Опасные соседи
Часть 47 из 50 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Мне хотелось кого-то убить. Только на этот раз я хотел сделать это нарочно. Я пошел в комнату Фина. Люси пыталась меня остановить. Я оттолкнул ее.
И я любил Фина, любил, как не любил с тех пор ни одного человека.
Я отвязал от радиатора его запястье и лег рядом с ним.
«Я тебе когда-нибудь нравился? Хотя бы на минуту?» — спросил я.
«Ты мне всегда нравился. Почему ты не должен мне нравиться?» — ответил он.
Я задумался над его вопросом.
«Из-за того, что ты нравишься мне? Даже слишком?»
«Ты меня достал, — сказал он, и в его угасающем голосе мне послышался горький юмор. — Просто ужас как достал».
«Да, — сказал я. — Понимаю. Извини. Прости меня, что я сказал твоему отцу правду, когда он подумал, что ты нарочно толкнул меня в Темзу. Прости, что пытался поцеловать тебя. Прости за то, что я тебя достал».
Дом скрипел и стонал вокруг нас. Ты спала. Люси положила тебя в старую кроватку в гардеробной моих родителей. К этому моменту я бодрствовал уже тридцать шесть часов. Тишина, мерное дыхание Фина убаюкали меня, и я провалился в глубокий сон.
Когда два часа спустя я проснулся, Люси и Фина уже не было, а ты по-прежнему спала в своей кроватке.
63
Либби смотрит на Люси, женщину, окруженную любящими детьми, которых она привезла из Франции в Англию. Она привезла даже собаку. Она явно не из тех женщин, которые бросают тех, кого любят.
— Почему ты бросила меня? — спрашивает Либби.
Люси тотчас же качает головой.
— Нет, — говорит она, — нет. Нет, я не бросала тебя. Я никогда не бросала тебя. Но Фин был болен, а ты была такой цветущей и здоровой. Поэтому я положила тебя в твою кроватку, подождала, пока ты уснешь, и вернулась в комнату Фина. Генри спал, и мне наконец удалось убедить Фина встать. Он был таким тяжелым. А я была слишком слабой. Я вывела его из дома, и мы пошли к дому врача моего отца. Доктора Броутона. Я помнила, как в детстве меня водили туда. Это было прямо за углом. У него еще была ярко-красная входная дверь. Я ее хорошо помнила. Было около полуночи. Он открыл дверь в халате. Я сказала ему, кто я такая, а потом, — она грустно усмехается воспоминанию, — я сказала: «У меня есть деньги! Я могу вам заплатить!»
Сначала он рассердился. Но потом посмотрел на Фина, посмотрел пристально и сказал: «О боже, о боже, о боже!» Ворча себе под нос, он быстро поднялся наверх и вскоре вернулся, одетый в рубашку и брюки. Он привел нас в свой кабинет. Там было темно. Он включил свет, два ряда ламп, все одновременно. Я даже закрыла ладонью глаза. Он положил Фина на кушетку, проверил все его жизненно важные органы и спросил меня, что, черт возьми, происходит. «Где твои родители?» — спросил он. Я понятия не имела, что сказать.
«Их нет», — ответила я. И он покосился на меня. Как будто говорил, мол, мы вернемся к этому позже. Затем он кому-то позвонил. Я слышала, как он сыпал медицинскими терминами, объясняя ситуацию. Через полчаса появился молодой человек. Это был медбрат, ассистент доктора Броутона. Вместе они взяли около десятка анализов. Медбрат ушел посреди ночи, чтобы отвезти их в лабораторию. Я не спала двое суток. У меня слипались глаза. Доктор Броутон сделал мне чашку горячего шоколада. Это был, как бы дико это ни звучало, самый вкусный горячий шоколад в моей жизни. Я села на диван в его кабинете и уснула.
Когда я проснулась, было около пяти утра, и медбрат уже вернулся из лаборатории. Фин был под капельницей. Но его глаза были открыты. Доктор Броутон сказал мне, что у Фина сильное истощение. Он сказал, что если Фин будет получать большое количество жидкости, то со временем он поправится и с ним все будет в порядке. И тогда я кивнула и сказала: «Его отец умер. Я не знаю, где живет его мать. У нас есть ребенок. Я не знаю, что делать».
Когда доктор услышал, что у нас есть ребенок, его лицо вытянулось.
«Господи! Сколько тебе лет?» — спросил он. И я сказала: «Пятнадцать».
Он странно посмотрел на меня и спросил: «Где этот ребенок?»
«Она в доме, — ответила я. — С моим братом».
«А ваши родители? Куда они делись?»
«Они умерли», — сказала я.
Он вздохнул.
«Я не знал, — сказал он. — Извини». А потом добавил: «Послушай. Я не знаю, что там у вас происходит, и не хочу ни во что вмешиваться. Это меня не касается. Но ты привела к моей двери этого юношу, и я обязан о нем позаботиться. Итак, давай на некоторое время оставим его здесь. У меня есть свободная комната».
— И тогда я сказала, что хочу уйти, чтобы вернуться за тобой, но он сказал: «У тебя явная анемия. Прежде чем отпустить тебя, я хотел бы взять кое-какие анализы. И заодно накормить».
Так он накормил меня миской каши и бананом. Он взял немного крови, измерил мое кровяное давление, проверил, как у лошади на рынке, мои зубы, мои уши. Он сказал мне, что я обезвожена и должна провести некоторое время под наблюдением и получать больше жидкости.
Затем Люси смотрит на Либби.
— Прости, честное слово, прости. Но когда он отпустил меня домой, все было кончено. В доме уже побывала полиция, побывали социальные службы, тебя там не оказалось. — Ее глаза наполняются слезами. — Я опоздала.
64
Это я присматривал за тобой, Серенити. Я остался в доме и давал тебе пюре из бананов, соевое молоко, кашу и рис. Я менял твои подгузники. Я пел тебе колыбельные. Мы с тобой провели вместе много часов. Было ясно, что Люси и Фин не вернутся, и, если остаться дольше, тела на кухне начнут разлагаться. Я подозревал, что кто-то уже мог обратиться в полицию. Я знал: мне пора уходить. Я добавил в предсмертную записку несколько строк. «Нашего ребенка зовут Серенити Лэм. Ей десять месяцев. Пожалуйста, сделайте так, чтобы она попала к хорошим людям». Я вложил ручку, которой написал записку, в руку моей матери, затем вынул и оставил на столе рядом с запиской. Я покормил тебя и надел на тебя чистые ползунки.
Я уже собирался уйти, когда нащупал в кармане своей куртки кроличью лапку Джастина. Я положил ее тебе в кроватку на счастье. Не то чтобы я верил в такие вещи, тем более что мне она явно не принесла никакой удачи с тех пор, как я забрал ее из комнаты Джастина. Но я желал для тебя самого лучшего, Серенити. Ты единственная в этом доме была по-настоящему чиста, ты единственная была чем-то хорошим и светлым. Итак, я взял кроличью лапку и спрятал ее в твоей кроватке.
Потом я поцеловал тебя и сказал: «Прощай, моя малышка».
Я вышел из дома через заднюю дверь, надев один из старых, но дорогих отцовских костюмов и пару его ботинок. Я завязал галстук-шнурок вокруг воротника одной из его старых рубашек и зачесал челку набок. Моя сумка была набита деньгами и драгоценностями. Я вышел на утреннее солнце и тотчас ощутил на своей тусклой коже его лучи. Я нашел телефонную будку и набрал 999. Изменив голос, я сказал полиции, что тревожусь о своих соседях. Мол, я давно их не видел. Зато из дома доносится детский плач.
Я зашагал по Кингс-Роуд, все магазины были еще закрыты. Я продолжал идти, пока не дошел до вокзала Виктория. Там, в своем дорогом костюме, я сел возле грязного кафе и заказал чашку кофе. Я никогда еще не пил кофе. Мне страшно хотелось его попробовать. Когда же мне его наконец принесли, я попробовал, но его вкус был омерзителен. Я высыпал в него два пакетика сахара и заставил себя выпить. Затем нашел гостиницу и заплатил за три ночи. Никто не спросил, сколько мне лет. В журнале регистрации постояльцев я указал свое имя как Финеас Томсон. Томсон, через «о». А не Томсен, через «е». Я хотел почувствовать себя Фином. Но не совсем Фином.
Сидя в гостиничном номере, я смотрел телевизор. В конце новостного выпуска прошел небольшой репортаж. Три тела. Групповое самоубийство. Секта. Найден здоровый и ухоженный ребенок. Дети считаются пропавшими без вести. Полиция ведет поиски. Единственные фотографии, которыми располагали полицейские, были школьные фото нашего последнего года в начальной школе. Мне тогда было всего десять, и я был коротко стрижен. Люси было восемь, и она носила стрижку под пажа. Мы были неузнаваемы. Никаких упоминания о Фине или Клеменси не присутствовало.
Я с облегчением вздохнул.
И что потом? Что произошло между шестнадцатилетним мальчишкой, лежащим в трусах на нейлоновом покрывале в дешевом гостиничном номере, смотревшим по телевизору новости, и мною нынешним? Ты хочешь знать?
Тебе это интересно?
Первым делом я устроился на работу. Работал в мастерской по ремонту электрооборудования в Пимлико. Мастерская принадлежала сумасшедшей семейке из Бангладеш, которым было наплевать, кто я такой, лишь бы я вовремя приходил на работу.
Я снял однокомнатную квартирку. Я купил компьютер и книжки по программированию и учился дома, один, по вечерам.
К тому времени уже был нормальный интернет и мобильные телефоны. Я ушел из мастерской по ремонту электрооборудования и устроился на работу в телефонный сервис на Оксфорд-стрит.
Я переехал в двухкомнатную квартиру в Мэрилебоне еще до того, как этот район стал дорогим. Я перекрасился в блондина. Я ходил в качалку. Я нарастил мышцы. Я ходил в ночные клубы и занимался сексом с незнакомцами. Я снова влюбился, но он ударил меня. Я снова влюбился, но он меня бросил. Я отбелил зубы. Я завел тропических рыбок. Они умерли. Я получил работу в новой интернет-компании. Сначала нас было пятеро. Через три года нас стало уже пятьдесят, и я зарабатывал шестизначные суммы, и у меня был свой офис.
Я купил квартиру с тремя спальнями в Мэрилебоне. Я влюбился. Он сказал мне, что я урод, что никто никогда меня не полюбит, а потом бросил меня. Я переделал себе нос. Нарастил ресницы. Вставил в губы филлеры.
Потом, в 2008 году, я пошел к адвокату, чье имя было указано на бланке оригинального завещания моих родителей. Я так долго пытался задвинуть дом на Чейн-Уолк и произошедшее там в глубины своего сознания, пытался наладить новую жизнь под новым (пусть даже слегка заимствованным) именем. Я не хотел иметь ничего общего с жалким маленьким Генри Лэмом или его историей. Он был для меня мертв. Но чем старше я становился, тем все больше и больше думал о тебе. Я хотел знать, где ты и с кем ты и счастлива ли ты.
Из новостей я знал, что тебя посчитали ребенком Мартины и Генри Лэмов. Мою «предсмертную записку» приняли за чистую монету. Не было проведено никаких тестов ДНК, чтобы опровергнуть это предположение. Помня условия завещания моих родителей, я подумал, что однажды ты еще вернешься в мою жизнь. Но я понятия не имел, существует ли и по сей день этот трастовый фонд. А если он существовал, не изменил ли Дэвид его условия, пока он полностью контролировал мою мать. Мне было уже за тридцать. Я стал высоким блондином, мускулистым и загорелым. Я представился как Финеас Томсон.
«Я ищу информацию о семье, которую я когда-то знал, — сказал я. — Если не ошибаюсь, вы были их адвокатами. Семья Лэм с Чейн-Уолк».
Молодая женщина перебрала несколько бумаг, нажала несколько кнопок на клавиатуре и сказала мне, что да, они управляют имуществом семьи, но большего она сообщить мне не может.
Там был один милый юноша. Я поймал его взгляд, когда сидел в приемной. Я подождал снаружи до обеденного перерыва, а потом догнал его, когда он выходил из офиса. Его звали Джош. Еще бы! В наши дни всех зовут Джош.
Я привел его к себе домой, кормил его, трахал, и, как и следовало ожидать, поскольку я лишь использовал его, он по уши влюбился в меня. Мне потребовалось меньше месяца притворства, пока я делал вид, что тоже его люблю, чтобы он нашел документы, скопировал их и принес мне.
И там, черным по белому, точно так же, как указали мои родители, когда я был младенцем, а Люси еще даже не родилась, дом номер шестнадцать по Чейн-Уолк и все его имущество должно храниться в доверительном управлении для потомков Мартины и Генри Лэм до тех пор, пока старшему не исполнится двадцать пять лет. В конце концов Дэвиду не удалось наложить на него свою грязную лапу, и, похоже, Люси так и не появилась, чтобы заявить о своих правах на наследство. Оно все еще было ничьим, ожидая, когда тебе исполнится двадцать пять. Кто-то более циничный, чем ты, наверняка подумал бы, что я пришел, чтобы найти тебя, лишь с той целью, чтобы самому заполучить мое наследство. В конце концов, у меня не было никаких доказательств того, что я Генри Лэм, поэтому я никак не мог потребовать дом для себя, а с тобой в моей жизни у меня появился бы шанс получить то, что по праву принадлежало мне. Но нет, дело не в деньгах. Денег у меня много. А в том, что я хотел поставить в этой истории точку. А также в тебе, Серенити, в той связи, что соединяла меня с тобой.
Итак, в июне этого года я снял квартиру на другом берегу реки. Я купил бинокль и следил за домом с террасы.
Однажды утром я вскарабкался по задней стене дома на Чейн-Уолк и провел целый день на крыше, разбирая мумифицированный скелет Берди. Разбирая ее крошечные косточки. Я сложил их в черный пластиковый пакет, который темной ночью бросил в Темзу. Он был на удивление маленьким. Я провел ночь на своем старом матрасе и вернулся в арендованную квартиру на следующее утро. А потом, четыре дня спустя, сюда пришла ты. Ты и адвокат. Вы оторвали доски. Открыли дверь. Закрыли ее за собой.
Я с облегчением вздохнул.
Наконец-то!
Ты вернулась.
65
Либби смотрит на Люси.
— Что случилось с Фином? После того, как ты оставила его у доктора Броутона? В смысле, ему стало лучше?
— Да, — говорит Люси. — Он поправился.
— Он все еще жив?
— Насколько я знаю, да.
Либби закрывает рот руками.
И я любил Фина, любил, как не любил с тех пор ни одного человека.
Я отвязал от радиатора его запястье и лег рядом с ним.
«Я тебе когда-нибудь нравился? Хотя бы на минуту?» — спросил я.
«Ты мне всегда нравился. Почему ты не должен мне нравиться?» — ответил он.
Я задумался над его вопросом.
«Из-за того, что ты нравишься мне? Даже слишком?»
«Ты меня достал, — сказал он, и в его угасающем голосе мне послышался горький юмор. — Просто ужас как достал».
«Да, — сказал я. — Понимаю. Извини. Прости меня, что я сказал твоему отцу правду, когда он подумал, что ты нарочно толкнул меня в Темзу. Прости, что пытался поцеловать тебя. Прости за то, что я тебя достал».
Дом скрипел и стонал вокруг нас. Ты спала. Люси положила тебя в старую кроватку в гардеробной моих родителей. К этому моменту я бодрствовал уже тридцать шесть часов. Тишина, мерное дыхание Фина убаюкали меня, и я провалился в глубокий сон.
Когда два часа спустя я проснулся, Люси и Фина уже не было, а ты по-прежнему спала в своей кроватке.
63
Либби смотрит на Люси, женщину, окруженную любящими детьми, которых она привезла из Франции в Англию. Она привезла даже собаку. Она явно не из тех женщин, которые бросают тех, кого любят.
— Почему ты бросила меня? — спрашивает Либби.
Люси тотчас же качает головой.
— Нет, — говорит она, — нет. Нет, я не бросала тебя. Я никогда не бросала тебя. Но Фин был болен, а ты была такой цветущей и здоровой. Поэтому я положила тебя в твою кроватку, подождала, пока ты уснешь, и вернулась в комнату Фина. Генри спал, и мне наконец удалось убедить Фина встать. Он был таким тяжелым. А я была слишком слабой. Я вывела его из дома, и мы пошли к дому врача моего отца. Доктора Броутона. Я помнила, как в детстве меня водили туда. Это было прямо за углом. У него еще была ярко-красная входная дверь. Я ее хорошо помнила. Было около полуночи. Он открыл дверь в халате. Я сказала ему, кто я такая, а потом, — она грустно усмехается воспоминанию, — я сказала: «У меня есть деньги! Я могу вам заплатить!»
Сначала он рассердился. Но потом посмотрел на Фина, посмотрел пристально и сказал: «О боже, о боже, о боже!» Ворча себе под нос, он быстро поднялся наверх и вскоре вернулся, одетый в рубашку и брюки. Он привел нас в свой кабинет. Там было темно. Он включил свет, два ряда ламп, все одновременно. Я даже закрыла ладонью глаза. Он положил Фина на кушетку, проверил все его жизненно важные органы и спросил меня, что, черт возьми, происходит. «Где твои родители?» — спросил он. Я понятия не имела, что сказать.
«Их нет», — ответила я. И он покосился на меня. Как будто говорил, мол, мы вернемся к этому позже. Затем он кому-то позвонил. Я слышала, как он сыпал медицинскими терминами, объясняя ситуацию. Через полчаса появился молодой человек. Это был медбрат, ассистент доктора Броутона. Вместе они взяли около десятка анализов. Медбрат ушел посреди ночи, чтобы отвезти их в лабораторию. Я не спала двое суток. У меня слипались глаза. Доктор Броутон сделал мне чашку горячего шоколада. Это был, как бы дико это ни звучало, самый вкусный горячий шоколад в моей жизни. Я села на диван в его кабинете и уснула.
Когда я проснулась, было около пяти утра, и медбрат уже вернулся из лаборатории. Фин был под капельницей. Но его глаза были открыты. Доктор Броутон сказал мне, что у Фина сильное истощение. Он сказал, что если Фин будет получать большое количество жидкости, то со временем он поправится и с ним все будет в порядке. И тогда я кивнула и сказала: «Его отец умер. Я не знаю, где живет его мать. У нас есть ребенок. Я не знаю, что делать».
Когда доктор услышал, что у нас есть ребенок, его лицо вытянулось.
«Господи! Сколько тебе лет?» — спросил он. И я сказала: «Пятнадцать».
Он странно посмотрел на меня и спросил: «Где этот ребенок?»
«Она в доме, — ответила я. — С моим братом».
«А ваши родители? Куда они делись?»
«Они умерли», — сказала я.
Он вздохнул.
«Я не знал, — сказал он. — Извини». А потом добавил: «Послушай. Я не знаю, что там у вас происходит, и не хочу ни во что вмешиваться. Это меня не касается. Но ты привела к моей двери этого юношу, и я обязан о нем позаботиться. Итак, давай на некоторое время оставим его здесь. У меня есть свободная комната».
— И тогда я сказала, что хочу уйти, чтобы вернуться за тобой, но он сказал: «У тебя явная анемия. Прежде чем отпустить тебя, я хотел бы взять кое-какие анализы. И заодно накормить».
Так он накормил меня миской каши и бананом. Он взял немного крови, измерил мое кровяное давление, проверил, как у лошади на рынке, мои зубы, мои уши. Он сказал мне, что я обезвожена и должна провести некоторое время под наблюдением и получать больше жидкости.
Затем Люси смотрит на Либби.
— Прости, честное слово, прости. Но когда он отпустил меня домой, все было кончено. В доме уже побывала полиция, побывали социальные службы, тебя там не оказалось. — Ее глаза наполняются слезами. — Я опоздала.
64
Это я присматривал за тобой, Серенити. Я остался в доме и давал тебе пюре из бананов, соевое молоко, кашу и рис. Я менял твои подгузники. Я пел тебе колыбельные. Мы с тобой провели вместе много часов. Было ясно, что Люси и Фин не вернутся, и, если остаться дольше, тела на кухне начнут разлагаться. Я подозревал, что кто-то уже мог обратиться в полицию. Я знал: мне пора уходить. Я добавил в предсмертную записку несколько строк. «Нашего ребенка зовут Серенити Лэм. Ей десять месяцев. Пожалуйста, сделайте так, чтобы она попала к хорошим людям». Я вложил ручку, которой написал записку, в руку моей матери, затем вынул и оставил на столе рядом с запиской. Я покормил тебя и надел на тебя чистые ползунки.
Я уже собирался уйти, когда нащупал в кармане своей куртки кроличью лапку Джастина. Я положил ее тебе в кроватку на счастье. Не то чтобы я верил в такие вещи, тем более что мне она явно не принесла никакой удачи с тех пор, как я забрал ее из комнаты Джастина. Но я желал для тебя самого лучшего, Серенити. Ты единственная в этом доме была по-настоящему чиста, ты единственная была чем-то хорошим и светлым. Итак, я взял кроличью лапку и спрятал ее в твоей кроватке.
Потом я поцеловал тебя и сказал: «Прощай, моя малышка».
Я вышел из дома через заднюю дверь, надев один из старых, но дорогих отцовских костюмов и пару его ботинок. Я завязал галстук-шнурок вокруг воротника одной из его старых рубашек и зачесал челку набок. Моя сумка была набита деньгами и драгоценностями. Я вышел на утреннее солнце и тотчас ощутил на своей тусклой коже его лучи. Я нашел телефонную будку и набрал 999. Изменив голос, я сказал полиции, что тревожусь о своих соседях. Мол, я давно их не видел. Зато из дома доносится детский плач.
Я зашагал по Кингс-Роуд, все магазины были еще закрыты. Я продолжал идти, пока не дошел до вокзала Виктория. Там, в своем дорогом костюме, я сел возле грязного кафе и заказал чашку кофе. Я никогда еще не пил кофе. Мне страшно хотелось его попробовать. Когда же мне его наконец принесли, я попробовал, но его вкус был омерзителен. Я высыпал в него два пакетика сахара и заставил себя выпить. Затем нашел гостиницу и заплатил за три ночи. Никто не спросил, сколько мне лет. В журнале регистрации постояльцев я указал свое имя как Финеас Томсон. Томсон, через «о». А не Томсен, через «е». Я хотел почувствовать себя Фином. Но не совсем Фином.
Сидя в гостиничном номере, я смотрел телевизор. В конце новостного выпуска прошел небольшой репортаж. Три тела. Групповое самоубийство. Секта. Найден здоровый и ухоженный ребенок. Дети считаются пропавшими без вести. Полиция ведет поиски. Единственные фотографии, которыми располагали полицейские, были школьные фото нашего последнего года в начальной школе. Мне тогда было всего десять, и я был коротко стрижен. Люси было восемь, и она носила стрижку под пажа. Мы были неузнаваемы. Никаких упоминания о Фине или Клеменси не присутствовало.
Я с облегчением вздохнул.
И что потом? Что произошло между шестнадцатилетним мальчишкой, лежащим в трусах на нейлоновом покрывале в дешевом гостиничном номере, смотревшим по телевизору новости, и мною нынешним? Ты хочешь знать?
Тебе это интересно?
Первым делом я устроился на работу. Работал в мастерской по ремонту электрооборудования в Пимлико. Мастерская принадлежала сумасшедшей семейке из Бангладеш, которым было наплевать, кто я такой, лишь бы я вовремя приходил на работу.
Я снял однокомнатную квартирку. Я купил компьютер и книжки по программированию и учился дома, один, по вечерам.
К тому времени уже был нормальный интернет и мобильные телефоны. Я ушел из мастерской по ремонту электрооборудования и устроился на работу в телефонный сервис на Оксфорд-стрит.
Я переехал в двухкомнатную квартиру в Мэрилебоне еще до того, как этот район стал дорогим. Я перекрасился в блондина. Я ходил в качалку. Я нарастил мышцы. Я ходил в ночные клубы и занимался сексом с незнакомцами. Я снова влюбился, но он ударил меня. Я снова влюбился, но он меня бросил. Я отбелил зубы. Я завел тропических рыбок. Они умерли. Я получил работу в новой интернет-компании. Сначала нас было пятеро. Через три года нас стало уже пятьдесят, и я зарабатывал шестизначные суммы, и у меня был свой офис.
Я купил квартиру с тремя спальнями в Мэрилебоне. Я влюбился. Он сказал мне, что я урод, что никто никогда меня не полюбит, а потом бросил меня. Я переделал себе нос. Нарастил ресницы. Вставил в губы филлеры.
Потом, в 2008 году, я пошел к адвокату, чье имя было указано на бланке оригинального завещания моих родителей. Я так долго пытался задвинуть дом на Чейн-Уолк и произошедшее там в глубины своего сознания, пытался наладить новую жизнь под новым (пусть даже слегка заимствованным) именем. Я не хотел иметь ничего общего с жалким маленьким Генри Лэмом или его историей. Он был для меня мертв. Но чем старше я становился, тем все больше и больше думал о тебе. Я хотел знать, где ты и с кем ты и счастлива ли ты.
Из новостей я знал, что тебя посчитали ребенком Мартины и Генри Лэмов. Мою «предсмертную записку» приняли за чистую монету. Не было проведено никаких тестов ДНК, чтобы опровергнуть это предположение. Помня условия завещания моих родителей, я подумал, что однажды ты еще вернешься в мою жизнь. Но я понятия не имел, существует ли и по сей день этот трастовый фонд. А если он существовал, не изменил ли Дэвид его условия, пока он полностью контролировал мою мать. Мне было уже за тридцать. Я стал высоким блондином, мускулистым и загорелым. Я представился как Финеас Томсон.
«Я ищу информацию о семье, которую я когда-то знал, — сказал я. — Если не ошибаюсь, вы были их адвокатами. Семья Лэм с Чейн-Уолк».
Молодая женщина перебрала несколько бумаг, нажала несколько кнопок на клавиатуре и сказала мне, что да, они управляют имуществом семьи, но большего она сообщить мне не может.
Там был один милый юноша. Я поймал его взгляд, когда сидел в приемной. Я подождал снаружи до обеденного перерыва, а потом догнал его, когда он выходил из офиса. Его звали Джош. Еще бы! В наши дни всех зовут Джош.
Я привел его к себе домой, кормил его, трахал, и, как и следовало ожидать, поскольку я лишь использовал его, он по уши влюбился в меня. Мне потребовалось меньше месяца притворства, пока я делал вид, что тоже его люблю, чтобы он нашел документы, скопировал их и принес мне.
И там, черным по белому, точно так же, как указали мои родители, когда я был младенцем, а Люси еще даже не родилась, дом номер шестнадцать по Чейн-Уолк и все его имущество должно храниться в доверительном управлении для потомков Мартины и Генри Лэм до тех пор, пока старшему не исполнится двадцать пять лет. В конце концов Дэвиду не удалось наложить на него свою грязную лапу, и, похоже, Люси так и не появилась, чтобы заявить о своих правах на наследство. Оно все еще было ничьим, ожидая, когда тебе исполнится двадцать пять. Кто-то более циничный, чем ты, наверняка подумал бы, что я пришел, чтобы найти тебя, лишь с той целью, чтобы самому заполучить мое наследство. В конце концов, у меня не было никаких доказательств того, что я Генри Лэм, поэтому я никак не мог потребовать дом для себя, а с тобой в моей жизни у меня появился бы шанс получить то, что по праву принадлежало мне. Но нет, дело не в деньгах. Денег у меня много. А в том, что я хотел поставить в этой истории точку. А также в тебе, Серенити, в той связи, что соединяла меня с тобой.
Итак, в июне этого года я снял квартиру на другом берегу реки. Я купил бинокль и следил за домом с террасы.
Однажды утром я вскарабкался по задней стене дома на Чейн-Уолк и провел целый день на крыше, разбирая мумифицированный скелет Берди. Разбирая ее крошечные косточки. Я сложил их в черный пластиковый пакет, который темной ночью бросил в Темзу. Он был на удивление маленьким. Я провел ночь на своем старом матрасе и вернулся в арендованную квартиру на следующее утро. А потом, четыре дня спустя, сюда пришла ты. Ты и адвокат. Вы оторвали доски. Открыли дверь. Закрыли ее за собой.
Я с облегчением вздохнул.
Наконец-то!
Ты вернулась.
65
Либби смотрит на Люси.
— Что случилось с Фином? После того, как ты оставила его у доктора Броутона? В смысле, ему стало лучше?
— Да, — говорит Люси. — Он поправился.
— Он все еще жив?
— Насколько я знаю, да.
Либби закрывает рот руками.