Охотник на шпионов

– Какие это?

– Он может работать и как термическая бомба.

– А что на вашем языке значит «термическая бомба»?

– Режим, который не имеет характерных внешних признаков ядерного взрыва, прежде всего – ударной волны, с минимальным радиоактивным загрязнением среды. Энергия всей извлеченной огневой мощи уходит вниз и в стороны, а не частично вверх, как при типовом наземном ядерном взрыве. При подрыве «Летца» в этом режиме в радиусе 4—5 квадратных километров температура практически мгновенно повышается до 300 градусов Цельсия, то есть до температуры горения дерева. Такой режим поддерживается в течение 10—15 минут, потом температура неизбежно падает по мере выгорания рабочего вещества в заряде.

Блин, что у них, в этом будущем, за убойное «рабочее вещество», которое позволяет показывать почтеннейшей публике такие вот «концертные номера», с гарантированным выжиганием нескольких квадратных километров территории, да еще и без неизбежного для атомного взрыва «большого бабаха»? Какая-то очень удобная, с точки зрения заметания следов, опция, которая меня, если честно, пугает.

– То есть в этом случае мы можем, быстро и элегантно устроить высокотемпературный пожар, спалив к ебеням весь этот уайтхолловско-маннергеймовский гадюшник? – уточнил я.

– Да.

– Вот это здорово, для нас это почти идеальный вариант! Какой полезный «рояль в кустах»! Ведь возгорание леса можно будет легко списать на взрыв и пожар склада ГСМ!

– Да. Если не считать того, что лесной пожар зимой – вещь практически невероятная, – добавил Смирнов тем же безразличным тоном.

– Не бзди, майн либер фройнд, прорвемся! – ответил я на это.

По крайней мере, после получения этой информации я успокоился и теперь примерно знал, что следует делать дальше.





День 3

С наше повоюйте. Про рейд в тыл противника и уху из джентльменов




Хоть умели летать Атлантиды сыны, но не спас третий глаз их от силы воды…

Маша Макарова. Что-то там про Арарат.



17 января 1940 г. Где-то у озера Мятя-ярви, в районе хутора Лахо-маатила. Примерно в десяти километрах северо-западнее дороги Места-тие. Западный берег Ладожского озера.

Как мы выходили в этот «рейд», долго рассказывать не буду. Но, похоже, в этот день бог явно был на стороне атеистической РККА. На наше дурацкое счастье, под утро, когда еще было темно, с неба повалил довольно густой снег, и это было здорово. Хотя бы потому, что любую авиацию такая погода выводила из игры начисто, корректировать артиллерийский или минометный огонь в таких условиях тоже практически нереально. Да и снайперам не очень комильфо.

А что мы плохо видели – так и нас со стороны тоже было плохо видно. Собственно, что и требовалось. Тем более что изначальный расчет у меня был на то, чтобы неспешно и не обнаруживая себя дойти до нашей цели, затем, когда начнет темнеть, фигурально выражаясь, «нассать в муравейник» и еще до утра уйти восвояси. Снег в этом моем «стратегическом замысле» упрощал многое.

В составе ушедшей на вроде бы безнадежное задание (лица у провожавших нас «на дело» Гремоздюкина и остального «котлового бомонда» были словно во время гражданской панихиды в колумбарии) «группы», кроме меня, были будущий академик и создатель какого-там перспективного научного направления, а ныне всего лишь младший сержант Игнатов с неразлучным напарником Шепиловым, оба Кюнста и некстати (а может, и кстати) примазавшаяся к нам безбашенная летчица.

Интересно, что ремонтников мне даже не пришлось особо долго уговаривать. Когда они накануне вернулись в ремлетучку, я сформулировал им нашу боевую задачу предельно просто. Сказал – мол, так и так, идем громить вражескую базу, а там явно будет какая-то боевая или транспортная техника, которую нам, возможно, придется не только ломать и уродовать, но и наоборот, приводить в порядок и заводить, с тем чтобы быстро смыться оттуда, пока супостаты не очухались. Ну а поскольку никого грамотнее вас, ребятушки, по части ремонта моторов и прочего, здесь нет и в помине, я не приказываю, а прошу вас, не по-командирски, а чисто по-человечески, пойти с нами. Ну и далее, в том же духе – постарался убедительно изобразить, что тем самым Советская Родина в моем лице оказывает им невероятно высокое доверие. И, что интересно, оба они согласились, практически не раздумывая. Похоже, мое появление здесь и неизбежно спровоцированная им незапланированная активность невольно вывели часть личного состава из ступора. Видимо, ремонтники (которым явно опротивело каждый день копаться в обледенелых моторах здешней техники, которая не факт, что вообще куда-то поедет) тоже решили, что действовать в текущей ситуации продуктивнее, чем ровно сидеть на заднице. Разумеется, Гремоздюкин был против ухода на верную гибель столь ценных кадров, но его я убедил одной-единственной фразой – товарищ замкомвзвода, поймите, так надо!

Ну а почему с нами пошла летчица, вы уже знаете.

Лыжи и лыжные палки нашлись на всю группу. С учетом того, что лежало в ремлетучке (еще две или три пары Кузнецов, похоже, притащил из своих, крайних походов «по периметру»). Собственно, у меня опробованные в предыдущем ночном выходе лыжи были, ремонтников пришлось переобуть с сапог на несколько великоватые (явно снятые с покойников), но зато вполне совместимые с мягкими креплениями лыж валенки. В дополнение к которым я, чуть ли не насильно, заставил их натянуть поверх галифе стеганые, ватные штаны (минимальный запас зимнего обмундирования у Гремоздюкина, как оказалось, тоже был, как-никак старшина, а это во все времена даже не профессия, а скорее образ жизни!). Ну а летчице Заровнятых мягкие крепления лыж удалось более-менее подогнать под унты – как я успел понять, Кюнсты обращались с разного рода лыжной приблудой вполне профессионально.

С оружием было сложнее. Я, кроме своего обычного набора, взял испанский «маузер» покойного капитана (трофейные револьвер и ПТР я оставил Гремоздюкину с категорическим приказом любой ценой вывезти их к нашим и предъявить как лишнее свидетельство грубого вмешательства англичан в эту войну) и ракетницу со всеми наличными цветными ракетами. «Разведчики из 301-го лыжбата» были со штатными СВТ (что еще для ближнего боя могло быть в их арсенале из оружия будущего, я боялся даже представить), ремонтники имели по мосинской винтовке и «нагану». Ну а у пилотессы был только «наган». Гранат у нас с собой не было, но я проследил, чтобы ремонтники взяли с собой по полсотни винтовочных патронов. Кроме того, мы захватили два трофейных автомата «Суоми» с запасными дисками и одну финскую винтовку (в девичестве тот же «мосин-наган») с тридцатью патронами. Поскольку Кюнсты до предела навьючились своими причиндалами (кроме хитрых защитных рюкзаков, они были обвешаны еще и многочисленными подсумками, брать все это с собой пришлось, поскольку наше возвращение вовсе не казалось очевидным), трофейные стволы тащили ремонтники и летчица. Как я понял, пресловутый «термобарический дезинтегратор» был в мешке у Кузнецова (атомная хреновина была явно очень компактная, со стороны нельзя было даже предположить что этот лыжник упаковал в рюкзак нечто взрывное), ну а Смирнов пер с собой оставшийся «Айнбрух».

Снег продолжал идти довольно густо, мело, и поземка закрывала все безобразия предшествующих боев, попутно убирая из пейзажа следы наших лыж. Даже когда рассвело, в лесу было видно плохо и недалеко. Впрочем, даже в хорошую погоду лыжные прогулки по лесу – удовольствие ниже среднего. Конечно, ремонтники и Заровнятых клялись и божились на своих комсомольских билетах, что имеют «некоторую лыжную подготовку» ОСОАВИАХИМовского разлива, но реально они стояли на лыжах явно с трудом. Даже если какая-то «подготовка» и была, практики все равно наблюдалось ноль целых, хрен десятых – до Кюнстов, которые, похоже, смогли бы нормально бежать на лыжах даже по асфальту или гальке, им по-любому было далеко.

Вроде бы десять километров – не бог весть какое расстояние. Но вот если зимой, да на лыжах, да по лесу – расклад получается кардинально другой, особенно если ты не спортсмен, а вынужденно заменяющий собой лошадь боец РККА. Я понимал, что Кюнсты вели нас, четко пеленгуя где-то там, впереди, какие-то, видимые только им одним сигналы или помехи от своей предельно непонятной, но все-таки работающей аппаратуры, а значит, мы навряд ли заблудимся. Но, с другой стороны, двигались мы более чем неторопливо, постоянно останавливаясь для осмотра местности, что давало постоянную передышку ремонтникам и летчице, которым было явно тяжело. Я хоть и ощущал себя в лесу не слишком уютно, в стиле «Новогодних приключений Маши и Вити», но, скушав перед выходом очередную, подсунутую Смирновым питательную пилюлю, чувствовал себя как малосольный огурец и совершенно не боялся окружающей чащи, где буквально за каждым деревом мог таиться глазастый финн с ружьем.

Вступать в бой и обнаруживать себя раньше времени нам было нельзя. Конечно, я понимал, что вряд ли финны понастроили здесь такую же крутую оборону, как на Карельском перешейке, но нарваться на их посты все равно не хотелось. Увидят, всполошатся, набежит рота лыжников – и привет. Конечно, Кюнсты, с их реакцией, в первые минуты боя запросто положат человек десять из своих самозарядок, но остальные вцепятся в нас бульдожьей хваткой, и о главной цели нашего «рейда» придется забыть. Чего еще ожидать от времени, где все все понимают буквально и воюют всерьез? Это в нашем, переживающем перманентное нашествие орд «эффективных манагеров» (которые считают, что буквально все в этом мире надо развалить, поделить и продать) странном времени вместо нормальных войн какой-то позорный «договорняк» в стиле секса по переписке (с сообщениями по электронной почте, в стиле «господа супостаты, завтра, во столько-то часов по Гринвичу по вашим позициям в таком-то районе будет совершенно неожиданно нанесен ракетный удар, кто не спрятался, мы не виноваты!»), вместо науки, медицины и образования (у «ученых» опять в ходу «теория плоской земли», количество сертифицированных знахарей, колдунов и прочих «народных целителей» местами уже превышает количество дипломированных врачей, а у медленно, но верно теряющих способность писать от руки, думать и говорить детей и подростков главной из способностей считается умение правильно ставить галочки или крестики в нужных местах отпечатанных заранее тестов) – сплошное средневековое мракобесие и шарлатанство, президенты и премьер-министры «мировых держав» – сплошь фрики и педики, а на посты министров обороны назначают «бакалавров истории искусств» или врачей-гинекологов, ну и так далее – можно продолжать до бесконечности. И все это ну никак не располагает к тому, чтобы делать хоть что-то всерьез, пресловутый принцип «так сойдет» там, у нас, победил буквально все. Хотя лишний раз вспоминать про то, что будущее у моих спутников и их потомков будет, мягко говоря, не безоблачное, было не время и не место.

Хвала темпоральному полю, Кюнсты делали свою работу профессионально. Поэтому к полудню, когда мы преодолели явно больше половины расстояния до озера Мятя-ярви, никаких стычек с финнами у нас не случилось. Конечно, нельзя сказать, что противника в округе вообще не было. Но, обнаружив неприятеля, мы затихали а потом уходили в сторону. Один раз увидели примерно в полукилометре от себя цепочку из десятка лыжников. Маскхалаты с поднятыми капюшонами, за спиной винтовки или автоматы «Суоми», курс в направлении, противоположном нашему, на юго-восток. То ли патрули, то ли очередные охотнички на тропе этой войны. Пару раз мы обнаруживали финские «секреты» (отрадно, что каждый раз мы натыкались на них явно до того, как они успевали рассмотреть или услышать нас). Детально разглядеть их было сложно, но один раз вражеский наблюдатель сидел явно на площадке, устроенной в ветвях толстой и чрезмерно разросшейся в стороны сосны. Каждый раз я замечал противника с помощью своего «СНА», но все равно Кюнсты успевали отреагировать на неприятеля раньше меня, и это не могло не радовать.

После небольшого привала, в ходе которого ремонтники и летчица, не снимая лыж, пожевали сухарей и попили водички (кстати, запас харчей у нас с собой был более чем минимальный), мы снова шли, петляя и запутывая следы. Противника мы по-прежнему не встречали.

Спустя пару часов, когда все так же сыплющее нам на голову снег северное небо стало немного темнеть, я наконец-то смог разглядеть в бинокль открывающееся за деревьями впереди нас пустое белое пространство. Похоже, это и было искомое нами замерзшее озеро Мятя-ярви. Теперь можно было потихоньку двигаться вдоль его берега. Однако почти одновременно с этим ко мне подошел Смирнов, доложивший, что видит впереди какой-то источник тепла.

Остановив движение группы и, приказав остальным быть в полной боевой готовности и наблюдать, мы на пару с ним выдвинулись вперед, я активировал «СНА» и действительно увидел впереди нечто розово-размытое. Похоже, облако теплого воздуха или дыма тянулось прямиком из-под земли. А чуть в стороне от него, опять-таки на уровне снега, просматривалась слабая красная отметка, какую «СНА» обычно выдавал при обнаружении человека.

– И что это, по-твоему? – спросил я у Кюнста.

– Скорее всего – блиндаж или дзот.

– Проверим?


Смирнов кивнул. Далее мы пошли на лыжах уже привычным порядком – он впереди, я за ним. В какой-то момент он прислонился к елке и поднял руку. Я, стараясь не запутаться в лыжах, бросил палки на снег и осторожно выставил окуляры бинокля из-за другого дерева.

Сквозь мельтешащий перед глазами снег стало видно примерно десятиметровую траншею, если не полного, то близкого к полному профиля, явно отрытую здесь еще до зимы. Ближний к нам конец траншеи заканчивался пулеметной позицией, где из-под белого то ли чехла, то ли простыни торчал характерный цилиндрический кожух «максима». Поскольку пулемет стоял не на бруствере, а за ним, но все-таки имел щит и колеса, он явно был на дореволюционном, четырехногом станке Соколова. Другой конец траншеи упирался в основание некоего, слегка возвышающегося над снегом то ли холмика, то ли насыпи. Похоже, именно там и была входная дверь блиндажа, из печной трубы которого лениво уходило в небо тепло в виде почти невидимого визуально из-за снега дыма.

Между пулеметной позицией и блиндажом в траншее маячила одинокая фигура в белом маскхалате с поднятым капюшоном и винтовкой за плечом. Явный часовой. Стало быть, хоть нападения они здесь явно не ждут, караульную службу все-таки несут исправно.

Что-то в этом часовом меня сразу же смутило. Приглядевшись я понял, что именно – на его груди висела небольшая прямоугольная сумка из брезентухи цвета хаки. Причем под брезентом внутри сумки просматривалось нечто твердое и гофрированное. Далеко не сразу, но до меня дошло, что это противогазная сумка британского образца. Причем носимая часовым в четком соответствии с требованиями тех же британских уставов.

Ни у одного ранее встреченного мной за трое суток в этих местах финского солдата я ничего подобного вообще не видел. Интересно, на буя ему вообще противогаз? Применение отравляющих газов при отрицательных температурах – вещь не особо реальная в принципе. Относительно морозоустойчивый зарин и прочие «ви-эксы» появятся здесь (а если точнее – то в Дриттенрайхе) лишь через несколько лет, под конец Второй мировой, правда реально их никто и никогда так и не применит (и слава богу!). К тому же против этих нервно-паралитических ОВ один противогаз не очень-то поможет, тут даже не факт, что и полный, армейский ОЗК спасет. Спрашивается – и что, черт возьми, может значить этот противогаз? Конечно, занятный казус, но с некоторых пор я отлюбил подобные непонятки.

– И сколько их там, по-твоему? – шепотом спросил я у Кюнста.

– Человек восемь-десять, включая часового, и, похоже, у них к этому блиндажу протянут полевой телефон, – ответил он скучным тоном бухгалтера. Н-да, людобойство – это, как ни крути, тоже учет.

– Вдвоем справитесь? Только одного нужно обязательно живым. Не знаю, как вам, но лично мне без «опроса свидетелей» дальше идти как-то ссыкотно…

– Справимся.

После этого мы вернулись к остальным. Там я и Кюнсты освободились от лыж и палок (мешки и прочие причиндалы из будущего Смирнов и Кузнецов снимать не стали). Я популярно объяснил лейтенантше Заровнятых и Объекту с примкнувшим Шепиловым, что впереди нас финский блиндаж и пока непонятно – то ли это просто пост, то ли огневая точка. В общем, мы с разведчиками пошли туда брать «языка». Соответственно, поскольку эта троица была не способна помочь нам в столь деликатном деле, я велел им оставаться на месте, стеречь наши лыжи и наблюдать. Лейтенант Заровнятых – за старшего. Как-то реагировать я разрешил им только, если начнется стрельба. Если же никакой стрельбы не будет – сидеть на месте до тех пор, пока кто-нибудь из нас троих за ними не вернется. Главное – не нервничать и никакой самодеятельности! По-моему, они меня поняли.

Далее мы ушли и немного отойдя, разделились. Кюнсты, чей алгоритм действия я даже не пытался понять и просчитать, тихо и незаметно удалились, пропав в снегопаде, который стал заметно реже.

Я же дополз до того места, откуда только что наблюдал за блиндажом, и залег там, приготовив ППД к возможному бою.

Как я уже успел заметить, лежать на снегу – удовольствие сильно ниже среднего, поскольку это, как минимум, холодно. Уж не знаю, как снайперы умудряются сутками лежать в этих самых сугробах и не отморозить себе чего-нибудь. Профессиональная выучка это то, чего у меня в данном случае не было.

Глядя в бинокль, я в какой-то момент активировал «СНА» и вдруг понял, что всего метрах в десяти от меня за деревом движется не особо крупная (много меньше человека) желто-оранжевая метка. Посторонний объект? С чего вдруг? Я резко повернулся в ту сторону и увидел то, что меньше всего мог ожидать. Пригнувшись к самому снегу, на меня смотрела вопросительно-злющими желтыми глазами довольно крупная кошка. Судя по серо-коричневому пятнистому окрасу, мощным лапам, кисточкам на ушах и короткому хвосту-обрубку – несомненная рысь. С одной стороны, эта котяра – завсегдатай здешних лесов (спасибо, что ко мне не подобрался бурый мишка или, скажем, росомаха, от которых и огнестрельное оружие может не спасти), в зимнюю спячку она не впадает и в это время года активно охотится. А с другой – неужели опять начинаются непонятно чьи эксцентричные штучки с некстати возникающим, словно из ниоткуда, котом, вместо которого мне в этот раз подсунули его хищно-лесной вариант? Надо будет потом обязательно доложить об этом работодателям. И ведь, вроде бы, разные там специалисты-зоологи утверждали, что рысь по жизни одиночка и любит тишину – чего же этот экземпляр забыл там, где стреляют и плохо пахнет? В этот момент я инстинктивно потянулся к автомату, понимая, что, кажется, слишком отвлекся, и тут же осознал, что рыси больше почему-то не вижу. Желто-оранжевая тепловая отметка быстро удалялась за деревьями, забирая резко вправо от меня. Будем надеяться, что эта киска, сочтя меня слишком крупным и невкусным, рванула искать что-нибудь более доступное и калорийное. Кстати, а вот интересно – рыси свежемороженую мертвечину едят? Если так, то им и прочим хищникам тут жратвы до конца зимы хватит…

Отогнав от себя ненужные мысли (как-никак, у нас тут не канал «Анимал-Планет» или что-то в том же духе), я вернулся к наблюдению за блиндажом. И глядя в бинокль, понял, что ничего нового там не видно, если не считать отсутствия головы часового над бруствером (то есть момент проникновения в траншею Кюнстов я явно проморгал, а вот чуткая рысь, похоже, уловила какое-то движение поблизости и тут же рванула от греха подальше, понимая, что непонятные перемещения людей с еще более непонятными железками в руках не сулят ей ничего хорошего). Никакой стрельбы не было, и это не могло не радовать.

Прошло минут пятнадцать-двадцать, и тянулись эти минуты просто бесконечно, словно часы. И наконец над бруствером траншеи возникла обтянутая шерстяной шапочкой голова и плечи знакомой фигуры. Это был Кузнецов, который помахал мне рукой. Стало быть можно – дело сделано!

Я встал со своего снежного «ложа» и, перехватив автомат поудобнее, в одну перебежку достиг траншеи, тяжело перевалившись через бруствер. Давешний финский часовой лежал лицом вниз, уткнувшись в успевший скопиться на дне траншеи снег. Никакой крови на нем не было видно, но он был явно и непоправимо мертв. Винтовка стояла рядом с ним, аккуратно прислоненная к обложенной аккуратными деревяшками стенке траншеи. Н-да, эти окоп и блиндаж построили явно задолго до начала этой войны.

Откинув автомат за плечо, я пошел за Кузнецовым в блиндаж. Кюнст, слегка пригнувшись, вошел первым, открыв передо мной низкую, хорошо подогнанную дверь из толстых деревянных брусков. Из блиндажа потянуло теплом, пахнуло казарменным душком пота и несвежей одежды вперемешку с ароматом какой-то жратвы.

Войдя, я первым делом запнулся обо что-то мягкое. На полу, лицом вниз, головой к выходу, лежал мертвяк в сером мундире с тремя золотистыми угловыми лычками на зеленых петлицах. Стало быть сержант. На клиновидных погонах эмблемы в виде золотистого льва с мечом – стало быть, пехота. До двери, к которой тянулась его правая рука, неизвестному сержанту не хватило меньше метра.

Перешагнув покойника, я вошел в освещенный керосиновой лампой блиндаж. Поскольку амбразур с установленными в них пулеметами я не увидел, это был именно блиндаж. Что сказать – добротно. Как говорил Вася Теркин в известной поэме Твардовского: тут, ребята, чай пить можно, стенгазету выпускать. Просторно, стены обиты досками. В левом, ближнем к двери, углу – деревянная пирамида с пятью винтовками и несколькими пустыми гнездами под оружие. Рядом лежало штук пять покрашенных белилами касок германского образца времен Первой мировой. Кроме винтовок, я приметил два автомата «Суоми». Один стоял прислоненным к нарам, другой висел на торчащем из стены то ли гвоздике, то ли крючке. Рядом с винтовками на еще нескольких крючках – шинели и несколько маскхалатов. Последние были не в виде комбезов или курток, а именно халатов с капюшонами, длиной ниже колен, которые вполне могли пригодиться нам.

В дальнем правом углу блиндажа топилась большая железная печка с толстой трубой. На ней стоял словно материализовавшийся с каких-то дореволюционных фотографий пузатый кофейник и парящая кастрюля без крышки. В кастрюле, похоже, кипел какой-то суп. В середине помещения – длинный стол из толстых струганых досок. Над столом, на вбитом в потолок крюке – освещающая блиндаж керосиновая лампа в облегчающей переноску толстой проволочной оплетке. На дальнем конце стола приоткрытая жестяная коробка с полевым телефоном, провода от которого тянулись по полу к дверному косяку и далее, видимо, наружу.

Еще на столе были горка винтовочных патронов, семь пустых эмалированных мисок, ложки, отдельно – миска с короткими и толстыми сосисками явно домашней выделки (или это у них такая колбаса?), нож, десятка полтора кусков толсто нарезанного серого хлеба, кружки с чем-то светло-коричневым, судя по запаху, с какао. Что, выходит, мы им обед обломали?

У стола стояло в беспорядке несколько табуреток, дальше, от пола до потолка – шесть пар дощатых, двухярусных нар. На четырех из них постелей не было – одни голые доски, на остальных подушки, тюфяки и вытертые шерстяные одеяла больничного вида. Ну и кроме того – уже очень специфическое дополнение к стихийно сложившемуся натюрморту (ну или пейзажу). Кроме сержанта, о тело которого я запнулся входя, – еще пять трупов в пьексах и серых старомодных мундирах, чем-то похожих на кайзеровскую армию. Двое без кителей, в сероватых нижних рубашках, у одного бриджи на ярко-красных подтяжках. Два тела лежало на нарах, откуда они, похоже, не успели встать, еще двое между нарами. Один сидел на полу, привалившись спиной к стенке и уронив голову на грудь. У этого на воротнике мундира и в углу рта были видны невнятные потеки и брызги свернувшейся крови. Раны остальных в глаза не бросались. Что сказать – приятно иметь дело с чистой работой. Называется, собирались пообедать, а пришлось помирать.

В центре композиции, расставив ноги, стоял Смирнов, полностью одетый и даже с рюкзаком за спиной, но без СВТ, которую он аккуратно поставил к стеночке. А перед ним, на табурете, сидел в крайне неудобной позе седьмой финн, взятый, как я и заказывал, живьем. Руки связаны за спиной, ноги в серых галифе тоже умело прихвачены вязками ниже колен. Во рту кляп, свернутый то ли из подвернувшегося носка, то ли из чего-то, типа полотенца. Как и все здесь, пленный был обут в пьексы. Явно расслабившийся пленный был без кителя, в расстегнутой чуть ли не до пупа серой рубашке с нагрудными карманами и погонами. На этих самых погонах я рассмотрел по одной угловой нашивке и той же пехотной эмблеме в виде льва с мечом. Стало быть, капрал. Довершала картинку грубая деревенская физиономия, светлые, растрепанные (то ли спал, то ли пытался сопротивляться) волосы и диконепонимающие глаза навыкате.

Пока я снимал с рук перчатки и с интересом разглядывал пленного, Кузнецов взял откуда-то из-за двери свою самозарядку и без каких-либо команд вышел на мороз. Надо полагать – бдить недреманно, то есть наблюдать за обстановкой. Уважаю…

И вновь мне в глаза бросилась та же интересная деталь – противогазы. Четыре штуки лежало в углу, рядом с несколькими парами лыж, а еще пара сумок – рядом с нарами. Намордники были такие же, как и у часового в траншее, английские. Неужели я что-то упустил, и наш заклятый друг Маннергейм всерьез готовится к применению отравляющих веществ? Но почему именно здесь и сейчас? Чего-то тут не сходилось.

В общем, все финны, кроме одного, были убиты, но крови при этом пролилось как-то мало. Странновато.

– Чем это вы их? – спросил я Смирнова.

– Флексы, – ответил тот столь буднично, словно все в этом блиндаже не были зарезаны, а фатально отравились грибами или несвежими консервами.

– Чего-чего? – не понял я. Действительно, не понял, без дураков.

– Флексы, они же «Flexibel Klinge», или «гибкие лезвия», – скупо пояснил Смирнов.

От его делового тона повеяло каким-то прямо-таки смертным холодом, и я даже не стал спрашивать, что это за такие «гибкие лезвия». Уж больно угрожающе звучало само их название. Ну его на фиг, еще приснится потом некстати.

– Этот цел? – кивнул я в сторону раскорячившегося на табуретке белобрысого капрала.

– Цел.

– Ты с финского на русский и обратно сможешь переводить?

– Да.

– Замечательно. Тогда кляп ему вынь. Только осторожно, а то, чего доброго, укусит.