Окна во двор
Часть 52 из 121 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Папа хочет с тобой поговорить.
Я кинул взгляд на мобильный и отвернулся.
– То есть отказываешься? – уточнил Слава.
Я ничего не ответил. Тогда он снова заговорил в трубку:
– Почему-то он не хочет с тобой говорить. Странно, да? Раньше каждый день звонил.
Слава вышел в коридор, покопался в ящиках и вернулся с отверткой. Прижав телефон к уху плечом, он подошел к окну и принялся откручивать ручку от рамы. Пока он этим занимался, их непринужденная беседа со Львом продолжалась прямо при мне:
– …Там есть парень, который клянется, что завяжет с героином, если Мики к нему вернется…
– Я с ним вообще не общаюсь! – выкрикнул я, не удержавшись.
Но Слава продолжал, будто меня нет рядом:
– …притом что все это выглядит откровенной проституцией, угадай, как он называет меня?.. Да, правильно, ты хорошо его знаешь.
Я зарылся лицом в одеяло, словно это помогло бы мне спрятаться. Лицо горело – то ли от стыда, то ли от обиды. А может, все и сразу.
Договорив со Львом, Слава снова обратился ко мне:
– Ты же хотел домой. Чего ты так расстраиваешься?
– Потому что ты не домой меня отправляешь, а к нему, – выговорил я. – Чтобы он убил меня нахер, видимо.
– Ты же сказал, что он изменился, – напомнил Слава. – Что он теперь лучший папа в мире.
Я на секунду поднял голову, чтобы бросить на Славу сердитый взгляд, и уронил лицо обратно – в одеяло. Он, присев возле мой кровати, негромко заговорил:
– Мики, я всегда пытался быть с тобой человечным. Я никогда не кричал, не бил тебя, не сажал под домашний арест, не отбирал твои вещи. Вряд ли ты можешь вменить мне в вину что-то из этого. И к чему это привело? Ну если ты не можешь по-другому, то живи в условиях тирании, возвращайся в это полицейское государство, раз оно тебя так манит. Может, это действительно твоя естественная среда.
Я снова оторвал голову от одеяла и внимательно посмотрел на Славу. От того, что он мне сказал, я вдруг почувствовал холодное спокойствие.
– Что ты делал, когда он меня бил? – спросил я.
Я заметил, что мой вопрос застал его врасплох. Не без удовольствия я продолжил:
– Я напомню, что ты делал. Ты говорил мне: «Мики, ну не обижайся, у Льва было сложное детство, ты должен его понять». А теперь ты делаешь вид, будто всегда был таким идеальным папочкой, будто даже не понимаешь, что пошло не так. Ты не был идеальным, ты был бесхребетным трусом.
Слава с тяжелым вздохом поднялся и, отходя от моей кровати, сказал:
– По крайней мере, в отличие от твоего родного отца, я пытался быть хоть каким-то.
Я фыркнул.
– Спасибо, что не сдал в детдом. Больше мне благодарить тебя не за что.
– Мне жаль, что ты так думаешь, – с грустью заметил Слава.
Он аккуратно закрыл дверь моей комнаты, снова оставляя меня одного. Через стенку я услышал жалобный голос Вани:
– Он называет меня предателем… Но если бы я не рассказал, было бы еще хуже…
– Ты все правильно сделал.
Я не знал наверняка, но почему-то представил, как Слава его обнял.
Withdrawal
Я провел семь дней в абсолютной изоляции. Несколько раз переписал текст про Шмуля: в одной из версий родители сдали его в детский дом, но это настолько сильно не вязалось с остальным сюжетом, что я полностью стер написанное. Потом написал три главы, в которых Шмуля жестоко и несправедливо избил отец, и раскидал эти моменты семейного насилия по тексту в разных местах. Будто бы стало легче.
Установил на компьютер Sims 4. Создал гей-семью с двумя детьми и сжег всех в доме (по причине пожара, возникшего во время готовки на дешевой плите). Будто бы стало легче.
Целыми днями смотрел телевизор. Когда закончились все подростковые сериалы, я включил трансляцию телеканала «Россия» и начал смотреть мыльную оперу о том, как жена ушла от мужа, потому что муж ей изменял, но на самом деле не изменял, потому что она все не так поняла, но через три серии оказалось, что у него есть вторая жена в Арабских Эмиратах, и тогда, получается, он ей все-таки изменял, но все не так просто… Короче, будто бы стало легче.
Иногда сериал прерывался «Новостями», где гнетущим голосом сообщали о «вспышке респираторной болезни неизвестного происхождения».
– Что там в Китае? – спрашивал Слава, вынужденный наблюдать ту же самую телепрограмму. Сам виноват, это его идея – сидеть возле меня, как на привязи.
– Все мрут, – мрачно отвечал я.
– Прям все?
– Ну… Кто-то один точно умер.
Все эти дни я не разговаривал со Львом, предвкушая, как мы вдоволь «наговоримся», когда я прилечу. Зато теперь на телефоне висел Слава. Иногда я был свидетелем этих разговоров: в такие моменты родители обсуждали меня, или Ваню, или деньги, или бытовые вопросы. Но все чаще, когда звонил Лев, Слава уходил в спальню, закрывал дверь, и они трепались больше часа (иногда больше двух часов). Возвращался он в приподнятом настроении, так что вряд ли темой их разговора был сын-наркоман или подобная неприятная хренотень.
– Выглядишь как влюбленная школьница, – мрачно подмечал я, когда Слава возвращался в гостиную.
– А ты – как школьница, которая никого не любит, – отвечал он, плюхаясь на диван рядом со мной.
Я соглашался:
– Довольно точное определение.
Придумав мне такое изощренное наказание, Слава наказал и самого себя – теперь мы оба вынужденно находились в заточении, как будто сидели в общей тюремной камере. Первый посетитель пришел к нам на седьмой день.
Это был Майло.
Когда я услышал звонок в дверь, даже не подумал о нем. Слава пошел открывать, и вскоре из коридора послышалась негромкая перепалка на английском.
– Он наказан.
– Ну пожалуйста, можно хотя бы поговорить с ним?
– Нет, нельзя, – жестко отвечал Слава. – Я знаю, какой ты «садовод».
– Так вы из-за этого? – догадался Майло.
– По-твоему, снабжение наркотиками моего несовершеннолетнего сына не считается уважительной причиной?
Майло возмутился:
– Я не снабжал его наркотиками! У меня только трава!
Когда мне надоело слушать их перебранку на тему того, считается травка наркотиком или не считается, я тоже выглянул в коридор. Сообщил Славе:
– Это он в тот день привел меня домой.
Слава оглянулся на меня, будто не понимая, какой день я имею в виду.
– Когда я вернулся с вечеринки, – пояснил я. – Он мне помог, довел до дома. И он вообще ни при чем в той ситуации. Как и в остальных.
– Иди в свою комнату, – сказал Слава таким тоном, будто для него вообще не имело значения все, что я сказал.
Я ушел. За эту неделю я стал таким апатичным, что подобный приказной тон больше не задевал меня – я подчинялся, удивляясь, как стал равнодушен ко всему. Меня словно приговорили к смертной казни, и теперь я влачил бессмысленное существование в ожидании исполнения приговора. Я почти не спал, почти не ел, почти ни о чем не думал.
Погрузившись в чтение («Повелитель мух», сцена пожара), я и забыл о визите Майло, поэтому его появление на пороге комнаты буквально через тридцать минут после встречи в коридоре меня сильно удивило. Он стоял радостный, взлохмаченный и тяжело дышал, будто ему пришлось ко мне прорываться. Допуская, что так и было, я осторожно спросил:
– Как ты сюда попал?
– Твой папа меня пропустил.
Я не поверил своим ушам.
– Тебя? Пропустил?
Быстро покивав, Майло сказал:
– Он потребовал оставить вещи в коридоре и вывернуть карманы.
Я мысленно представил эту сцену, и мне тут же стало неудобно за нее. Давя внутреннюю неловкость, я проворчал:
– Кошмар, как в реальной тюрьме…
– Он переживает.
– Значит, у тебя с собой ничего нет? – спросил я так, просто, как будто в шутку.