Опоздавшие

* * *


– Поедем подземкой, хорошо? – сказала миссис Фелпс, возглавив процессию. – В такую погоду это самый удобный вид транспорта. В двуколку мы все не поместимся, а трамвай весьма ненадежен. Стоит снегу слегка припорошить рельсы, как вожатому приходится поминутно выходить, чтоб лопатой расчистить пути.

В вагоне усевшись на плетеное сиденье, Сара расправила юбку, дабы не зацепиться за вылезший прутик, – однажды вот так вот отец порвал брюки. Клара и Дотти расположились по бокам от нее, но скрежет колес не давал разговаривать, позволяя только молча разглядывать других пассажиров, которыми в это время дня были в основном дамы. Оказалось, нынче в моде приталенные пальто без накладных плеч. А шляпки! Всевозможных форм, они были украшены не только лентой, но и перьями. Головной убор женщины, что сидела напротив, венчал целый веер ярких перьев. Похоже, кампания по защите птиц, развернутая миссис Рузвельт и Одюбоновским обществом, не убедила нью-йоркских модниц.

Над шляпками сияли рекламные плакаты, расхваливавшие превосходные свойства крахмала для стирки, тонизирующих напитков, виски, полироля для плит. Мужчина на рекламе сигар «Белая сова» весьма походил на Эдмунда.

После бала у Редфилдов Сара и Эдмунд несколько раз виделись. Сару взволновало, что вскоре после маскарада Эдмунд нанес визит в Холлингвуд. Предлогом стала необходимость консультаций с ее отцом по городским делам, но долгий взгляд Эдмунда на Сару раскрыл ей истинную цель его прихода. Похоже, ее понял и отец. Якобы за какими-то бумагами он ушел в свой кабинет, где пробыл неоправданно долго, оставив молодых людей наедине. В гостиной им никто не мешал, и только Нетти бесшумно подала чай.

Больше всего Сару впечатляла прямота ее избранника. Эдмунд не заигрывал, не хвастал, не льстил. Невзирая на лица, он всегда говорил, что думает. Видимо, это качество и направило его на стезю юриста.

Однако Сару тревожило, что их сухая беседа забиралась в столь высокие сферы, где невозможно укорениться любви.

Например, во время их уединения Эдмунд рассказал, сколько дюймов снега выпало в нынешнем году, и детально поведал о матушкином средстве от гриппа – настое хрена с засахарившимся медом. Слушая его, Сара впала в отчаяние, ибо разговор их уподобился заплутавшему кораблю и она, неопытный капитан, никак не могла выправить его курс.

Сара слышала о женских уловках направлять разговор, но сама ими не владела. В школе Кэтрин Бичер она постигала только академические предметы, необходимые для раннего умственного и духовного развития ее будущих детей. Кое в чем ей остро не хватало материнской подсказки, которую получали другие девушки. Хотя вот Рейчел спокойно обходилась без наставлений. На последнем благотворительном обеде Сара поразилась, увидев, как мужчины, окружившие сестру, завороженно внимают ее рецепту фруктового печенья.

Вдруг Эдмунд сочтет ее провинциалкой? Ведь он побывал в Европе. А она не осмелилась отъехать дальше Хартфорда, где располагалась школа Кэтрин Бичер.

Сара была рада еженедельным поездкам в Нью-Йорк, позволявшим найти новые, интересные Эдмунду темы для бесед.





* * *


На станции «Спринг-стрит» они вышли из вагона и поднялись на улицу, где, огибая сугробы, сновали толпы прохожих, стояли лошади, привязанные к бетонным поилкам, пустым или с замерзшей водой (бедные лошадки! как им утолить жажду зимой?), и торговали яйцами, приправами, живыми курами и утками зычные лоточники.

На углу Мотт-стрит миссис Кэнфилд попросила полицейского быть их провожатым. После пересечения с Кэнал-стрит дорога стала немощеной, тротуары исчезли. Под ногами хрустели устричные ракушки, бутылочные осколки, посудные черепки. Возвышались смерзшиеся кучи конского навоза. На каждом углу маячил салун. Дамы приподнимали юбки, старались не запачкать кисточки бот. Нетти намучается, отчищая мои ботинки, подумала Сара.

– Доходные дома теперь принято называть съемным жильем, – сказала миссис Фелпс, шагая вдоль длинного ряда безликих строений, где дыры в разбитых окнах были заткнуты старыми газетами. У Сары сжалось сердце, когда она увидала детские лица, маячившие за стеклами. Близился март, но было не по сезону холодно.

Полицейский вдруг остановился и показал на окно над китайским рестораном:

– Вон там несчастная Элси Сигел нашла свою смерть.

– Кто? – переспросила миссис Пребскотт. Она была туга на ухо, но, отправляясь в Нью-Йорк, слуховую трубку оставила дома.

– Элси Сигел, миссионерка, которую два ее подопечных нехристя задушили и спрятали в сундук, – пояснила миссис Фелпс, после чего Сара прибавила шагу, стараясь быть ближе к полицейскому.[6]

Группа свернула за угол и увидела надпись краской на кирпичной стене: МИССИЯ ЛУКРЕЦИИ БЕЛЛ ДЛЯ ПАДШИХ ЖЕНЩИН И ЗАБЛУДШИХ ДЕВИЦ.

– Я покидаю вас, милые дамы, – сказал полицейский, коснувшись блестящего козырька фуражки. Миссис Фелпс вложила монету в его обтянутую перчаткой руку, полисмен благодарно кивнул и, насвистывая, зашагал прочь.

Рослая Сара почувствовала себя мелюзгой, следом за внушительной миссис Фелпс поднимаясь по ступеням крыльца. Она приготовилась увидеть темное неопрятное жилище, пропитанное зловонием и полнящееся оглушительным плачем голодных младенцев. А все его обитательницы, наверное, жуткие неряхи.

Однако дверь открыла женщина в накрахмаленной униформе в розовую полоску и кокетливой розовой шапочке. Пригласив гостей в чистую прихожую с натертыми полами, она предложила им передать пальто служанке, осведомившейся, не желают ли дамы чаю.

– Нет? Тогда прошу прямо в детскую, – сказала женщина в униформе и провела их в сияющий чистотой коридор, где стояла группа заблудших девиц с большими животами – некоторые выглядели этакими бочками. Сару поразило, что все очень молоды, ненамного старше Ханны.

При мысли, что столь юные существа изведали столь взрослый опыт, который и привел их сюда, Сара покраснела. Против ожидания, особы эти не выглядели ожесточенными, их лица ничем не отличались от лиц Сариных подруг школьной поры. Пропуская благотворительниц, одна заблудшая девица, прикрыв рукою рот, что-то шепнула товарке, и обе рассмеялись. Сара подивилась их мужеству: надо же, в такой тяжелой ситуации они еще находят повод веселиться!

Уже на лестнице, одолевая третий пролет, делегация расслышала младенцев – сквозь половицы проникал неудержимый крик человечков, пока не умеющих говорить. Этот пронзительный плач Сара помнила по тем временам, когда ее сестры и брат были новорожденными, – они как будто жаловались, что маленькие тельца их не позволяют им выразить свои желания. Удивительно, но крох было слышно во всех уголках просторного Холлингвуда.

На двустворчатых дверях с матовыми стеклами красовалась трафаретная надпись: на одной створке слово «детская», на другой – «комната». Женщина в розовой шапочке распахнула дверь, явив младенцев. Прелестные карапузы сидели и лежали в железных кроватках. Некоторые, чуть постарше, тянули ручонки сквозь прутья ограждения, но большинство детишек по трое лежали в колыбелях.

В одной колыбели вся троица спала. Неужто оглушительные вопли им не мешали? Сара присела на корточки и просунула палец в кроватку. И тут вдруг ближайший к ней младенец, не просыпаясь, крепко за него ухватился. Наверное, мальчик, подумала Сара. В отличие от лысых сожителей, он обладал богатой рыжей шевелюрой – не огненно-рыжей, но темной, цвета красного кирпича. Во сне румяный малыш вытянул губы трубочкой, как для поцелуя. Красавец, просто красавец.

Если мы с Эдмундом поженимся, размышляла Сара, я не стану затягивать с рождением детей. Хочу четырех. Двух мальчиков и двух девочек – именно в таком порядке, чтобы у девочек были старшие братья, как у меня – Бенджи.

– Это наш Томас, – сказала нянька, стоявшая по другую сторону кроватки. – Милый, правда?

– Он чудо, – шепнула Сара, разглядывая спящего малыша.

– А вот его мамочка.

Обернувшись, Сара увидела девушку моложе себя, но уже познавшую то, что для нее пока оставалось тайной, – плотскую любовь, беременность и грубость родов, не исключавших печальный исход.


Конечно, для Сары они не станут таким уж тяжким испытанием. Женщинам ее круга помогают врачи, вооруженные научными знаниями.

– Ее зовут Лулубель, – представила нянька.

Девушка смотрела в пол, но Сара заметила, как чуть дернулись ее губы. Что это было? Улыбка? Усмешка?

Сара встала и, как всегда, перед невысоким визави почувствовала себя великаншей.

– Я Сара. – Она поклонилась и протянула руку.

Однако девушка ее не приняла. И даже не подняла взгляд. Обойдя Сару, она взяла малыша на руки и вышла из комнаты, стуча каблуками по натертому полу.





13

Брайди




Миссия Лукреции Белл для падших женщин и заблудших девиц

Январь, 1909



Брайди была уверена, что родит девочку. Округлый живот и утренняя тошнота на ранней стадии беременности не оставляли сомнений в поле ребенка.

А гадание на кольце окончательно поставило точку в этом вопросе. Однажды вечером девушка, которую здесь называли Лизой, велела Брайди лечь на койку и поднесла к ее огромному животу обручальное кольцо, подвешенное на нитке. Остальные девушки разной степени одетости, с пузами всевозможных форм и размеров, сгрудились вокруг и, зябко ежась, следили за движением кольца-маятника. Дешевое оловянное колечко, описывавшее круги над фланелевым халатом Брайди, заворожило ее своей силой, ибо принадлежало той, кто познал супружество. Муж Лизы, работавший в порту, погиб в результате несчастного случая, но она оставалась «миссис» и останется ею до конца жизни, даже если больше не выйдет замуж.

– Кружит, значит, будет девочка, – вынесла вердикт Лиза.

В миссии никто не знал настоящих имен и фамилий друг друга. Здешние знакомства не предполагали долговременности, а безымянность давала возможность начать новую жизнь, никогда не вспоминая о позорном прошлом. В доме на видных местах висели плакаты с девизом «Иди дальше и боле не греши». Заведение это основал человек, дочь которого умерла от скарлатины.

Миссия Лукреции Белл была протестантским учреждением. А протестанты были добрее католиков к женщинам, которым, как говорила Аделаида, «ветром надуло». Это выражение она переняла от сестры жены садовника, работавшей подсобницей в приюте для незамужних, куда Старшая сестра направила Брайди. Там постоялиц подвергали ежедневной епитимье: будили ни свет ни заря, заставляли драить полы и молельные скамьи, приказывали подолгу мыть руки, и так уж обветренные и красные. А в плату за пристанище забирали ребенка, которого пристраивали в добропорядочную семью, раз уж этакая мамаша сама не смогла ее создать.

В миссии Лукреции Белл не было никаких епитимий, поскольку протестанты их не применяли. Кроме того, после родов женщине давали шесть недель на раздумье, что делать с ребенком – оставить или отдать.

Брайди понимала, что ей, наверное, придется отдать малышку. А разве был иной выход? У нее ни жилья, ни работы, как им с маленькой существовать?

Порой она фантазировала, что вновь пересечет Атлантику и ошарашит родных своим появлением с дитем и байкой о муже, умершем в Америке. Но даже если вдруг найдутся деньги на билет, новорожденному ребенку не выдержать тяжелого путешествия. А она не вынесет еще одних похорон в море.

В свой выходной день Аделаида сопроводила ее в миссию. И без того долгая поездка конкой на Бликер-стрит показалась нескончаемой, поскольку они заняли передние места, где их не только трясло и качало, но еще удушало зловонием лошади, пускавшей ветры. Всю дорогу Брайди зажимала платком рот и нос, глуша рвотные позывы.

Впервые в жизни она переступила порог протестантского заведения. Аделаида отважно постучала в дверь, которую открыла приветливая женщина в белой униформе. Вещи Брайди она поставила в уголок и повела девушек длинным коридором с натертым до блеска полом. Проходя мимо домовой церкви, сквозь стеклянные филенки закрытых дверей Брайди заглянула внутрь: скамьи, алтарь, распятие. Удивительно, как всё это похоже на католический храм. Конечно, посещение протестантской церкви – грех, но этот грех ничто по сравнению с тем, который привел ее сюда. Уж сильнее-то душу не осквернишь.

Девушек провели в кабинет и усадили на стулья перед огромным столом красного дерева, за которым восседала сурового вида дама, направившая свой лорнет на Брайди.

Аделаида хихикнула – это был признак волнения. Брайди и сама боялась жутко. Если протестанты ей откажут, придется идти к монахиням, которые не только не простят, но еще заставят пострадать за грехи, уж с них станет. Не дай бог, суровая дама погонит прочь. В брошюре-то сказано, что миссия дает убежище и надежду всякому, кто в них нуждается. Брайди положила руку на выпиравший живот, словно напоминая, что невинное дитя тоже взывает к милосердию.

Дама осведомилась, откуда Брайди родом. А когда улыбнулась и спросила, какое имя она хотела бы взять на время пребывания в миссии, Брайди едва сдержала радостный вскрик. Девушки, пояснила дама, не раскрывают своих истинных имен, дабы потом начать жизнь с чистого листа.

– Может, Мэри? – сказала Брайди, решив назваться в честь подруги.

Оказалось, Мэри уже имеется.

– Лулубель! – выпалила Аделаида. Брайди усмехнулась. Дома так звали корову, которая, выбравшись из хлева, бродила по улицам и заглядывала в открытые окна.

Брайди кивнула, и дама, обмакнув перо в чернильницу, записала ее новое имя. Ну и ладно. Оно же ненадолго.





* * *


В спальне Брайди (Лулубель) выделили койку. Как все, она получила работу – ее откомандировали на кухню. Встав еще затемно и одевшись, по каменной лестнице Брайди спускалась в цокольный этаж, где под руководством сестры Марты (вообще-то не монахини), здоровенной женщины в фартуке, обучалась чистить, нарезать, шинковать и крошить. Пальцы наставницы напоминали сардельки, но со всем этим справлялись вдвое быстрее Брайди.

Через два месяца ее попросили заменить подсобницу прачки, которая отправилась «наверх». Наступила зима, и Брайди обрадовалась работе в теплом парном подвале, где старшая прачка посвящала ее в секреты мастерства: как деревянными щипцами ухватить прокипяченное белье, как заправить его в каток, как сваренное мыло превратить в бруски и прочим хитростям, не упомянутым в книге миссис С. С. Пил.