Орхидея съела их всех
Часть 42 из 55 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Пишу.
– Ты не пишешь.
– Ну, вообще-то пишу. То есть…
– Чего это тебе вдруг вздумалось писать?
– Записываю вещи, которые говорила Олеандра. Я и Пророка попросила записать для меня, что вспомнит. И бывших клиентов вроде Скай Тернер. Знаешь, разные ее фразы вроде…
– А, знаю, знаю. “Что подсказывает тебе сердце?”
– Ну да, а еще…
– “Как бы поступила Любовь?”
– Да, но не только это, еще…
– Все это не обязательно записывать. Просто пойди и купи себе любую книгу Паоло Коэльо. Она год за годом обдирала его как липку.
– Да, но мне кажется, она говорила вещи гораздо более…
– А некоторые вещи она не говорила, а просто подразумевала – например, “рабство – это в порядке вещей”.
– Что? Она никогда не говорила, что рабство – это…
– Да ладно тебе, в мире Олеандры все было в порядке вещей.
– Ну… Ты ведь не станешь утверждать, что…
– Да она даже не потрудилась хоть раз внимательно прочитать “Бхгавадгиту”.
– Послушай…
– Ладно, и что же ты там написала? Можно взглянуть? “Представьте себе, что вы очень бедны”.
Пи смеется.
– Ага, понятно, но сама-то она бедной не была, правда? – говорит он. – Никто из вас тут не был бедным. “Представьте, что вы – белка”?
Опять смеется.
– Ты с ума сошла.
Представьте, что вы белка, которая заготавливает на зиму орехи. Вы дни напролет прочесываете поля, леса и сады в поисках желудей или, если повезет, орехов, брошенных людьми, которые кормят птиц. У вас уходит уйма времени на то, чтобы найти пищу и припрятать ее на долгую зиму, которая уже на носу. Утром, днем и ночью вы носитесь там и сям, сортируете, копошитесь, запасаетесь. В удачный день удается припасти десяток орехов. Едите вы тоже немало, чтобы хватало сил на поиски и чтобы до первых заморозков слегка обрасти жиром.
В один прекрасный день вы скачете по саду и вдруг за группкой грибов обнаруживаете щель в заборе, которой раньше здесь не было. Подходите ближе, чтобы тщательно ее исследовать. За щелью начинается туннель, вы никогда не видели такого прежде. Вы смотрите направо, налево, позади себя, потом снова направо и налево. Принюхиваетесь. Все как будто бы нормально, и от сидящего неподалеку паука-кругопряда исходят волны спокойствия, а обычно это хороший знак, так что вы входите в туннель. Он длинный и темный, но вы чуете запах арахиса, а арахис – это ваше самое, самое… Ой-ой-ой! В конце туннеля – лучший в мире сад. Самое главное в этом лучшем в мире саду – огромная куча арахиса, которая лежит прямо посередине. В этой куче столько арахиса, что хватит не только на эту зиму, но и на долгие-долгие годы. Вы замираете на секунду, еще принюхиваетесь. Здесь наверняка скрыта опасность…? Но никакой опасности вы не чувствуете. Ничем не пахнет. Ни кошкой, ни собакой, ни вонючей лисой. Ни другой белкой. Вы – наедине с арахисом. Что вы станете делать?
– И как же я была зачата?
Господи боже. Ну и вопрос. С тех пор как Холли узнала, что Чарли – ее отец, она постоянно задает неудобные вопросы. Как она была зачата? Ладно. Нужно сосредоточиться. Почему Брионии тут нет? А впрочем, при ней рассказывать было бы еще более неловко. Они никогда не говорили с ней о той ночи, и вспоминать вдвоем сейчас, на глазах у Холли, было бы…
– Это произошло на Ферме, в летнем домике.
– Мило. А во что вы с мамой были одеты?
– Ну, мало во что, когда дело дошло до самого, так сказать, акта…
– Это я знаю! Я имею в виду – до того.
– Я помню, что твоя мать выглядела сногсшибательно, она была в золотистом платье.
Которое он порвал, осознает Чарли только сейчас. Порвал, потянув бретельку не в ту сторону.
– Почему?
– Почему она была в золотистом платье? – переспрашивает Чарли. – Потому что она была на свадьбе.
– На чьей?
– Августуса – дедушки, и Сесилии.
– Она была подружкой невесты?
– Нет, Сесилия решила обойтись без подружек, потому что…
– Ясно. Ладно. И…?
Что говорить дальше? Он тогда направлялся в туалет, из гостиной донеслись чьи-то крики, и он, как обычно, остановился подслушать. Флёр отчего-то кричала на Августуса. Двое людей, за много лет не перекинувшиеся ни словом, вдруг отчаянно ссорились и кричали друг на друга. Чарли разобрал что-то о незримости и несуществовании. Все это было очень, очень странно. Она что же…? С Августусом? Это объяснило бы всю… Когда Флёр вышла из гостиной, Чарли последовал за ней в огород. Там, посреди грядок с лавандой, мятой, розмарином, мелиссой и чабрецом она сквозь слезы раскрыла ему правду: она его сестра, и ее (точнее, их) отец велел ей держать язык за зубами, поскольку ему стыдно, что он переспал с ее матерью, чертовкой Розой, которая… Конечно, Августус знает, что Беатрикс никогда не простит его, если обнаружится… И к тому же он трус, и… И дальше – момент, вспоминать который совершенно невыносимо. Флёр протягивает к Чарли дрожащие тонкие руки, ей так нужно, чтобы он ее обнял, погладил и утешил, как напуганного зверька, которого оставили одного на морозе до самого утра, заперев дверь на ночь. Чарли оттолкнул ее.
– Перестань, ты мне омерзительна, – сказал он. – Не прикасайся ко мне.
Все эти годы он терзал себя догадками, пытаясь понять, почему она отвергла его после той встречи в летнем домике и что он тогда сделал не так. И вот теперь наконец все объяснилось. Его замутило, к горлу подступила рвота, Чарли пошел прочь из огорода и направился к свадебному навесу за бутылкой шампанского. А там была Бриония, тоже с бутылкой шампанского. Куда же подевался Джеймс? Может, отвозил кого-нибудь куда-нибудь? А может, его вообще не было на свадьбе. В те времена он часто отсутствовал. Вечно сдавал срочную статью, или писал книгу, или брал интервью. И жена Чарли, Чарлин, тоже пропадала на работе – конечно, она всегда была на работе, всегда на вызове.
– Твоя мать пила шампанское из прекрасного хрустального фужера.
– Что еще за фужер? – морщится Холли.
– Так называется бокал для шампанского, темнота!
– И ты пригласил ее на танец?
– В некотором смысле, да.
Музыканты давно перестали играть.
– Жизнь – дерьмо, – сказала Бриония Чарли. – Согласен?
Вместо ответа он спросил у нее, что такого дерьмового в ее жизни. Ему казалось в ту секунду, что самая дерьмовая жизнь на свете – у него. Оказалось, что Бриония якобы скучает по родителям, а Джеймса нет рядом, когда он ей так нужен. Она напилась, и ей стало жалко себя. Но она воспряла духом, узнав, что Чарли тоже несчастен.
– Давай возьмем еще бутылочку, – сказала она. – Будем страдать вместе. Станем самыми несчастными людьми в истории.
– Мы остались совсем одни в свадебном шатре, – говорит Чарли. – Мы посмотрели друг на друга и вдруг поняли…
Что они поняли? Что тому, кто сидит напротив, так же одиноко и хреново? Или что им обоим срочно нужно сделать что-нибудь нелепое, грубое и отвратительное?
– Мы вдруг поняли, что, хоть мы и не влюблены, мы очень-очень большие друзья, а это во многих отношениях даже лучше, чем любовь, и твоя мать была такой красивой – с рыжими кудрями, которые струились по плечам, как на картине Россетти, а на мне был смокинг “Ив Сен Лоран”, и мы были тогда моложе, и оба искрились и сверкали, и в небе сияла луна…
– Становится довольно мерзко, но мне нравится.
– Мы пошли по траве в сторону летнего домика, через таинственный сад, напоенный прекрасным и безрассудным ароматом жасмина, и дальше – во фруктовый сад, где росли вишневые деревья. По пути мы срывали поздние вишни, кормили ими друг друга и целовались.
А потом Бриония пошла поблевать. И Чарли показалось, что до него через весь сад доносятся всхлипывания Флёр, и он хотел пойти к ней, но не мог, а потом вернулась Бриония и прополоскала рот шампанским, которое они так и несли с собой, и вот перед ним вдруг оказалась его крупная, смелая и довольно привлекательная двоюродная сестра, в чьей мягкой плоти можно было хотя бы ненадолго обрести забвение. Ее тепло и мягкий аромат в складке пышной груди, и потом – сладкое утешение между ее роскошных бедер, и вот…
– И вот…
– Да, и вот тогда-то ты была зачата.
– И это было лучшее мгновение в твоей жизни?
– Ну, если взглянуть на это так… Конечно, да.
Короче, живет такой парень, ага, и он типа очень бедный. Живет на территории завода, в комнатенке без отопления, с крысами, которые жрут его мыло и обгрызают ему ногти на ногах, пока он спит. Он откладывает гроши, подбирает разный хлам, чинит и умеет обходиться тем, что есть. Он – здоровяк с одной сменой одежды и уговором с менеджером из ближайшего спортзала, в котором есть сауна. Он, случается, тырит всякое: кофеин с завода, таблетки, радиодетали, но большую часть времени занимается тем, что собирает грибы, ловит кроликов и голубей и маринует то да се, иногда даже и себя самого, ха-ха, в дешевом джине. Ну и немного мэджикал мистери тура он тоже любит, почему бы и нет? Всего-то J5.99 – и ты уже не знаешь, куда направляешься, не такая уж и плохая сделка, получше большинства наркотиков, хотя что вы в этом понимаете-то. И перепихнуться по-быстрому с кем-нибудь на берегу этому парню тоже всегда удается. Иногда приходится платить, но чаще нет. Он такой грязный, что кажется чистым, и вообще девчонкам нравится, как его крепкие мелкие яйца побрякивают в серых спортивных штанах. Еще его козырь – синие глаза пронизывающей силы, классные скулы и то, что он всегда готов почти на все, а девчонкам нравятся парни, которые не прочь рискнуть.
И вот летним днем в восемьдесят кто его знает каком году он садится на автобус до Маргита. У него целая сумка желтых таблеток – вам-то какое дело, откуда они взялись. И вот он с компанией красивых упакованных людей болтается где-то у моря в какой-то не то Стране Мечтателей, не то в Мечтательном Краю, и все жрут его желтые таблетки, и потом опять он куда-то мчится – вжж! – по трассе А2 на М25, а оттуда – в какое-то поле, где все любят друг друга, но больше всех прочих он любит девушку по имени Роза, она напоминает ему кого-то, кого он любил давным-давно, и вот он идет за ней через поля в дом на колесах, и там она дает ему, правда-правда, хотя потом будет говорить, что ничего такого не было, и после он идет за ней обратно через поле и снова по трассе М25, а с ней – на А2 и оттуда – в место под названием Сэндвич – ха-ха, идиотское название, да? – в огромный дом, где обнаруживает прекрасную тоненькую дочь, к которой ЕМУ ЗАПРЕЩЕНО ПРИКАСАТЬСЯ, и мудрую старую женщину, которая ведет занятия йогой и ждет, когда к ним вернутся парни из “Битлз”, а еще ее подругу, похожую на ведьму, и их драгоценнейшее имущество – волшебную книгу, понятное дело, херня полная, конечно, но вот только…
Он ее спер. Конечно, спер, а то как. Какой прикол в мистике, если тебе не перепадает ни секса, ни денег? И он собирался продать книгу, понятное дело, вот только он начал ее читать, и оказалось очень интересно, разные там заклинания, и колдовство, и наставления, как сделать так, чтобы Вселенная тебя слушалась. Он, например, пошептал ночью кое-какие слова крысам, попросил уйти, и те ушли. Он стал приносить подарки лесным жителям и духам, и они показали ему все плоды, орехи и грибы, о которых он только мог мечтать. Он попросил у Вселенной большой дом – и получил несколько проигрывателей для пластинок, ну и что, неважно. И вдруг нашелся его давно пропавший дядя на острове Джура и стал присылать ему виски и деньги, и тогда он стал продавать виски, и покупать пластинки, и покупать таблетки, и покупать пластинки, и покупать таблетки, а потом познакомился с парнем по имени МС Угар и, короче, стал диджеем, и книга подсказала ему всегда оставлять сахар для муравьев и выращивать цветы, которые любят насекомые, если, конечно, хочешь, чтобы насекомые любили тебя, и еще всегда спать со всеми, ведь это идет им на пользу, ну и к тому же делать все, что хочешь, поскольку…
В конце концов он книгу вернул. Они так горевали, все эти милейшие женщины, а потом так его благодарили, ему даже перепал еще один раз с Розой, один-единственный, а затем все начали разлетаться на самолетах в поисках наркотиков, а что тут такого, и тогда диджей улизнул в свободную комнату, кое-что там починил и стал растить растения и помогать Розе с ее Большим проектом: нужно было постоянно что-то подрезать и поливать, а также курить и нюхать, и как-то днем во вторник он чуть не помер, но все-таки пришел в себя, да, хоть и без одной руки. А потом она исчезла.
– Итак, я хотела бы знать: вы добавите мне пять баллов за эссе, если я сниму майку?
– Что?
– А за десять баллов я…
– Шарлотта Мэй, возьмите себя в руки. Я совсем не за этим…
– Сейчас три часа ночи, я одна у себя в квартире, и кто же это зашел меня навестить? Это мой преподаватель, Олли. Поздоровайся, Олли.
Она подносит телефон к самому его лицу.
– Ты не пишешь.
– Ну, вообще-то пишу. То есть…
– Чего это тебе вдруг вздумалось писать?
– Записываю вещи, которые говорила Олеандра. Я и Пророка попросила записать для меня, что вспомнит. И бывших клиентов вроде Скай Тернер. Знаешь, разные ее фразы вроде…
– А, знаю, знаю. “Что подсказывает тебе сердце?”
– Ну да, а еще…
– “Как бы поступила Любовь?”
– Да, но не только это, еще…
– Все это не обязательно записывать. Просто пойди и купи себе любую книгу Паоло Коэльо. Она год за годом обдирала его как липку.
– Да, но мне кажется, она говорила вещи гораздо более…
– А некоторые вещи она не говорила, а просто подразумевала – например, “рабство – это в порядке вещей”.
– Что? Она никогда не говорила, что рабство – это…
– Да ладно тебе, в мире Олеандры все было в порядке вещей.
– Ну… Ты ведь не станешь утверждать, что…
– Да она даже не потрудилась хоть раз внимательно прочитать “Бхгавадгиту”.
– Послушай…
– Ладно, и что же ты там написала? Можно взглянуть? “Представьте себе, что вы очень бедны”.
Пи смеется.
– Ага, понятно, но сама-то она бедной не была, правда? – говорит он. – Никто из вас тут не был бедным. “Представьте, что вы – белка”?
Опять смеется.
– Ты с ума сошла.
Представьте, что вы белка, которая заготавливает на зиму орехи. Вы дни напролет прочесываете поля, леса и сады в поисках желудей или, если повезет, орехов, брошенных людьми, которые кормят птиц. У вас уходит уйма времени на то, чтобы найти пищу и припрятать ее на долгую зиму, которая уже на носу. Утром, днем и ночью вы носитесь там и сям, сортируете, копошитесь, запасаетесь. В удачный день удается припасти десяток орехов. Едите вы тоже немало, чтобы хватало сил на поиски и чтобы до первых заморозков слегка обрасти жиром.
В один прекрасный день вы скачете по саду и вдруг за группкой грибов обнаруживаете щель в заборе, которой раньше здесь не было. Подходите ближе, чтобы тщательно ее исследовать. За щелью начинается туннель, вы никогда не видели такого прежде. Вы смотрите направо, налево, позади себя, потом снова направо и налево. Принюхиваетесь. Все как будто бы нормально, и от сидящего неподалеку паука-кругопряда исходят волны спокойствия, а обычно это хороший знак, так что вы входите в туннель. Он длинный и темный, но вы чуете запах арахиса, а арахис – это ваше самое, самое… Ой-ой-ой! В конце туннеля – лучший в мире сад. Самое главное в этом лучшем в мире саду – огромная куча арахиса, которая лежит прямо посередине. В этой куче столько арахиса, что хватит не только на эту зиму, но и на долгие-долгие годы. Вы замираете на секунду, еще принюхиваетесь. Здесь наверняка скрыта опасность…? Но никакой опасности вы не чувствуете. Ничем не пахнет. Ни кошкой, ни собакой, ни вонючей лисой. Ни другой белкой. Вы – наедине с арахисом. Что вы станете делать?
– И как же я была зачата?
Господи боже. Ну и вопрос. С тех пор как Холли узнала, что Чарли – ее отец, она постоянно задает неудобные вопросы. Как она была зачата? Ладно. Нужно сосредоточиться. Почему Брионии тут нет? А впрочем, при ней рассказывать было бы еще более неловко. Они никогда не говорили с ней о той ночи, и вспоминать вдвоем сейчас, на глазах у Холли, было бы…
– Это произошло на Ферме, в летнем домике.
– Мило. А во что вы с мамой были одеты?
– Ну, мало во что, когда дело дошло до самого, так сказать, акта…
– Это я знаю! Я имею в виду – до того.
– Я помню, что твоя мать выглядела сногсшибательно, она была в золотистом платье.
Которое он порвал, осознает Чарли только сейчас. Порвал, потянув бретельку не в ту сторону.
– Почему?
– Почему она была в золотистом платье? – переспрашивает Чарли. – Потому что она была на свадьбе.
– На чьей?
– Августуса – дедушки, и Сесилии.
– Она была подружкой невесты?
– Нет, Сесилия решила обойтись без подружек, потому что…
– Ясно. Ладно. И…?
Что говорить дальше? Он тогда направлялся в туалет, из гостиной донеслись чьи-то крики, и он, как обычно, остановился подслушать. Флёр отчего-то кричала на Августуса. Двое людей, за много лет не перекинувшиеся ни словом, вдруг отчаянно ссорились и кричали друг на друга. Чарли разобрал что-то о незримости и несуществовании. Все это было очень, очень странно. Она что же…? С Августусом? Это объяснило бы всю… Когда Флёр вышла из гостиной, Чарли последовал за ней в огород. Там, посреди грядок с лавандой, мятой, розмарином, мелиссой и чабрецом она сквозь слезы раскрыла ему правду: она его сестра, и ее (точнее, их) отец велел ей держать язык за зубами, поскольку ему стыдно, что он переспал с ее матерью, чертовкой Розой, которая… Конечно, Августус знает, что Беатрикс никогда не простит его, если обнаружится… И к тому же он трус, и… И дальше – момент, вспоминать который совершенно невыносимо. Флёр протягивает к Чарли дрожащие тонкие руки, ей так нужно, чтобы он ее обнял, погладил и утешил, как напуганного зверька, которого оставили одного на морозе до самого утра, заперев дверь на ночь. Чарли оттолкнул ее.
– Перестань, ты мне омерзительна, – сказал он. – Не прикасайся ко мне.
Все эти годы он терзал себя догадками, пытаясь понять, почему она отвергла его после той встречи в летнем домике и что он тогда сделал не так. И вот теперь наконец все объяснилось. Его замутило, к горлу подступила рвота, Чарли пошел прочь из огорода и направился к свадебному навесу за бутылкой шампанского. А там была Бриония, тоже с бутылкой шампанского. Куда же подевался Джеймс? Может, отвозил кого-нибудь куда-нибудь? А может, его вообще не было на свадьбе. В те времена он часто отсутствовал. Вечно сдавал срочную статью, или писал книгу, или брал интервью. И жена Чарли, Чарлин, тоже пропадала на работе – конечно, она всегда была на работе, всегда на вызове.
– Твоя мать пила шампанское из прекрасного хрустального фужера.
– Что еще за фужер? – морщится Холли.
– Так называется бокал для шампанского, темнота!
– И ты пригласил ее на танец?
– В некотором смысле, да.
Музыканты давно перестали играть.
– Жизнь – дерьмо, – сказала Бриония Чарли. – Согласен?
Вместо ответа он спросил у нее, что такого дерьмового в ее жизни. Ему казалось в ту секунду, что самая дерьмовая жизнь на свете – у него. Оказалось, что Бриония якобы скучает по родителям, а Джеймса нет рядом, когда он ей так нужен. Она напилась, и ей стало жалко себя. Но она воспряла духом, узнав, что Чарли тоже несчастен.
– Давай возьмем еще бутылочку, – сказала она. – Будем страдать вместе. Станем самыми несчастными людьми в истории.
– Мы остались совсем одни в свадебном шатре, – говорит Чарли. – Мы посмотрели друг на друга и вдруг поняли…
Что они поняли? Что тому, кто сидит напротив, так же одиноко и хреново? Или что им обоим срочно нужно сделать что-нибудь нелепое, грубое и отвратительное?
– Мы вдруг поняли, что, хоть мы и не влюблены, мы очень-очень большие друзья, а это во многих отношениях даже лучше, чем любовь, и твоя мать была такой красивой – с рыжими кудрями, которые струились по плечам, как на картине Россетти, а на мне был смокинг “Ив Сен Лоран”, и мы были тогда моложе, и оба искрились и сверкали, и в небе сияла луна…
– Становится довольно мерзко, но мне нравится.
– Мы пошли по траве в сторону летнего домика, через таинственный сад, напоенный прекрасным и безрассудным ароматом жасмина, и дальше – во фруктовый сад, где росли вишневые деревья. По пути мы срывали поздние вишни, кормили ими друг друга и целовались.
А потом Бриония пошла поблевать. И Чарли показалось, что до него через весь сад доносятся всхлипывания Флёр, и он хотел пойти к ней, но не мог, а потом вернулась Бриония и прополоскала рот шампанским, которое они так и несли с собой, и вот перед ним вдруг оказалась его крупная, смелая и довольно привлекательная двоюродная сестра, в чьей мягкой плоти можно было хотя бы ненадолго обрести забвение. Ее тепло и мягкий аромат в складке пышной груди, и потом – сладкое утешение между ее роскошных бедер, и вот…
– И вот…
– Да, и вот тогда-то ты была зачата.
– И это было лучшее мгновение в твоей жизни?
– Ну, если взглянуть на это так… Конечно, да.
Короче, живет такой парень, ага, и он типа очень бедный. Живет на территории завода, в комнатенке без отопления, с крысами, которые жрут его мыло и обгрызают ему ногти на ногах, пока он спит. Он откладывает гроши, подбирает разный хлам, чинит и умеет обходиться тем, что есть. Он – здоровяк с одной сменой одежды и уговором с менеджером из ближайшего спортзала, в котором есть сауна. Он, случается, тырит всякое: кофеин с завода, таблетки, радиодетали, но большую часть времени занимается тем, что собирает грибы, ловит кроликов и голубей и маринует то да се, иногда даже и себя самого, ха-ха, в дешевом джине. Ну и немного мэджикал мистери тура он тоже любит, почему бы и нет? Всего-то J5.99 – и ты уже не знаешь, куда направляешься, не такая уж и плохая сделка, получше большинства наркотиков, хотя что вы в этом понимаете-то. И перепихнуться по-быстрому с кем-нибудь на берегу этому парню тоже всегда удается. Иногда приходится платить, но чаще нет. Он такой грязный, что кажется чистым, и вообще девчонкам нравится, как его крепкие мелкие яйца побрякивают в серых спортивных штанах. Еще его козырь – синие глаза пронизывающей силы, классные скулы и то, что он всегда готов почти на все, а девчонкам нравятся парни, которые не прочь рискнуть.
И вот летним днем в восемьдесят кто его знает каком году он садится на автобус до Маргита. У него целая сумка желтых таблеток – вам-то какое дело, откуда они взялись. И вот он с компанией красивых упакованных людей болтается где-то у моря в какой-то не то Стране Мечтателей, не то в Мечтательном Краю, и все жрут его желтые таблетки, и потом опять он куда-то мчится – вжж! – по трассе А2 на М25, а оттуда – в какое-то поле, где все любят друг друга, но больше всех прочих он любит девушку по имени Роза, она напоминает ему кого-то, кого он любил давным-давно, и вот он идет за ней через поля в дом на колесах, и там она дает ему, правда-правда, хотя потом будет говорить, что ничего такого не было, и после он идет за ней обратно через поле и снова по трассе М25, а с ней – на А2 и оттуда – в место под названием Сэндвич – ха-ха, идиотское название, да? – в огромный дом, где обнаруживает прекрасную тоненькую дочь, к которой ЕМУ ЗАПРЕЩЕНО ПРИКАСАТЬСЯ, и мудрую старую женщину, которая ведет занятия йогой и ждет, когда к ним вернутся парни из “Битлз”, а еще ее подругу, похожую на ведьму, и их драгоценнейшее имущество – волшебную книгу, понятное дело, херня полная, конечно, но вот только…
Он ее спер. Конечно, спер, а то как. Какой прикол в мистике, если тебе не перепадает ни секса, ни денег? И он собирался продать книгу, понятное дело, вот только он начал ее читать, и оказалось очень интересно, разные там заклинания, и колдовство, и наставления, как сделать так, чтобы Вселенная тебя слушалась. Он, например, пошептал ночью кое-какие слова крысам, попросил уйти, и те ушли. Он стал приносить подарки лесным жителям и духам, и они показали ему все плоды, орехи и грибы, о которых он только мог мечтать. Он попросил у Вселенной большой дом – и получил несколько проигрывателей для пластинок, ну и что, неважно. И вдруг нашелся его давно пропавший дядя на острове Джура и стал присылать ему виски и деньги, и тогда он стал продавать виски, и покупать пластинки, и покупать таблетки, и покупать пластинки, и покупать таблетки, а потом познакомился с парнем по имени МС Угар и, короче, стал диджеем, и книга подсказала ему всегда оставлять сахар для муравьев и выращивать цветы, которые любят насекомые, если, конечно, хочешь, чтобы насекомые любили тебя, и еще всегда спать со всеми, ведь это идет им на пользу, ну и к тому же делать все, что хочешь, поскольку…
В конце концов он книгу вернул. Они так горевали, все эти милейшие женщины, а потом так его благодарили, ему даже перепал еще один раз с Розой, один-единственный, а затем все начали разлетаться на самолетах в поисках наркотиков, а что тут такого, и тогда диджей улизнул в свободную комнату, кое-что там починил и стал растить растения и помогать Розе с ее Большим проектом: нужно было постоянно что-то подрезать и поливать, а также курить и нюхать, и как-то днем во вторник он чуть не помер, но все-таки пришел в себя, да, хоть и без одной руки. А потом она исчезла.
– Итак, я хотела бы знать: вы добавите мне пять баллов за эссе, если я сниму майку?
– Что?
– А за десять баллов я…
– Шарлотта Мэй, возьмите себя в руки. Я совсем не за этим…
– Сейчас три часа ночи, я одна у себя в квартире, и кто же это зашел меня навестить? Это мой преподаватель, Олли. Поздоровайся, Олли.
Она подносит телефон к самому его лицу.