Опоздавшие

Он поцеловал ее в щеку. Глаза его набрякли слезами. Наверное, они больше никогда не увидятся.

Вдоль борта со спасательными шлюпками Винсент прошел к сходням, доски которых пружинили под ногами, точно клавиши пианино. На случай, если Брайди смотрит с палубы, он отошел подальше и, привалившись к фонарному столбу и уткнувшись лицом в рукав, безудержно разрыдался, ничуть не стесняясь незнакомых прохожих.





47

Брайди




Килконли, Ирландия

Сентябрь, 1928



Дорогая Аделаида,



Спасибо за газетную вырезку о Винсенте. Сердце мое возрадовалось, когда я увидела его на фото, такого красивого, в конфедератке, и прочла, что он удостоен премии ректора. Я пишу ему письма, но только мысленно. Не хочу быть обузой. Дай-то Бог, чтобы Хэтэуэи сохраняли добрые отношения с Холлингвортами и ты держала меня в курсе дел.

А ты-то! Выросла до старшей экономки! С собственной гостиной! Теперь тебя не разглядишь из той комнатушки, что послужила мне прибежищем. Я перед тобой в неоплатном долгу.

Ты не поверишь, как у нас тут всё изменилось. Похоже, из прежнего остались только камни в оградах да галки на деревьях. Помнишь картофельные поля Макгиннов? Теперь там стрекочут тракторы и брызжут поливалки. По всей округе машины пугают овец. Так странно видеть триколор вместо старого флага с золотой арфой на зеленом фоне. Даже деньги стали другие – в них столько красного, что достоинство купюры прям просвечивает сквозь карман.

В Килконли я добралась после долгого морского путешествия. Спасибо щедрым знакомцам Винсента, оплатившим второй класс, что так облегчило мою поездку. Целые дни я проводила на палубе в шезлонге, точно английская королева. Однако было тяжко десять дней плыть над могилой Тома, мир его праху. Я всё представляла его в темной глубине.

Минуло двадцать лет, как мы с тобой уехали из дома. Глупо было думать, что всё здесь осталось, как раньше: мама у плиты, отец за бутылкой. Но мне мечталось, что в день моего отъезда время остановилось и всё замерло до той поры, когда я вновь ступлю на родную землю.

Я откинула щеколду на калитке и прошла к черному ходу – мол, не шибко-то барыня. Но там не было звонка, а на стук никто не ответил. Хоть я вернулась в отчий дом, я сочла себя не вправе вламываться без уведомления. Пошла к парадному входу. Дверь открыла Кэтлин, и я маленько обомлела, увидев перед собою женщину средних лет. Наверное, и мой вид ее слегка ошарашил. Она не упала ко мне в объятья и не заплакала от радости, хоть именно этого я ожидала, ведь когда-то мы были очень близки. Может, сдержанность ее объяснялась тем, что она боялась сбить бигуди, накрученные к завтрашнему выходному. Сестра повернулась ко мне спиной и крикнула вглубь дома: «Мам, Брайди приехала!» Вот так я узнала, что мама, слава Богу, жива.

Кэтлин отошла от двери, и я это поняла как приглашение в дом. В прихожей старая вешалка исчезла, я положила пальто и шляпку на стул и прошла в гостиную, где в кресле у камина сидела мама. Тут-то я и увидела, что с ней сделалось. Бедная мама выжила из ума. Ты помнишь кондитерскую Куигли, где их старая матушка сидела, привязанная к стулу? Вот такой же стала и моя мама.

Я спросила Кэтлин, как давно это случилось. Сестра сказала, что писала мне и про маму, и о смерти папы. Даже если так, этих писем я не получила. Что толку писать в пустоту, сказала Кэтлин, и я ее не виню, поскольку сама писала неаккуратно.

Заботы о маме легли на сестру, ибо Дэн поступил в лимерикскую семинарию, Куинн работал на фабрике в Туаме, Маргарет училась в школе медсестер в Шанноне, Нелл уехала в Дублин, где вышла замуж за галантерейщика. Дома жила только Дейзи, записавшаяся на курсы секретарш.

Кэтлин была замужем, но приехала домой, чтобы приглядывать за матерью. Муж и дети остались в доме свекрови в Конге.

Сестра предупредила, что мама никого не узнает. У меня сжалось сердце. Ведь я могла бы ухаживать за собственной матерью, но вместо этого опекала чужого американского отца. Знаешь, Кэтлин ошиблась. Мама-то меня узнала. Узловатыми пальцами она перебирала бахрому шали, укрывавшей ее колени, но, увидев меня, потянулась рукой к моему лицу.

Мама назвала меня по имени, и я едва не расплакалась. Ощутив на щеке ее заскорузлые пальцы, я как будто перенеслась в детство, и все мои годы в Америке показались сном.

Поначалу Кэтлин со мною держалась сухо. Мол, я вся такая из себя культурная, а подарков-то никому не привезла. В доме теперь было газовое освещение, и она всё время за мною выключала свет – мол, счетчик-то крутится. Но я не обижалась. На ее месте я бы вела себя так же. Возвращение блудного дитятки – несказанное счастье лишь для родителя.

Сестра оттаяла, поняв, что я приехала насовсем. И тотчас попутным грузовиком рванула к собственной семье, которую целый год видела лишь от случая к случаю.

И вот теперь я, воплощение дочерней преданности, забочусь о больной матушке. Мне хорошо. Я ей читаю и веду по дорогам ее прошлого, радуясь, что могу не вспоминать события, произошедшие после моего отъезда. Мама онемела, но я знаю, что она меня слушает. Когда я говорю о своем детстве, в глазах ее вспыхивают искорки.

Спасибо, что ты не поверила сплетням. У миссис Холлингворт-Портер свои резоны думать обо мне плохо, но только тебе я открою всю правду. Бог даст, когда-нибудь сядем с тобой в кофейне О’Хёрли (да, она еще существует, хозяйкой там его дочь-хромоножка) и я тебе всё расскажу, ничего не утаивая.

Засим желаю тебе здоровья и благополучия. С твоими родными всё хорошо, я вижусь с ними в церкви, и они постоянно превозносят тебя за щедрые вложения в письма, позволяющие твоим племяшкам учиться в монастырской школе.



Бихмор, Ирландия

Рождество, 1933



Дорогая Аделаида,



Спасибо за заметку о выпускных торжествах Винсента. Я плакала, разглядывая фото. Какой он стал взрослый и красивый! Я и подумать не могла, что ему так повезет. Я никогда не забуду твоей роли в устройстве его жизни. Если б ты не отвела меня в ту миссию, я бы оказалась неведомо где и Холлингворты не усыновили бы моего мальчика.

Даже здесь газетные заголовки вопят о невзгодах Америки. Я ужасно рада, что вопреки всеобщему развалу Хэтэуэи сохранили дом на Пятой авеню. Представляю, как тяжело тебе и горничным, вынужденным исполнять мужскую работу. Мир меняется, но вовсе не к лучшему.


Пожалуйста, прости мое долгое молчание. Но ты всё поймешь, узнав мои новости.

Два года назад мама скончалась, упокой Господь ее душу, и на панихиде я сама перепугалась чуть не до смерти. Мне показалось, я вижу Тома, преклонившего колени! Но еще больше призрака меня поразило, что кто-то из Флиннов пришел проститься с покойной из семьи Моллой.

А потом вспомнила, что раздрая уже нет.

Конец ему положила война. Флинны и Моллои бок о бок сражались в окопах, и когда не все из них вернулись домой, брешь между нашими семьями исчезла. Бывшие солдаты не пожелали работать на земле и подались в города.

Ты, может, помнишь, что мы с Томом отправились в Америку благодаря его брату Дэнису, который прислал нам билеты. Я знать не знала, что он вернулся из Покипси. У нас тут многие фермеры состарились, а молодежь к земле ничем не заманишь. А вот Дэнис другой. После стольких лет на кожевенной фабрике, где отравленный воздух – что твоя газовая атака на фронте, он был рад-радешенек пасти коров.

Мы поладили сразу. И разве могло быть иначе? Нас объединяли Том и Америка, которая каждого из нас по-своему подвела. С Томом я была ослепленной любовью девчонкой. Дэниса я встретила женщиной с грузом прожитых лет. Но для любви это не помеха.

Вот и вышло, что наша старая ферма опять стала фермой Моллоев. У нас поля, луга, яблоневый сад и огород, на котором я применяю навыки, полученные от Нетти.

И самое главное, Бог дал нам ребенка, вот почему мне было недосуг писать письма. Алиша родилась два года назад, когда мне уже стукнуло сорок. Вообрази, сколько молитв я вознесла святой Анне. Дочка такая же рыженькая и синеглазая, как Винсент. Не надышусь, не налюбуюсь на нее. Мне как будто вернули пропущенные годы с маленьким Винсентом.

Несчетно раз меня подмывало сказать Дэнису, что у него есть племянник, вылитый он, который окончил один из лучших университетов Америки. Но, как говаривала сестра Джером, я борюсь с искушением. Винсента я вырастила Холлингвортом, путь он им и остается, если только Господь Бог не рассудит иначе. Как бы ни было тяжело, я обязана хранить обет молчания.

Прости, нужно заканчивать. Алиша проснулась и зовет меня. Желаю тебе веселых праздников и много радости в новом году. Пусть 1934-й принесет в мир добро.



P. S. Спасибо за рецепт рисового пудинга, только здесь днем с огнем не сыщешь хорошего риса.





48

Винсент




Манхэттен

1938



Винсент, как и вся семья, думал, что карьера его будет связана со скобяной фабрикой Холлингвортов. Но в 1932-м, когда он окончил университет, Великая депрессия уже набрала полные обороты. Спрос на скобяные изделия снизился катастрофически, а надежных партнеров, десятилетиями закупавших продукцию для универмагов, сменили молодые управляющие, не желавшие раскошеливаться на товар ручной работы. Градообразующее предприятие, в 1842-м основанное прадедом Винсента, было вынуждено сократить столько рабочих, что об этом писали в передовицах веллингтонских и даже хартфордских газет.

Незадолго до смерти деда руководство фабрикой перешло к дяде Бенно; Винсент был готов войти в число управленцев, но дядюшка посоветовал ему искать счастья на стороне.

– Примени свои таланты подальше от этого затрушенного городишки, – сказал он, когда дипломированный Винсент на Рождество приехал домой.

А перед тем был 1929-й.

Газеты писали, как в Черный вторник мистер Шервин, отец Хо-Хо, облачившись в опрятный синий саржевый костюм, лайковые перчатки и гамаши, на Пятой авеню бросился под трамвай. Впавшего в истерику вагоновожатого госпитализировали. На похоронах был уже не Хо-Хо, а Хорас. В университет он не вернулся.

Дядя Бенно заранее подыскал племяннику должность в хартфордской страховой фирме, но перспектива конторской работы померкла, когда в студенческом городке появился представитель рекламного агентства с Мэдисон-авеню, отбиравший кандидатов для работы нового типа – исследования рынка. Джордж Гэллап (Винсента и других студентов, приглашенных на собеседование, впечатлила его визитка, на которой значилось «Д-р Гэллап, магистр психологических наук») служил в агентстве «Янг и Рубикам», размещавшем рекламу в знаменитых журналах и радиопрограммах, хорошо известных Винсенту. Доктор Гэллап искал людей, желающих быть на передовой нового фронта – то есть убеждать покупателей в достоинствах таких американских товаров, как сгущенное молоко Бордена, граммофоны «Коламбия», мыло «Фелс» и прочих.

Несколько лет Винсент работал у «Янга и Рубикама», а потом его старый друг Осворт Хейден, тоже подвизавшийся на рекламном поприще, сообщил о вакансии в фирме «Джеймс Уолтер Томпсон».

– Здесь ты будешь администратором, а не мальчиком на побегушках, – сказал он.

Винсент отважился на переход и был вознагражден прибавкой к жалованью. И вот нынче по платной дороге он направлялся в штаб-квартиру «Крема красоты Ля Бланш» в Нью-Джерси. С ним ехал Осворт, который теперь стал Озом Хейденом, автором рекламных текстов. За рулем был Винсент. Водить машину он любил. Это было кстати, поскольку в рекламном бизнесе существовало любопытное неписаное правило: в поездках на встречи с клиентами роль водителя исполняет администратор. Он же получал служебную машину. Компания «Дженерал моторс» была в числе клиентов фирмы Уолтера Томпсона, и потому Винсенту выдали шестицилиндровый «олдсмобил». Машина стояла в гараже агентства, располагавшегося в небоскребе «Грейбар-билдинг», что избавляло от расходов на парковку. В доме из бурого песчаника в районе Шестидесятых улиц, где Винсент занимал половину верхнего этажа, гаража не имелось. Когда Винсента навещали родители или тетушки, он встречал их в вестибюле и препровождал на свой пятый этаж. Гости пыхтели, на площадках останавливались отдышаться и ахали над тяжелыми условиями, в каких приходится жить представителю рода Холлингвортов. Но Винсент считал, ему повезло найти квартиру за приемлемую цену в хорошем районе. Он получал приличное жалованье, однако боялся чрезмерных расходов. Если раньше в стране деньги текли рекой, то теперь стали оазисом в пустыне.

Осворт расположился на полу и, используя пассажирское сиденье как стол, правил текст в макете рекламы. Вообще-то это был даже не макет, а большой блокнот, где на листе тонкой бумаги художник изобразил девушку перед зеркалом, в котором ее отражение сияло, точно солнце.

– Какое слово для цвета лица точнее – «лучащийся» или «яркий»? – спросил Осворт.

Винсент уже усвоил: со своим мнением лучше не лезть. Считалось, что администраторы, а уж младшие и подавно, мало что смыслят в творческом процессе создания рекламы.

– А сам ты как думаешь? – вопросом на вопрос ответил Винсент, хотя, на его взгляд, слово «лучащийся» полнее передавало эффект от пользования кремом, в состав которого входил новомодный ингредиент радий. Но, может, это слишком в лоб? По непонятным причинам авторы рекламных текстов часто предпочитали иносказания.

– Радий стимулирует жизнеспособность клеток и способствует циркуляции крови, от чего кожа приобретает блеск, – сказал Осворт. – Пожалуй, возьмем «блестящий».

– В точку! – согласился Винсент, сбавляя скорость перед будкой приема платы. Он доверял решениям Осворта, уже получившего золотую статуэтку за рекламу сельтерской с бромом. Винсент приготовил мелочь, но, увидев новый пятицентовик с Джефферсоном, заменил его на старый с буйволом и лишь тогда отдал плату кассиру.

Осворт закончил правку и уселся на пассажирское сиденье.

– Закурим? – Он достал целлофановую пачку «Олд Голд».