Остров Сокровищ

— Я? И в чем же это будет выражаться?

— Ну не знаю… — протянул Серебряков. — Свечку, например за меня поставишь. За здравие или за упокой — это уж как придется. По рукам?

— По рукам, — согласился я.

— Вот и чудненько.

Повар встал с ящика, подошел к очагу. Пошерудив веткой тлеющие головни, он снова закурил, а затем достал бутылку коньяка и вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул в ответ. Наполнив алюминиевую кружку почти до краев, он вручил ее мне, а сам, вернувшись на ящик, сделал несколько глотков прямо из горла.

— Ты ведь не думаешь, что я приплыл на этот проклятый остров за деньгами, Дима? — медленно произнес повар, отстраненно глядя на звезды за дверью. — Денег у меня хватает. Я старею, Дима. Старею не телом, это нормально. Старею душой. Я начал ржаветь во Владике. Я приехал за молодостью. Вернуть те времена, когда у меня были обе ноги, когда я был полон сил, и, казалось, горы могу свернуть. Мне не страшно стареть, Дима. Мне даже умереть не страшно, я многое повидал в жизни. Мне стало страшно, когда я, просыпаясь утром, начал думать, что можно еще полежать, а остальное успеется. Мне стало страшно, когда я перестал бегать по девочкам. Потому что за ними, черт побери, надо бегать, а жена-то вот, под боком! Мне стало лень, Дима! Для кого-то это жизнь, но для меня — нет. Думаешь, старому калеке, как я, надо радоваться, что под себя не хожу? Нет, Дима. В тот день, когда я начну ходить под себя и пускать слюни — я сам вышибу себе мозги. Я не смерти боюсь, я боюсь забыть, куда положил пистолет. Страшно, когда позволяешь себе стареть. Для меня все это — приключение. Последнее приключение, при любом раскладе. Кстати, на счет приключений. Ты не знаешь, зачем Олег Палыч отдал мне карту?

— Что? — едва не вскричал я.

— Понятно, не знаешь. Сдается мне, что это "жжжжж" неспроста, мой друг Дмитрий.

Отставив в сторону пустую бутылку, Серебряков достал новую, и хотел плеснуть мне, но обнаружил, что у меня в кружке поубавилось всего на пару глотков. Он лишь покачал головой, и продолжил потягивать коньяк, закуривая его сигаретой вместо закуски.





26. Карта

Мы долго сидели молча. Пили. Совещание затягивалось. Я уже прилично захмелел, и мне, признаться, становилось все больше и больше безразлично, что со мной будет. Хотелось спать. Вот пущай меня замочат, тогда я высплюсь. А когда высплюсь — сам буду являться во сне своим убийцам. Приложу максимум усилий. Но потом.

Я уже и вправду начал засыпать, когда с улицы донеслись шаги. Я успел тряхнуть головой, прогоняя дрему, и в помещение вошли пятеро бунтовщиков. Они столпились у порога, и нерешительно переминались с ноги на ногу, переглядываясь. Мне показалось забавным, что пятеро здоровых мужиков боятся одного старика, тем более — калеку.

— Жалуйтесь, — повелительно произнес Серебряков.

Несколько локтей ткнули в бока Романа, видимо, как самого молодого, да еще и самого свежего члена шайки, и он начал:

— Ну… мы… мы тут это…

— Мы больше не желаем тебе подчиняться, Буш! — выпалил Рашпиль, и бойко спрятался за спины своих товарищей.

— Чего? — спросил кок.

— Мы посовещались, и решили… — замямлил Роман.

— Ха! — воскликнул одноногий. — Вы посовещались и решили… вы себя кем возомнили, чтобы совещаться? Заднеприводными греками-македонцами? Тоже мне, демократию развели… нету у меня здесь никакой демократии! Тоталитаризм, абсолютизм, диктатура — это да, этого навалом. А вот демократии дефицит! Забыли, из какой помойки я вас достал? Бухали бы дальше в подворотнях — вот там вам и демократия, и плюрализм, и либерализм. А здесь — абсолютная власть! Моя безраздельная власть!

— Хватит с нас твоей власти! — решительно заявил Рашпиль. — Ты провалил все дело. Ты дал капитану и остальным слиться, и, более того — запретил нам шлепнуть их! А ведь здесь, в крепости, они были в ловушке! Без нашего ведома муха бы не вылетела! Я не знаю, зачем им нужно было свалить, но за всем этим что-то стоит. И ты не даешь поджарить этого щенка. Мне он в два счета расскажет, куда спрятал корабль!

— Иногда ты такой умный, что я не перестаю удивляться, отчего же ты такой бедный, Рашпиль, — ответил повар. — Смотрю вот на тебя и удивляюсь… вот без сердца, печени, почек — человек не может жить. А без мозгов — легко! Все же с возрастом человек не перестает быть мудаком… он становится лишь старым мудаком!

— Ты издеваться будешь, или скажет что-то по делу? — возмутился Паша.

— Ой, извини. Я не хотел тебя обидеть, случайно получилось. А по делу…. Это я провалил дело? А не я ли уговаривал вас не пороть горячку, дождаться нужного момента? Хрен там! Это ты взбаламутил экипаж, это ты хотел перестрелять всех еще тогда, на подходе к острову. Ты и Макс. И что в итоге? Мы сидим в этой могиле и жрем консервы. Консервы, Рашпиль! Корабля у нас нету. Сокровищ нету. Макс мертв. А было бы по-моему — сейчас сидели бы на "Скифе", с сокровищами и хрустели бы картошкой, жаренной на сале. Не так?

Он обвел глазами собравшихся. Пока никто не осмеливался ничего возразить.

— Говоришь, муха бы не вылетела из крепости? А это кто стоит? — одноногий ткнул в меня пальцем. — Он не только ушел из крепости, но и смог угнать корабль, перебить охрану, и спрятать его. А после — вернулся, как ни в чем не бывало, и вполне мог перерезать нам, спящим, глотки, как сделал это с Ченом в первую ночь. Скажешь — нет?

В гробовой тишине Серебряков достал сигарету, размял ее, постучал по крышке ящика и закурил. Сделав несколько затяжек, он продолжил:

— Предлагаешь, попытать Димыча? Хорошо, я не против. Но! Твоей пробитой башке, Саша, разве не нужен доктор? У тебя, Роман, какая температура? Тридцать восемь и два? И не ты ли, Рашпиль, дристал два дня подряд? Мы — солдаты. Да, мы можем перевязать рану. Даже извлечь пулю. Но без квалифицированной помощи вы загнетесь. Это — к вопросу, почему я оставил им жизнь. И, скажи мне, Рашпиль, как думаешь, будет тебя лечить Олег Павлович, если ты попытаешь Диму? Или подсыплет тебе в лекарство какого-нибудь цианида, чтобы ты кони двинул? Нет, если хочешь двинуть кони — не вопрос, я дам тебе свой левольверт. Магнум три-пятьдесят семь. Из него гарантированно башку себе сразу снесешь, почувствовать не успеешь, калекой, пускающим слюни, точно не останешься. А я уж, так и быть, отмою твои мозги с него. Так дать тебе пушку, или еще пожить хочешь?

— Не надо, — буркнул бандит.

— Оказывается — хочешь, — вздохнул повар. — А что касается того, почему я пошел на сделку, почему позволил им уйти из крепости… а не вы ли, после того, как "Скиф" пропал, ползали на брюхе у меня в ногах, и жаловались, что теперь жрать нечего? Не вы ли умоляли принять условия доктора? Интересное кино получается! Вначале я хреновый начальник потому, что не иду у вас на поводу, а потом — хреновый, потому что иду? Вы уж там как-то определитесь… и, наконец, последнее. Ради чего, собственно, и был весь этот цирк…

Одноногий достал из-за пазухи сложенный вчетверо лист, и бросил его на пол. Я сразу узнал его. Это была та самая карта с тремя красными крестами, которую я нашел у нашего постояльца в "Адмирале Казакевиче". Та самая карта, которую когда-то нарисовал Баранов. Та самая карта, с которой все и началось.

Чего я никак не мог понять — с какой стати Палыч отдал ее Серебрякову?

Вид карты поразил головорезов гораздо больше, чем меня. Они развернули ее прямо на полу, в каком-то благоговейном ужасе не осмеливаясь взять ее в руки, кружили вокруг плана на четвереньках, истерически хохоча и ругаясь. Можно было подумать, что это не просто клочок бумаги, а те самые деньги, что были зарыты на острове, что они их уже откопали, причем не просто откопали, а уже плескаются в джакузи с длинноногими блондинками.

— Это она, — решительно заявил Саша. — Узнаю подчерк Иваныча.

— Это все, конечно, хорошо, — протянул Паша. — Но как мы увезем сокровища без корабля?

— Не знаю, — равнодушно пожал плечами кок.

— Но… ты же что-нибудь придумаешь? — вкрадчиво произнес бандит.


— Вот тебе раз! — усмехнулся одноногий. — Ты же только что кончать меня собирался. А теперь — " что-нибудь придумаешь"!

— Признаю свою неправоту, — ответил Рашпиль.

— Тоже мне, командир выискался, — с усмешкой заметил Рома. — Как барагозить — так первый. А как что не так…

Продолжить ему помешал гневный взгляд бандерлога. Споткнувшись на полуслове, моряк предпочел спрятаться за спины товарищей.

— Так уж и быть, — смилостивился одноногий. — Но, не дай Бог, ты еще хоть попытаешься поднять бунт — пристрелю, как собаку. Обещаю.

На этом все успокоилось. Все, кроме Рашпиля, улеглись спать — его повар поставил часовым, в наказание за неповиновение. Но уснули далеко не сразу. Ощущение близкой наживы будоражило умы и фантазию головорезов. Они перешептывались во тьме, делясь планами, кто на что потратит свою долю. Поскольку мечты были, в основном, одинаковые — тачки да девочки, я не особо слушал.

Я все ждал, что вот-вот придет Матвеев, и начнет корить, что я его убил. Но он не приходил. Так, в ожидании призрака, я и уснул.

Проснулся я от крика. Такого громкого, что даже часовой проснулся.

— Тра-та-та, тра-та-та, открывайте ворота!

Я выглянул в бойницу, и увидел Листьева. Он тоже увидел меня, и резко переменился в лице, отведя глаза в сторону.

Видимо, доктор встал еще до рассвета, чтобы прийти в крепость — солнце еще только поднималось над горизонтом, а внизу клубился туман. Олег Павлович был одет в свой камуфляж, однако, тщательно выстиранный, хотя и не выглаженный, даже с подшитым подворотничком, и, насколько я успел заметить — абсолютно безоружный.

— О, доброе утро! — воскликнул Серебряков, увидев врача. — Рано же вы поднялись! Ранняя пташка червячка клюет — так, вроде, говорится?

— Только червяку, чтобы его склевала пташка, — пришлось встать еще раньше, — с улыбкой ответил Листьев.

Общались они так, словно ничего не было. Будто еще позавчера никто не штурмовал форт, никто не пытался никого застрелить, прирезать или иным способом отправить на тот свет.

— Вижу, вы уже заметили нашего нового постояльца? — произнес кок.

— Сложно его не заметить, — ответил военврач. — Давайте сперва осмотрим больных, а потом уже все остальное. Все же, я давал клятву Гиппократа, и чувствую ответственность за то, чтобы вы все дожили до суда.

Разбойники переглянулись, но молча проглотили его шутку. Доктор занялся осмотром. При этом он общался с больными так, словно находился не в стане врага, а где-нибудь в провинциальном госпитале.

— Меня снова тошнило, — пожаловался тот, что с перевязанной головой.

— А ты как хотел? — развел руками Палыч. — Сотряс гарантирован. Тебе еще повезло, что в живых остался. Кость толстая. Другой бы на твоем месте давно окочурился. Рома, пил таблетки? А ну, ставь градусник.

— Доктор, а мне гораздо лучше, — радостно отметил Рашпиль.

— Я тебе удивляюсь, ей-богу! — проворчал Листьев. — Даже в детских поликлиниках весят плакаты "мойте руки перед едой". Был у меня на Кавказе один пациент… из него аскариду вытащили метра три длиной! Не будешь мыть руки, из тебя пятиметровую вытащат!

Закончив с пациентами, хирург обратился к Серебрякову:

— А теперь, не будете против, если я побеседую с молодым человеком с глазу на глаз?

— Хрен там! — вскричал Паша.

— Что я тебе про башку говорил? — процедил сквозь зубы повар.

— А я что… я ничего! Просто высказал свое мнение, — поспешно забормотал Рашпиль.

— Мне казалось, что вчера я рассказал тебе твое мнение.

Кок обвел взглядом остальных головорезов. Перечить желания больше ни у кого не было.

— Я был уверен, что вы захотите переговорить, — кивнул одноногий врачу. — Пойдемте, я вас провожу.

Махнув мне рукой, Буш захромал вниз с холма. Доктор пошел с ним, а я — следом. Дойдя по половины спуска, повар остановился.

— Разговаривайте здесь, а я отойду подальше, чтобы невольно не услышать что-нибудь. Да, и еще, Олег Павлович. Даже не пытайтесь бежать. Сейчас на нас нацелено, минимум — четыре ствола. Сперва они порешат вас, а потом меня.

— Вот так все хреново? — удивился Листьев.

— А вы как хотели? — усмехнулся Серебряков. — Наша служба и опасна, и трудна.

Отойдя на приличное расстояние, одноногий сел на пень, и принялся насвистывать, поглядывая то на нас с доктором, то на здание с бандитами.

— Черт, Димыч! Я даже не знаю, порадоваться, что ты жив, или дать тебе подзатыльник? Во-первых, ты оставил расположение части в военное время. Тем более, когда там оставалось лишь двое здоровых бойцов! А, во-вторых, мы все места не находили себе, гадая, где ты и что с тобой!

— Подзатыльника не надо, — вздохнул я. — Я за это время столько пережил… сам уже десять раз подумал, что не надо было никуда сбегать. Да и сейчас меня могут шлепнуть в любой момент. Даже шлепнули бы, если бы не Серебряков.

— Да что ты говоришь?