Орхидея съела их всех

– Просто я думал, что будет здорово, если в кои-то веки что-то произойдет ради меня, а не ради вас.

– А разве не здорово, если в кои-то веки мы поучаствуем в чем-то все вместе?

– Все, кроме бедняги Эша.

– Эш терпеть не может спорт. Не буду же я его заставлять участвовать в этом чертовом увеселительном забеге!

– Я думал, ты тоже терпеть не можешь спорт.

– Так и есть! Но ты же знаешь, что я пытаюсь сбросить вес, и…

– Неужели нельзя наслаждаться тем, что имеешь? Почему обязательно нужно постоянно что-то выдумывать и пытаться все переделать?

– Эм-м. Так. Я что-то потеряла нить нашей беседы. Пожалуй, буду уже вставать.

– Я просто хотел, чтобы кто-нибудь посмотрел, как я проплыву.

– Ясно.

– Слушай, ну перестань ты. А что, если я утону?

– Ага.



Скай видит. Она видит гораздо больше, чем должна бы. Например, когда она включает компакт-диск, свой собственный компакт-диск, самый первый и лучший (тот, на котором она в платье телесного цвета), и занимается при этом медитацией “Третий глаз”, она вдруг начинает видеть всех людей, которые сейчас слушают этот же самый диск. Когда она была маленькой и слушала группу “АББА” или что-нибудь такое, она часто задумывалась: интересно, а сколько еще человек на свете слушают “Take A Chance On Me” ПРЯМО В ЭТУ СЕКУНДУ, и ей казалось, что речь идет о миллиардах или миллионах, ну уж о тысячах-то точно, ведь мир так велик, хотя, если вдуматься, даже сейчас существуют такие поисковые запросы, которых никто никогда не вводил в строку поиска “Гугла”. На самом деле мир совсем мал. Настолько мал, что прямо в эту секунду первый альбом Скай слушают всего сто двадцать пять человек, и это, честно говоря, просто насмешка, но все-таки лучше, чем ничего. Оказывается, она может пролистать их всех, пролистать этих людей, как фотографии у себя на планшете, и выбрать одного, да-да, выбрать одного, не того, который голый, и мысленно как бы ввести его координаты, чтобы…



Во всех инструкциях по бегу непременно говорится, что нельзя сразу набирать скорость. Но если она будет бежать в комфортном темпе – таком, при котором можно дышать через нос и поддерживать разговор (интересно, с кем?), то, судя по всему, Бриония прибежит в этом развлекательном забеге последней. И в чем тогда состоит развлечение? Она не может прийти последней! Ей нельзя проиграть. Холли уже оторвалась от нее и догоняет самых быстрых. Какая-то старушка лет семидесяти в розовом спортивном костюме, неловко ковыляя, тоже обгоняет Брионию. Так. Оказывается, до этого момента она не была последней, но теперь точно стала. Это просто смешно. Унизительно. Бриония собирается с силами и обходит старушку, но та немедленно снова ее обгоняет. Они оспаривают второе место с конца. ППЦ. Дождь так и не прекратился, и с моря дует суровый северо-восточный ветер. Бриония не уверена, что беговой этикет позволяет использовать на забеге айпод, но теперь вокруг нет никого, кто мог бы увидеть, что она надевает наушники. Начинается ее сборник для спортзала. И все вдруг резко меняется, становится намного красочнее. Она справится. Вот она пробегает мимо старушки. Бежит дальше. Замечает впереди трех толстых женщин в футболках с надписью “Мамы – за справедливость”. Обходит их. Ну так и есть, она справится!

До Фаулмеда еще как до Луны, когда прибор “Найк+” сообщает Брионии, что она уже пробежала пять километров. До чего же это возмутительно: заявлять, что протяженность забега составляет пять километров, когда на самом деле она гораздо больше. Что за издевательство?! Бриония буквально валится с ног. Она пробежала пять километров, а забег еще не закончился! Она вся мокрая. Ей холодно. Ей срочно нужно выпить. Если она сейчас остановится, то немедленно околеет от холода. И некому будет прийти ей на помощь. Придется бежать дальше. О’кей. Включаем сборник по второму кругу. Вот только… Дерьмо. Низкий заряд батареи. Споткнулась. Встала. Одна нога, за ней – вторая. НЕ РЕВЕТЬ. Остальные ведь не ревут.

О догоняющих ее взмокших мужчинах Бриония узнает по тяжелому дыханию и жару, которые бьют ей в спину. Так. Прекрасно. В довершение всех бед теперь ее обгонят еще и триатлеты. Первым бежит высокий худой парень, которого она иногда видит в спортзале. За ним – о боже – Чарли! От Чарли почти не отстает Олли. Чарли пробегает мимо, не заметив Брионии, с каменным, сосредоточенным лицом. А вот Олли замедляется, хлопает ее по плечу и говорит: “Давай, детка! Сразимся, кто первый до финиша? Проигравший угощает”. Собственно, только это и придает ей сил бежать дальше. Конечно, очень скоро она снова теряет Чарли и Олли из виду, и, когда она добегает до Фаулмеда, они уже оседлали велосипеды. Но она справилась! Пробежала пять километров, которые на самом деле оказались…

Когда у нее восстанавливается дыхание, Бриония набрасывается на одного из координаторов:

– Не очень-то точно, правда?

– Что?

– Этот ваш маршрут. Скорее, семь с половиной километров, чем пять!

– А чем вы его измеряли? Вот этим? – спрашивает он, кивая на браслет “Найк+”.

– Да, и он уж наверняка точнее, чем ваш чертов…

– А вы его вообще калибровали?

– Что?

– Вы калибровали измерительный прибор?

О боже. Бриония не знает, что это означает, но она и в самом деле видела какое-то слово вроде этого в бесконечно длинной инструкции – она выбросила ее, потому что нет, ну правда, кому нужны инструкции по использованию несчастного куска пластмассы, который надевается на запястье и просто… Честно говоря, ей пришлось потом достать инструкцию из мусорного ведра, чтобы разобраться, как подсоединить маленькую штуковину, которая прикрепляется к кроссовке, к браслету с прибором, но все остальное вроде было и так понятно…

– Мам, ну ты у нас совсем! – говорит Холли.

Она пришла в увеселительном забеге третьей, и первой – в своей возрастной группе, но вид у нее бледноватый. Бриония заставляет ее надеть спортивный костюм и покупает ей в фургончике колу и мороженое. А потом находит Флёр и Эша.

– Где Джеймс? – спрашивает она.

Флёр пожимает плечами.

– Он еще не прибежал. Но у остальных все идет отлично. Главные кандидаты на победу – Чарли, Олли и тот парень.

Бедняга Джеймс. Он, конечно, придет к финишу, но последним.

– Так как насчет выпивки? – спрашивает Бриония у Олли, пока Джеймс добегает свой последний круг.

– Ну, угощаешь, точно, ты.

– Как тебе день вручения дипломов? Можно было бы закатить праздник.


– Только ты и я?

– Ну да. Почему нет?

– Ладно. О’кей. Заметано. Только если ты угощаешь.



Поначалу Скай Тернер является людям в образе себя самой. Просачивается сквозь окна в подростковые спальни в Детройте, Манчестере и Барселоне и – раз! – садится в изножье кровати. “Привет, я – знаменитость, мать твою, а ты кто такой?” Этого она, конечно, не говорит. Она этого даже в виду не имеет, но… Думаете, они рады ее видеть? Честно говоря, не очень. Они в ужасе роняют из рук приставки “PlayStation”. В панике швыряют на пол компьютерную клавиатуру. Расплескивают газировку из банки. Ахают, кричат, а некоторые даже блюют. В общем, это… ну, не вполне похоже на миниатюрный зрительный зал на персональном концерте. И еще меньше похоже на поворотный момент в жизни подростка, который представляла себе Скай. Сначала ей казалось, что будет весело просто появиться и начать петь вместе с собой на диске – получится такая живая версия CD или MP3, но большинство ребят решили, что у них глюки, и это им совсем, совсем не понравилось. Не понравилось, что в их жизни происходит нечто восхитительное, грандиозное, невозможное и безумное. Господи, пускай это произойдет с кем-нибудь другим! Они не горели желанием увидеть привидение, призрака и стать свидетелями нарушения физических законов. Только не у них в комнате. Только не сейчас. В итоге Скай меняет тактику: теперь она просто наблюдает за ними, разглядывает, знакомится поближе – но больше не показывается на глаза. Ну ладно, да, иногда она устраивает незначительные чудеса. Прячет травку какого-нибудь подростка за секунду до того, как в комнату является с обыском его мать, шепчет на ухо девочке не ходить в тот вечер по такой-то улице, разными маневрами отвлекает отца, чтобы он повременил колотить сына. Вынимает патроны из оружия солдат – на обеих сторонах. Бросает деньги в руки бедняков. Однажды она появляется у кого-то на пороге в образе девушки, пострадавшей от бомбы в результате неудачно проведенной операции где-то на Ближнем Востоке, и просит у человека, открывшего ей дверь, стакан воды. Но ей дают не только воды, ее кормят и приглашают принять ванну, хотя от нее дурно пахнет и выглядит она крайне подозрительно, и Скай так тронута и благодарна, что не может сдержаться и плачет…





Плод




Подсолнухи! Ну почему у нее вечно все вылетает из головы? Ведь сегодня утром у Гуднстон она видела подсолнухи в поле ССС, а значит, они наверняка продают их и у себя в лавке, а Джеймс рассказывал про подсолнух, который он пытался вырастить в детстве, и… Но теперь уж все равно половина шестого, даже больше, и они наверняка уже закрылись – впрочем, вроде открыты, так что… Но Брионии так не хочется разворачиваться. Хотя… Ладно, не хочется, но она все-таки разворачивается и едет обратно. Может, в глубине души она порядочный человек, что бы это ни означало. Может, в связи с этим ей теперь следует перестать реветь? Да. Бриония купит Джеймсу подсолнухов, и все образуется.

На стоянке пусто, поэтому Бриония паркуется у самой двери и входит в магазин. За прилавком – тот же парень, что и в прошлый раз, немного смахивающий на пугало. Бриония оглядывается по сторонам. Здесь темновато, чувствуется, что дело идет к закрытию, и подсолнухов в полумраке не видно.

– Подсолнухи, – говорит она. – Я надеялась найти у вас подсолнухи…

– Только в поле, – говорит парень.

– А. То есть они тоже “собери себе сам”?

– Да.

Собери себе подсолнухи сам. Вообще-то звучит круто. Ну что ж…

– Можно мне сорвать несколько штук?

– Мы скоро закрываемся.

– Насколько скоро?

– Примерно десять минут назад.

– Я мигом, подождите буквально минуту!

– Ну что ж. Ладно…

– Спасибо! А… Как их срывают?

Из подсобного помещения выходит девушка.

– Могу дать вам лопату.

Лопату?? Что за бред???

– Да нет, спасибо, я справлюсь. Ну, правда, было бы мило, если бы вы подсказали, как это делают без лопаты.

– Просто ломают руками.

Отлично. Итак, Бриония шагает через поле по траектории, которая сначала показалась ей наиболее прямой, лодыжки обжигает крапива, а ведь в поле ССС не должно быть никакой крапивы, если, конечно, людям не захотелось крапивного ССС-супа или крапивного ССС-настоя. И как-то так выходит, что она ОПЯТЬ РЫДАЕТ, потому что хорошие подсолнухи прячутся все дальше и дальше, и кто знает, возможно, когда она до них наконец дошагает, они окажутся похожими на те, мертвые, из музея в Нью-Йорке. Ван Гог, она помнит. Конечно. В “Метрополитене”. А потом были восхитительные равиоли с тыквой, и пластинка с Луи Армстронгом, которую она так и не может разыскать с тех пор, и еще шардоне медового цвета… Ах, подсолнух, как ты изнемог. Что правда, то правда. Все мы изнемогли, детка. Там вообще о чем? Бриония вспоминает, как Олли читал это стихотворение на семинаре по Уильяму Блейку. “Ах, подсолнух”, – говорил он, а слышалось отчетливое: “Нах, подсолнух”, и он утверждал, что Блейк именно это и подразумевал и хотел, чтобы люди читали “Нах” вместо “Ах”, но версия Олли казалась не слишком убедительной.

Бриония смотрится в этом поле ужасно глупо. Она для него слишком большая. Слишком серая, урбанистичная и толстая, в одежде из “Оски”, со стрижкой от “Toni&Guy” и голыми лодыжками. Что до подсолнухов, то им одежду придумали ангелы, а прическа – результат совместного творчества свободной любви, причудливой науки и чистоты безмолвной Вселенной, и стоят они в этом поле, будто строй прекрасных Мэрилин Монро, и каждый – в образе кающейся девушки-крестьянки, правда, раскованной: подбородок гордо задран вверх, бретелька фартука сползла с плеча. Нах, подсолнух. А что там с юностью, канувшей без следа? Это, конечно же, Чарли. Или нет? А как же старый добрый Джеймс, верный и принимаемый как должное, с его нелепыми супами, наборами для ремонта шин, радиопостановками и поисками рецептов сиропа из фиников? И он к тому же любит подсолнухи. Кто бы мог подумать?

Стебель у подсолнуха до того мощный, что Бриония не может обхватить его пальцами. Вообще, подсолнухи какие-то гигантские. Ничего общего с теми худосочными фитюльками, которые продают в супермаркетах. А эти… Эти просто удивительно трудно сломать. Точнее, переломить стебель – это Брионии под силу, это легко, но толстые пучки волокон, которые тянутся по всей длине, так просто не разорвешь. Вот, наверное, для чего была нужна лопата. Но Бриония все равно не понимает, чем бы тут помогла лопата. В конце концов она просто тянет и тянет эти самые волокна, и ей слышится, что подсолнух кричит, как в том документальном фильме, который снимали ее родители сто лет назад. Она представляет себе, что растение кричит и умоляет ее остановиться, но она все равно продолжает тянуть, и волокна лопаются медленно, как толстые куски кожи, и отрываются от стебля только у самой земли. И стебель теперь, понятное дело, измочален. С волокнами оторвалось слишком много мякоти, и подсолнух потерял опору, стебель его не держит, и цветок роняет голову, умирая. “Нах, подсолнух, как ты изнемог”. Бриония отшвыривает его в сторону и принимается за следующий.



– Что ты делаешь?

Пи стоит в дверях в толстом черном халате, который ему купила Флёр. На нем кашемировые тапочки, которые она ему связала. В руках – пустая кружка фабрики “Веджвуд”, Флёр купила ее специально для Пи, чтобы, когда он здесь, у него была своя собственная кружка. Он – до сих пор здесь. Флёр сидит за письменным столом и пишет.

– М-м?

Она пишет – и в то же время наблюдает за зарянкой, которая только что закончила утреннее купание. Какие эти птицы забавные, когда купаются! Умудряются выглядеть при этом комичными и одновременно страшно гордыми. Для Флёр это всегда настоящее счастье, когда ее подарки принимают. Первые несколько дней птицы игнорировали новую купальню. А теперь все они ею пользуются, даже дятел. А еще белка и кот агента по продаже недвижимости. Где-то в саду пчела высасывает остатки нектара из поникшей вербены, словно сейчас пять утра и это вечеринка в доме, где ковровой дорожкой покрыта только середина лестницы.

– Что ты делаешь?