Окна во двор
Часть 103 из 121 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Не знаю. Для него, наверное, многое.
Настучавшись, Ваня вернулся и сообщил, что его новые друзья-хиппи приглашают нас на ужин. Лев, нахмурившись, ответил, что нельзя брать еду у незнакомцев.
Брат растерялся.
– Почему?
Я вклинился в разговор:
– Ты что, в фильмах не видел, как герою дают что-нибудь съесть, а потом оказывается, что там были наркотики? Они выглядят как люди, у которых есть наркотики.
– Нет, они сказали, что верят в Бога, – возразил Ваня. – Люди, которые верят в Бога, не употребляют наркотики.
– Да уж конечно, – хмыкнул Лев. – Ты многого не знаешь о Боге.
И все-таки папа отпустил Ваню к хиппи-наркоманам, но не ужинать, а играть на барабанах. Велел не уходить из нашего поля зрения, ничего не есть и не пить.
А меня тем временем заставил резать овощи, чтобы приготовление ужина не затянулось до ночи – сам-то он постоянно отвлекался от готовки, переживая, что Ваня последует примеру старшего брата, накурится и удерет в Улан-Удэ (последнее не по моему примеру, конечно, просто хиппи приехали из Улан-Удэ).
– Насчет яда, – ни с того ни с сего Лев вернулся к нашему разговору. – Что это за прелестные идеи приходят тебе в голову?
Я молчал, стараясь резать лук как можно мельче – и от этого очень медленно.
– Мики.
– Что?
– Если ты думаешь, что молчание поможет тебе избежать воспитательной беседы про яд, то сразу говорю: не поможет.
– А что поможет?
– Ничего.
– Совсем ничего? – просто так уточнил я.
– Совсем ничего.
Мы стояли за нашим раскладным столиком друг против друга, и мне казалось, что это партия в пинг-понг.
– Ну это же несправедливо, – произнес я.
– Что?
– Что он такой… безнаказанный. Что ему ничего нельзя сделать всерьез.
– А ты, значит, борец за справедливость? – спросил Лев. Как мне показалось, с ноткой ехидства.
– Я? Не знаю… Я борец за себя.
– Это правильно, – серьезно сказал папа. – Но не такими же методами.
– А какими? – Я посмотрел ему в глаза, зная, что ответить будет нечего. В рамках правового поля наша семья была беззащитна.
Я уловил по неровному стуку лезвия, что Лев понимает эту беззащитность, и она его тоже злит. Отложив в сторону нож и доску с недорезанной морковкой, папа оперся ладонями на стол и, вздохнув, заговорил:
– Давай так. В мире куча несправедливостей. Жизнь вообще несправедлива. С большинством из этих несправедливостей мы ничего не можем сделать. Но это не значит, что кого-то нужно убивать. Потому что легче не станет.
– Станет. – У меня дрожал голос. – Куча людей не пострадают от Артура в будущем, если он умрет. Может, кто-то страдает прямо сейчас, пока мы беседуем.
– Мики, ты не понимаешь, о чем говоришь. Знаешь, какое счастье, что эта соль не оказалась у него в тарелке? Да, ничего бы не было – с ним. Но тебе было бы уже без разницы. Ты зарядил ружье, но на курок еще не нажал, так что послушай человека, который нажал: не надо переходить черту. За ней не становится легче.
Мне хотелось заплакать. Я не мог понять почему. Мне казалось, я придумал идеальный план, который все расставит по своим местам, а теперь вот как… И никакой это не цианид, а соль. И никакая это не месть, а жалкий путь к вечному конфликту с самим собой.
Я почувствовал, как по щекам потекли слезы, и чуть было не полез руками в глаза, но Лев вовремя меня остановил:
– Стой, стой, плохая идея, ты резал лук!
Он обошел столик и взял меня за плечи, поворачивая к себе. Я ткнулся лицом в мягкую ткань клетчатой рубашки и потерся щекой, стирая слезы. Одной рукой папа обнимал меня за плечи, а вторую положил на макушку и утешительно гладил меня по волосам. Я, шумно всхлипнув, выдохнул:
– Я его ненавижу.
– Знаю, – сказал Лев. – Но даже если что-то ненавидишь, не значит, что это на тебя не влияет. Надо отпустить. Без резких движений. Если ты его убьешь, ты свяжешь свою жизнь с этой историей навсегда.
Я слушал его и думал, что Лев, наверное, каждый день своей жизни стоит с ружьем в родительской спальне и целится отцу в голову. И нажимает на курок. Каждый день. Память способна выписать человеку такой приговор, что получится не хуже тюремного.
– Это Ярик тебе рассказал? – спросил я, мягко отстраняясь.
– Кто ж еще…
– Вот сволочь, – скорбно заключил я.
– Не надо так. Тебе везет на хороших друзей.
– Ага, – хмыкнул я. – Так везет, что не знаешь, как выпутаться.
Лев несколько сочувственно улыбнулся мне. Сказал негромко:
– Мики, дружба – это не то, из чего нужно выпутываться.
Отступив от меня на пару шагов, Лев вернулся к своей половине стола, к своей дощечке с недорезанной морковкой. А я, всхлипнув, вытер глаза рукавом куртки и вернулся к своему луку. Мы продолжили готовку, слушая, как вдалеке барабанит ладонями Ваня, разучивая вместе со своим новым знакомым сомнительную песню: что-то про девочку с каре, которая любит мефедрон. Но Лев, похоже, в слова не вслушивался.
– Могу я быть с тобой откровенным? – спросил он.
– Еще откровенней, чем сейчас?
– Я не хочу тебе врать или недоговаривать. Хочу быть с тобой честным. Мы со Славой считаем, что тебе нужна медицинская помощь.
Я обреченно покивал.
– Угу, психиатрическая.
Лев несколько удивился.
– Ты в курсе?
– Подслушивал.
– Ясно, – вздохнул Лев. – Ну, может быть, ты не чувствуешь этого сам, поэтому скажу как есть: идея с ядом – безумная.
– Такая же безумная, как наставить ружье на отца? – огрызнулся я.
– Мики, за час до этого он избил мою маму, у нее случился выкидыш и ее увезли на скорой. Я был на эмоциях. То, что планировал сделать ты, как бы это сказать…
– Короче, я псих, – подсказал я.
Лев пожал плечами.
– Можешь называть это так, если хочешь. Но в этом нет ничего страшного, с лечением твое состояние легко скорректируется.
– Таблетками, – фыркнул я.
– Слушай, как в тот раз не будет.
– Да уж надеюсь.
Я отчего-то подумал: это самый странный день в моей жизни. Вроде бы ничего сверхъестественного, а все равно ощущение, что страннее не было никогда.
* * *
Я ломал о колено длинные ветки и бросал их в огонь. Костер на минуту разгорался с новой силой, но, когда сучья прогорали, пламя снова превращалось в тлеющие угольки. Лев сидел на складном стуле напротив меня и не мигая следил за моими действиями. Ваня какое-то время наматывал круги, играя в перестрелку с самим собой, а потом, утомившись, вдруг подошел ко Льву, сонно обхватил его за шею и сказал:
– Папа.
Лев, вздрогнув от неожиданности, испуганно покосился на Ваню.
– Ты это… нормально?
– Нормально, – кивнул Ваня, прижимаясь щекой к щеке Льва. – Расскажи про Бетховена.
– Ты, по-моему, сейчас уснешь, – смеясь, заметил папа.
– Ну и что?
Лев кивнул Ване на палатку.
Настучавшись, Ваня вернулся и сообщил, что его новые друзья-хиппи приглашают нас на ужин. Лев, нахмурившись, ответил, что нельзя брать еду у незнакомцев.
Брат растерялся.
– Почему?
Я вклинился в разговор:
– Ты что, в фильмах не видел, как герою дают что-нибудь съесть, а потом оказывается, что там были наркотики? Они выглядят как люди, у которых есть наркотики.
– Нет, они сказали, что верят в Бога, – возразил Ваня. – Люди, которые верят в Бога, не употребляют наркотики.
– Да уж конечно, – хмыкнул Лев. – Ты многого не знаешь о Боге.
И все-таки папа отпустил Ваню к хиппи-наркоманам, но не ужинать, а играть на барабанах. Велел не уходить из нашего поля зрения, ничего не есть и не пить.
А меня тем временем заставил резать овощи, чтобы приготовление ужина не затянулось до ночи – сам-то он постоянно отвлекался от готовки, переживая, что Ваня последует примеру старшего брата, накурится и удерет в Улан-Удэ (последнее не по моему примеру, конечно, просто хиппи приехали из Улан-Удэ).
– Насчет яда, – ни с того ни с сего Лев вернулся к нашему разговору. – Что это за прелестные идеи приходят тебе в голову?
Я молчал, стараясь резать лук как можно мельче – и от этого очень медленно.
– Мики.
– Что?
– Если ты думаешь, что молчание поможет тебе избежать воспитательной беседы про яд, то сразу говорю: не поможет.
– А что поможет?
– Ничего.
– Совсем ничего? – просто так уточнил я.
– Совсем ничего.
Мы стояли за нашим раскладным столиком друг против друга, и мне казалось, что это партия в пинг-понг.
– Ну это же несправедливо, – произнес я.
– Что?
– Что он такой… безнаказанный. Что ему ничего нельзя сделать всерьез.
– А ты, значит, борец за справедливость? – спросил Лев. Как мне показалось, с ноткой ехидства.
– Я? Не знаю… Я борец за себя.
– Это правильно, – серьезно сказал папа. – Но не такими же методами.
– А какими? – Я посмотрел ему в глаза, зная, что ответить будет нечего. В рамках правового поля наша семья была беззащитна.
Я уловил по неровному стуку лезвия, что Лев понимает эту беззащитность, и она его тоже злит. Отложив в сторону нож и доску с недорезанной морковкой, папа оперся ладонями на стол и, вздохнув, заговорил:
– Давай так. В мире куча несправедливостей. Жизнь вообще несправедлива. С большинством из этих несправедливостей мы ничего не можем сделать. Но это не значит, что кого-то нужно убивать. Потому что легче не станет.
– Станет. – У меня дрожал голос. – Куча людей не пострадают от Артура в будущем, если он умрет. Может, кто-то страдает прямо сейчас, пока мы беседуем.
– Мики, ты не понимаешь, о чем говоришь. Знаешь, какое счастье, что эта соль не оказалась у него в тарелке? Да, ничего бы не было – с ним. Но тебе было бы уже без разницы. Ты зарядил ружье, но на курок еще не нажал, так что послушай человека, который нажал: не надо переходить черту. За ней не становится легче.
Мне хотелось заплакать. Я не мог понять почему. Мне казалось, я придумал идеальный план, который все расставит по своим местам, а теперь вот как… И никакой это не цианид, а соль. И никакая это не месть, а жалкий путь к вечному конфликту с самим собой.
Я почувствовал, как по щекам потекли слезы, и чуть было не полез руками в глаза, но Лев вовремя меня остановил:
– Стой, стой, плохая идея, ты резал лук!
Он обошел столик и взял меня за плечи, поворачивая к себе. Я ткнулся лицом в мягкую ткань клетчатой рубашки и потерся щекой, стирая слезы. Одной рукой папа обнимал меня за плечи, а вторую положил на макушку и утешительно гладил меня по волосам. Я, шумно всхлипнув, выдохнул:
– Я его ненавижу.
– Знаю, – сказал Лев. – Но даже если что-то ненавидишь, не значит, что это на тебя не влияет. Надо отпустить. Без резких движений. Если ты его убьешь, ты свяжешь свою жизнь с этой историей навсегда.
Я слушал его и думал, что Лев, наверное, каждый день своей жизни стоит с ружьем в родительской спальне и целится отцу в голову. И нажимает на курок. Каждый день. Память способна выписать человеку такой приговор, что получится не хуже тюремного.
– Это Ярик тебе рассказал? – спросил я, мягко отстраняясь.
– Кто ж еще…
– Вот сволочь, – скорбно заключил я.
– Не надо так. Тебе везет на хороших друзей.
– Ага, – хмыкнул я. – Так везет, что не знаешь, как выпутаться.
Лев несколько сочувственно улыбнулся мне. Сказал негромко:
– Мики, дружба – это не то, из чего нужно выпутываться.
Отступив от меня на пару шагов, Лев вернулся к своей половине стола, к своей дощечке с недорезанной морковкой. А я, всхлипнув, вытер глаза рукавом куртки и вернулся к своему луку. Мы продолжили готовку, слушая, как вдалеке барабанит ладонями Ваня, разучивая вместе со своим новым знакомым сомнительную песню: что-то про девочку с каре, которая любит мефедрон. Но Лев, похоже, в слова не вслушивался.
– Могу я быть с тобой откровенным? – спросил он.
– Еще откровенней, чем сейчас?
– Я не хочу тебе врать или недоговаривать. Хочу быть с тобой честным. Мы со Славой считаем, что тебе нужна медицинская помощь.
Я обреченно покивал.
– Угу, психиатрическая.
Лев несколько удивился.
– Ты в курсе?
– Подслушивал.
– Ясно, – вздохнул Лев. – Ну, может быть, ты не чувствуешь этого сам, поэтому скажу как есть: идея с ядом – безумная.
– Такая же безумная, как наставить ружье на отца? – огрызнулся я.
– Мики, за час до этого он избил мою маму, у нее случился выкидыш и ее увезли на скорой. Я был на эмоциях. То, что планировал сделать ты, как бы это сказать…
– Короче, я псих, – подсказал я.
Лев пожал плечами.
– Можешь называть это так, если хочешь. Но в этом нет ничего страшного, с лечением твое состояние легко скорректируется.
– Таблетками, – фыркнул я.
– Слушай, как в тот раз не будет.
– Да уж надеюсь.
Я отчего-то подумал: это самый странный день в моей жизни. Вроде бы ничего сверхъестественного, а все равно ощущение, что страннее не было никогда.
* * *
Я ломал о колено длинные ветки и бросал их в огонь. Костер на минуту разгорался с новой силой, но, когда сучья прогорали, пламя снова превращалось в тлеющие угольки. Лев сидел на складном стуле напротив меня и не мигая следил за моими действиями. Ваня какое-то время наматывал круги, играя в перестрелку с самим собой, а потом, утомившись, вдруг подошел ко Льву, сонно обхватил его за шею и сказал:
– Папа.
Лев, вздрогнув от неожиданности, испуганно покосился на Ваню.
– Ты это… нормально?
– Нормально, – кивнул Ваня, прижимаясь щекой к щеке Льва. – Расскажи про Бетховена.
– Ты, по-моему, сейчас уснешь, – смеясь, заметил папа.
– Ну и что?
Лев кивнул Ване на палатку.