Опоздавшие

* * *


Брайди казалась себе такой огромной и тяжелой, словно проглотила гору. Она раздалась вся, не только в поясе – оплыло лицо, налившуюся грудь приходилось утягивать, чтоб застегнулась блузка. Даже щиколотки, которыми она так гордилась, утратили форму, и теперь ноги смахивали на столбы.

– Ты наверх? – спросила рябая лифтерша.

Брайди помотала головой:

– Нет.

«Наверх» означало «рожать». Но ей еще рано. Пока что к фельдшерице на осмотр.

Задумчивым лифтом разрешали пользоваться только для подъема на последний этаж, где принимали роды. Брайди порадовалась неспешности подъемника, ибо не любила врачей и боялась всего связанного с медициной. Один такой врач угробил дядю Марта, неправильно отмерив ему дозу лекарства. А из-за другого тетя Полли ослепла на один глаз.

Казалось, лифт недоволен непомерной тяжестью пассажирки – ехал еле-еле, скрежеща цепями и валами. Временами кабина замирала, точно скалолаз, собирающийся с силами перед последним броском к вершине. Стенки ее были расписаны цветастыми птицами, благодушно взиравшими из одинаковых бамбуковых клеток. Птицы же были разные: павлины, попугаи, синешейки, вьюрки. Их нарисовала обитательница миссии, размашисто подписавшаяся в углу картины: «Томасина». Томасина! Прекрасное имя для дочки, подумала Брайди, в нем будет увековечен ее отец. Конечно, художница такая же Томасина, как я Лулубель. Интересно, что с ней стало? Она отказалась от ребенка или оставила себе?

При виде белого фартука и белого чепца фельдшерицы Брайди напряглась, но вскоре расслабилась, почувствовав себя в добрых заботливых руках. После осмотра фельдшерица отменила отвар из листьев малины, которым здешние будущие мамы укрепляли мышцы матки.

– Уже пора подстегивать ребеночка к выходу на свет, – сказала она.

У Брайди перехватило горло, она знала, что это будет больно. Но еще большая мука – необходимость принять решение.

В глубине души Брайди хотела, чтобы всё так и оставалось: ребеночек сидит внутри, она исполняет предписания, и не надо ничего решать. Потому что выбор ее определит курс двух жизней – ее собственной и еще одной.





* * *


В миссии роды принимала акушерка. Да, богатым дамам помогали врачи, но девушки говорили, что акушерка – гораздо лучше. Врачам-мужчинам веры нету, ибо что такое рождение ребенка, можно понять лишь через личный опыт. Здесь врача вызывали в самом крайнем случае, и часто, рассказывали девушки, с его приходом всё становилось только хуже.

Вот, к примеру, всем известный случай с Мэри-Кэтрин. Схватки начались, а потом вдруг прекратились. Акушерка сообщила о том, что роженица и сама уже поняла. Ребенок умер во чреве. Чтоб его извлечь, вызвали врача. А тот приехал пьяный. Дело было в субботу. Врач рухнул на свободную койку, проспался и лишь потом начал ковыряться в Мэри-Кэтрин. Да так грубо, точно мясник, рассказывала акушерка. Уходя, он сказал, что девица вряд ли выживет. Каждый день медсестры обмывали ее карболкой, и Мэри-Кэтрин поправилась, но стала совсем другой – всё время плакала. Сама не понимаю, отчего я плачу, говорила она, ведь моя драгоценная дочка блаженствует на небесах. Потом она уехала на родину, в Голландию. Теперь на ее койке спала Брайди (Лулубель).

Вспоминая эту историю, она всякий раз пугалась и гадала, не помешает ли этот страх появиться на свет ее ребенку.

Мать и тетки говорили, что ходьба – лучший способ заставить младенца выбраться наружу. Будь Брайди дома, гуляла бы себе по холмам и гористым улочкам, вдыхая солоноватый воздух, а ветерок играл бы полами ее плотно застегнутого пальто.

Сейчас приходилось довольствоваться прогулками по черно-белым плиткам коридоров, окаймленным крашеными плинтусами. Брайди ежедневно наматывала круги по всем этажам, кроме последнего четвертого – вход на родильный этаж был запрещен, да ее туда и не тянуло.

Выйти на улицу она, разумеется, не могла. И не только потому, что вновь разыгралась метель, злобно стучавшая в окна. С пузом ни одна приличная женщина не покажется на люди. (А она, Брайди, приличная. Себя уважает. И это еще одна причина отдать девочку на удочерение, которое сразу выведет ее из разряда незаконнорожденных.)

В таком виде она бы не вышла на улицу, даже если б Том был жив и они, венчанные, жили в славной квартирке, снятой на его заработок плотника. Этому мастерству он обучился у старого мистера Долларда. С десяти лет Том был его подмастерьем. После уроков приходил в его мастерскую. Собственных сыновей мистера Долларда ремесло это не прельщало. В Килконли старик был лучшим мастером. Он мог всё: выстругать дверные наличники, стенные панели и люльки, сделать красивую резную мебель. Помог Тому вырезать из полена миску в подарок матери. Знает ли он, что Тома больше нет? Брайди представила, как стало печальным брыластое лицо старика. Он столько вложил в парня, надеясь, что тот применит свои навыки в еще не вполне обустроенной Америке, но всё оказалось зря.

Брайди вообразила, что качает раскрашенную колыбель, сделанную Томом для их малышки.





* * *


В тот вечер была ее очередь искупаться в ванне, и она блаженно окунулась в теплую воду, в которой до нее уже вымылись двое. Груди ее, прежде маленькие, стали огромными. Живот вздымался белой величавой горой в синих прожилках, испещрявших и грудь. Некогда розовые, соски увеличились и устрашающе потемнели. От пупка к лобку тянулась темная полоска, словно деля живот пополам.

Брайди руками его обхватила, как будто обняв ребенка. Может, он это чувствует. Она воспринимала дитя как человека, которого не знает никто, кроме нее. Иногда на животе взбухал бугорок, выдавленный крохотной ручкой или ножкой существа, обитавшего внутри. Живот стал твердым, как дверь, в которую можно постучать.

– Стучи, стучи, – шепнула Брайди, пытаясь наладить контакт с человечком.

Молилась ли она? Да, когда выбиралась из ванны (в дверь уже колотили, мол, время-то истекло). Молилась о том, чтоб не умереть в родах. Чтоб ребенок не родился калекой или с синдромом Дауна. Такой родилась дочь маминой кузины и прожила сорок два года. «Счастливое было время! – говорила ее матушка. – Господь дал ее мне на радость». Но для ребенка Брайди был только один вариант – никаких изъянов, перекрывающих путь к приемной семье. Иначе придется оставить его себе либо навеки заточить в ужасный дом инвалидов.

Натягивая плотную белую сорочку, на груди которой синими нитками было вышито название миссии, Брайди неожиданно почувствовала, как внутри нее что-то забурлило, точно в бутылке с газированной водой.

Скоро они с малышкой встретятся. Что-то о ней подумает дочка? Как было бы хорошо принести ее к домашнему очагу и уложить в колыбель-качалку, которую загодя смастерил Том.

– Прости меня, – сказала Брайди, осторожно проводя полотенцем по холму живота. Жалко маленькую, которую вытолкнут на свет в январе, самом холодном месяце.






* * *


Одна девушка, прежде работавшая в парикмахерской, припасла флакон дорогого шампуня. За три цента с носа она мыла головы тем, кому подошел срок, дабы своих младенцев они встретили в наилучшем виде. Нынче она вымыла голову Брайди, и теперь та, стоя у окна гостиной, под утренним солнышком сушила волосы. Том их обожал, называл «медовой струей». Отросшие до пояса волосы сохли долго, но Брайди прям чувствовала, какие они стали блестящие. Малышку она встретит во всей красе.

Брайди подошла к журнальному столику и просмотрела кем-то брошенную газету «Геральд». Ее увлекла заметка о странном явлении. В Нью-Джерси на крышу дома уселась невиданная крылатая тварь с лошадиной головой и песьей мордой!

И тут вдруг как будто что-то лопнуло внизу живота.

Охватило морозом.

Брайди боялась посмотреть под ноги, однако глянула. На холодном полу дымилась лужа.

Но ребенок, слава богу, не выскочил. И что теперь делать? Что делать-то?

Мысли путались. Брайди скрутила еще влажные волосы, затолкала их под воротник, взяла из мусорной корзины старые газеты и, нагнувшись, стала промокать лужу. В пояснице возникла тупая боль. Брайди опустилась на четвереньки. Сразу стало легче. Поясницу отпустило. Ой, как хорошо, подумала Брайди, так бы и стояла, и плевать, что выгляжу парнокопытной скотиной.

– Ты что, Лулубель? – окликнула ее заглянувшая в гостиную девушка и, сразу всё поняв, сказала, что сбегает вниз к дежурной – пусть вызывают акушерку.

Брайди стояла на четвереньках, наслаждаясь покоем во всем теле, – так, наверное, себя чувствует дикая лошадь, сбросившая седло.

Дожидаясь помощи, она мысленно разговаривала с ребенком, что уже вошло в привычку: «Ничего-ничего, маленькая моя Томасина». Хотелось подготовить малышку к тому, что предстояло. А что предстояло-то? Поди знай.

Она никогда не видела родов, хотя после нее мать родила еще семерых. Три года назад, когда ожидалась Дейзи, мать взглядом попросила Брайди быть рядом, но она так же безмолвно отказалась.

– Ступай за миссис Макгинн, – велела мама. Она стояла у плиты, но вдруг погасила огонь и, схватившись за живот, прошла к кровати.

Брайди села на велосипед, оставленный им повитухой, и покатила на другой конец поселка. Миссис Макгинн развешивала белье на веревке. Увидев Брайди, она отставила корзину и скрылась в доме, через минуту появившись с саквояжем в руках. Оседлав велосипед, повитуха предложила Брайди сесть на багажник. «Нет, одна вы доберетесь быстрее», – сказала Брайди и пошла пешком, нарочно выбрав кружной путь. Придя домой, она узнала, что Дейзи, слава богу, уже родилась.





* * *


Ну вот и Брайди отправилась «наверх». Акушерка миссис Гарелли и ее дочь Тэсс помогли ей дойти до лифта. В кабину все не вместились, Тэсс побежала по лестнице. Стараясь отвлечься от боли в пояснице, Брайди считала ее шаги, гулким эхом отзывавшиеся в лестничном колодце. Быстроногая Тэсс наверх добралась раньше лифта. Брайди препроводили в родовую палату, где помогли снять юбку, чулки и облачиться в чистую белую сорочку длиной чуть ниже колена.

В комнате, которой Брайди побаивалась, не было ничего особенного: кровать, стол, маленькая печка на угле. Сквозь окно лился серый свет зимнего дня. Комната выстудилась, и Тэсс сразу затопила печку.

Первым делом акушерка связала влажные волосы Брайди в конский хвост (она про них уж и забыла) и мазнула ей за ухом лавандовым маслом, которое, по ее словам, уменьшало боль. Тэсс помогла забраться на кровать. Тонкие руки этой четырнадцатилетней девчушки обладали недюжинной силой. Плоский тюфяк был застелен простыней и резиновой пеленкой, державшейся на английских булавках.

Акушерка поставила греться воду в большой кастрюле. Тэсс дала Брайди глотнуть отвар блошиной мяты. Брайди уже стонала. Ей казалось, сейчас она лопнет. Акушерка осторожно помогла ей встать, потом велела туда-сюда пройти и сесть на корточки, ухватившись за прутья кроватной спинки. Брайди в них вцепилась, подумав, что они похожи на тюремную решетку. Тэсс, следуя указаниям матери, кулаком надавила Брайди на поясницу.

– Сильнее, – приказала акушерка.

– Крепче, со всей силы, – попросила Брайди. Казалось, нажим кулачка отвлекает от сверлящей боли, как будто собранной со всего света.

Но вот и кулак перестал помогать.

Боль накатывала, отступала и вновь накатывала. Акушерка вложила гребень в руку Брайди.

– Сожми его, – сказала она. – Перенаправь боль.

Брайди стиснула гребень, сосредоточившись на несравнимо меньшей боли от костяных зубьев, впившихся в ладонь.

Потом у нее начался бред. Чудилось, что в ней засела та самая крылатая тварь из газетной заметки. Теперь она рвалась на волю, круша всё вокруг себя.

Брайди умоляла акушерку отсечь ей ноги, чтобы выпустить ребенка наружу. Она не представляла, что бывает такая боль. Этот опыт ее состарил, и она вряд ли его переживет.

Она молилась святому Джерарду, покровителю материнства. Взывала к Деве Марии и святому Иуде, покровителю отчаявшихся. Просила Тома забрать ее к себе. Пусть всё это закончится, и они будут вместе.

Удивительно, Тэсс ничуть не испугалась. В ее возрасте Брайди со страху давно бы напрудила. А девочка вместе с ней молилась. Брайди была ей благодарна и радовалась, что она среди единоверцев. Тэсс перекрестилась, потом пальцем нарисовала крест на лбу Брайди, что ту привело в ужас: всё так плохо и она умирает? Она умоляла дать ей опий, который, как говорили, приберегался на крайний случай, определяемый врачом. Но ведь сейчас тот самый случай и требуется врач, верно?

Акушерка уложила Брайди на кровать.

– Тужься, тужься, – велела она.

Собрав остатки сил, Брайди направила их в сердцевину между ног, и в руках акушерки оказался мокрый извивающийся комок.

– Парень, – сказала она.

– Точно? – простонала Брайди.