тогда Иваныча знатно…
— Было дело, — протянул повар. — Вот уж на что я с ножом мастер, но против Али не попер бы, даже с обеими ногами… говорили, он льва-людоеда укокошил голыми руками, и, мне кажется, это не враки.
— Иваныч часто сюда летал, — вспомнил Саша. — Все чаще один. Но, даже если летал с кем-то — всегда один возвращался. Сколько же он перевезти сюда успел?
— Ты лучше подумай, где те, с кем он летал, — мрачно произнес бандит, чьего имени я так и не запомнил.
Все, не сговариваясь, оглянулись, положив руки на оружие.
— Сгнили они все до одного, — сказал одноногий. — Все, кроме этой американки… Эмбер, кажется? Ей лет тогда было, как тебе, Димка. Но летала, как ведьма.
— А какие там были ноги! — восхищенно покачал головой Рашпиль. — Какая задница!
— Да, что до ног и задницы Иваныч всегда слабоват был. Грудь, мордашка — все ровно. Но как хорошие ноги видел — голову терял. Наверно потому и не шлепнул ее… или не успел? — добавил Саша. — Буш, ты же там был…
— Бросила она его там, — вздохнул Серебряков. — Вместе со мной. Конечно, Иваныч ее потрахивал, но, сдается мне, Сан Саныч потрахивал ее почаще и получше. Ох, скверно Иваныч подыхал! Повезло еще, недолго мучился. Когда я очнулся — чуть не проблевался. И это я! А уж я повидал, как течет клюква… ему винтом пузо вспороло, почти надвое перерубило. А он еще живой был. Эмбер с Григорьевым ушли, и мы там лежим… он пить просит, а из пуза паук вылезает. Здоровый такой… ну я и…
— Что — и?
— Застрелил его.
— Паука?
— Дурак что ли? Иваныча. Все удивляюсь, как он с такой раной прожил столько?
— Да, железный был мужик. Кремень! Был бы он сейчас жив — не гулять бы нам по этим лесам…
Одновременно щелкнуло несколько предохранителей.
— Да не ссыте вы, — рассмеялся одноногий. — Помер он давно.
И вдруг из ближайшей рощи звонкий женский голос затянул песню на незнакомом мне языке. Лица всех шестерых моментально сделались бледно-зелеными. Все вскочили на ноги, схватив оружие. Кто-то даже успел нажать гашетку, пустив в лес короткую очередь, как песня оборвалась так же внезапно, как и началась.
— Бьянка пела эту песню Иванычу, — прошептал Рашпиль. — Она ему очень нравилась.
— Бьянка? Да ты с ума сошел! Она мертва!
— Вперед, — прорычал Серебряков, дернув меня за веревку. — Конечно, приятно вспомнить старое, но глюки — это нам ни к чему.
— Глюки? — неуверенно повторил Саша. — А разве глюки бывают у всех сразу?
— Если столько пить — все бывает.
Этот аргумент показался головорезам убедительным, к ним возвращалось самообладание. Некоторые даже повесили автоматы на плечи. Но тут раздался этот же голос. Теперь он не пел, а кричал, и этот крик эхом отдавался в расселинах скалы.
— Адонго! Адонго!
Затем — несколько слов на непонятном языке, с нова:
— Адонго!
Кладоискатели замерли, словно парализованные, а глаза их вылезли на лоб.
— Адонго… это же убиенная сестра-близнец Бьянки! — благоговейно прошептал Саша.
— Никто… никто, кроме нас на этом острове не может знать этого имени, — прохрипел кок, глядя в пустоту.