Опасные соседи

— Кто у нас хороший мальчик? — ласково говорит мужчина. — Кто у нас очень, очень хороший мальчик?

Он смотрит на Люси и кончиком указательного пальца поправляет на переносице очки.

— Я бы рад завести собаку, — говорит он. — Но, согласись, нечестно держать животное весь день взаперти, когда сам уходишь на работу. Поэтому завел себе кошек. — Он вздыхает, затем встает и оглядывает ее с ног до головы. — Кстати, ты отлично выглядишь. Никогда бы не подумал, что из тебя получится… богемное создание.

— Ты… — она щурится на него.

— Ничего не буду говорить, — игриво говорит мужчина. — Угадай сама.

Люси вздыхает. Она устала. Она проделала такой долгий путь. Ее жизнь была всегда была такой тяжелой, ничто никогда не было легким. Ни на единую секунду. Она принимала ужасные решения, она бывала в плохих местах с плохими людьми. Она, как ей часто казалось, призрак, силуэт человека, который, возможно, когда-то и существовал, но был стерт жизнью.

И вот она здесь: мать, убийца, нелегальная иммигрантка, проникшая в дом, который ей не принадлежит. Все, чего она хочет, — это увидеть ребенка и замкнуть круг ее существования.

Но теперь перед ней стоит мужчина, и ей кажется, что он может быть ее братом, но как он может быть ее братом и одновременно не быть им? И почему она боится его?

Она смотрит на мужчину, видит тень длинных ресниц на его скулах. Фин, думает она. Это Фин. Но затем она смотрит на его руки: маленькие и изящные, с тонкими запястьями.

— Вы Генри, — говорит она, — не так ли?





53




После этого объявления я пошел к матери и сказал:

— Ты разрешила собственной дочери заниматься сексом с мужчиной, который годится ей в отцы. Это омерзительно.

— Я здесь ни при чем, — просто ответила она. — Все, что я знаю, — это то, что в нашей семье родится ребенок, и мы все должны быть этому рады.

Я никогда и по сей день ни разу не чувствовал себя столь одиноким. У меня больше не было ни матери, ни отца. К нам в дом не приходили гости. Никогда не звонил дверной звонок. Телефон был отключен много месяцев назад. Одно время, вскоре после того, как моя мать потеряла ребенка, к нашему дому каждый день кто-то приходил и по полчаса колотил в дверь. Это продолжалось почти неделю. Пока этот загадочный некто стучал в дверь, нас держали в наших комнатах.

Потом мама сказала, что это был ее брат, мой дядя Карл. Мне нравился дядя Карл. Это был такой веселый и энергичный молодой дядя, любитель бросать детей в бассейн и отпускать скабрезные шуточки, от которых взрослые хмурили брови. В последний раз мы видели Карла на его свадьбе в Гамбурге, когда мне было около десяти лет. На нем был костюм-тройка в цветочек! Мысль о том, что он был у нас, но мы не впустили его, разбила еще одну крошечную частицу моего сердца.

— Но почему? — спросил я у матери. — Почему мы не впустили его?

— Потому что он бы не понял нашей жизни. Он слишком легкомысленный и живет бессмысленной жизнью.

Я ничего не ответил, потому что отвечать было нечего. Он бы не понял. Никто бы не понял. По крайней мере, она сама это знала.

Овощи доставлялись в картонной коробке один раз в неделю. Конверт с деньгами за них клали в тайник у входной двери. Пару раз разносчик овощей звонил в звонок. Моя мать открывала почтовый ящик, и разносчик овощей говорил в щель:

— Сегодня пастернака нет, мисс, заменил его брюквой, надеюсь, вы не против?

И моя мама улыбалась и говорила:

— Хорошо, ничего страшного, большое вам спасибо.

После того как были найдены тела, этот человек пришел в полицию и сказал, что, по его мнению, это был закрытый монастырь, а моя мать была монахиней. Он называл этот пункт своего маршрута «женским монастырем». Он сказал, что понятия не имел, что в доме живут дети. Он понятия не имел, что там есть мужчина.

Я был очень-очень одинок. Я пытался реанимировать мою дружбу (или подобие дружбы) с Фином, но он все еще был зол на меня за то, что я предал его в тот вечер, когда он толкнул меня в реку. И да, я знаю, по идее, я тоже должен был злиться на него за то, что он толкнул меня в реку. Но тогда мы приняли наркотики, и я его раздражал; я понимал, что я его раздражал, и в некотором смысле заслуживал того, чтобы он толкнул меня в реку, и впоследствии моя ярость была скорее обусловлена моей уязвленной гордостью и моей обидой, нежели пониманием того, что он подверг меня смертельной опасности. И еще я был влюблен в него, а когда ты влюблен, ты прощаешь почти все. К сожалению, я перенес эту черту и во взрослую жизнь. Я всегда влюбляюсь в людей, которые меня ненавидят.





* * *


Однажды днем вскоре после объявления о беременности моей сестры, я встретил в кухне Клеменси.

— Ты знала? — спросил я.

Она слегка покраснела, наверное, потому, все эти годы мы с ней почти не разговаривали, а теперь мы говорили о том, что ее лучшая подруга занимается сексом с ее отцом.

— Нет. Я понятия не имела, — ответила она.

— Но ведь вы были так близки. Как ты могла не знать?


Она пожала плечами.

— Я просто думала, что они тренируются.

— Что ты думаешь об этом?

— Я думаю, что это мерзко и гадко.

Я энергично кивнул, как будто хотел сказать, мол, я согласен с тобой на все сто.

— Твой отец делал что-то подобное раньше?

— Ты имеешь в виду?..

— Детей. От него кто-то уже беременел?

— А-а-а, — тихо сказала она. — Нет. Только моя мама.

Я велел ей прийти в мою комнату, и поначалу она испугалась, что задела мои чувства, но потом я подумал, что это даже хорошо. Оно даже к лучшему, если я буду вселять страх, если я собирался свергнуть Дэвида и вызволить нас всех из этой тюрьмы.

У себя в комнате я отодвинул от стены матрац и вытащил вещи, которые нашел в комнате Дэвида и Берди. Я разложил их по полу и дал ей взглянуть на них. Я сказал ей, где я все это нашел.

— Но как ты туда попал? — спросила она.

— Это секрет, — сказал я.

Клеменси смотрела на предметы, и я заметил ее растерянность.

— Твой пенал?

— Да. Мой пенал. И там была еще куча других вещей.

Я рассказал ей о шелковом нижнем белье, виски и пачках денег. И пока я все это ей рассказывал, я видел, как сокрушаю ее. Совсем как в тот день, когда я рассказал Фину о том, что его отец целовал Берди. Я совершенно забыл, что рассказываю дочери о ее отце, что у них все общее, общий генетический материал, воспоминания, связи, и что своими словами я разрываю все это в клочья.

— Он лгал нам все время! — воскликнула она, вытирая подушечками ладоней слезы. — Я думала, мы делаем все это для бедных людей! Ничего не понимаю! Ничего не понимаю!

Я посмотрел ей в глаза.

— Все очень просто, — сказал я. — Твой отец забрал все ценное у моих родителей и теперь хочет заполучить их дом. Юридически этот дом находится в доверительном управлении, пока мне и моей сестре не исполнится двадцать пять лет. Но посмотри. — Я показал ей завещание, которое вытащил из коробки. В него был добавлен кодицил, написанный почерком Дэвида. Согласно ему, как то было изложено витиеватым юридическом языком, в случае смерти моих родителей дом должен был перейти непосредственно к Дэвиду Себастьяну Томсену и его потомкам. Этот кодицил был засвидетельствован и скреплен подписями моей матери и Берди. Конечно, у этой бумажки не было ни малейших шансов быть признанной в суде, но ее цель была ясна.

— Вот почему ему нужен ребенок — чтобы обеспечить себе долю в доме.

Клеменси на какое-то время задумалась.

— Что нам делать? — спросила она в конце концов.

— Пока не знаю, — сказал я, потирая подбородок, как будто там росла борода мудреца, хотя, конечно, ничего подобного не было. Я отрастил бороду, лишь когда мне было хорошо за двадцать, но и тогда она не впечатляла. — Но мы непременно что-нибудь придумаем.

Клеменси пристально посмотрела на меня.

— Ладно.

— Но, — твердо сказал я, — пообещай мне, что это наш секрет. — Я указал на предметы, которые украл из комнаты Дэвида и Берди. — Не говори своему брату. Не говори моей сестре. Никому не говори. Обещаешь?

Она кивнула.

— Обещаю. — Она с минуту молчала, затем посмотрела на меня и сказала: — Он делал это и раньше.

— Что?

Она потупила взгляд и уставилась в свои колени.

— Он пытался заставить свою бабушку отписать ему дом. Когда она была уже в маразме. Мой дядя узнал об этом и выгнал нас. И тогда мы перебрались во Францию. — Она посмотрела на меня. — Как ты думаешь, мне стоит сообщить в полицию? — спросила она. — Рассказать о его делишках?

— Нет, — моментально ответил я. — Нет. Потому что юридически он не нарушил никакой закон. Но нам нужен план. Мы должны выбраться отсюда. Ты мне поможешь?

Клеменси кивнула.

— Ты сделаешь все то, о чем я тебя попрошу?

Она снова кивнула.

Я оказался на перепутье. Оглядываясь назад, я понимаю: было немало других способов положить конец этому ужасу, но, увы, все люди, которых я любил больше всего на свете, отвернулись от меня, и поэтому я выбрал худший из возможных вариантов.