Охотник на шпионов

Кляп был вынут, но кусаться или активно возражать по поводу своего нынешнего состояния (в мои времена какой-нибудь попавший в подобный переплет тупой янкес начал бы немедленно орать о том, что он американский гражданин и за ним немедленно пришлют авианосец или аэромобильную бригаду, ага, щас) ошалевший финн не стал. Вместо этого он сначала выдохнул, а затем глубоко вдохнул. Было видно, что ему, мягко говоря, хреново. Он явно не понимал, как его умудрились столь быстро и качественно спаковать.

– Hauluatko elaa, Mulkuvisti? – спросил я пленного.

– Kylla, – ответил он, от чего-то совсем не удивившись, что я назвал его ушлепком. То есть ушлепок действительно хотел жить.

Собственно, подобными фразочками из воздушно-десантного разговорника на случай Третьей мировой, в стиле «ваши имя, фамилия, звание, часть, если хотите жить, проведите нас к ракетной установке!» – мои познания в финском в основном и ограничивались. Тем более что на следующий вопрос, говорит ли он по-русски, финн вполне ожидаемо ответил отрицательно. Так что дальнейший допрос велся уже через толмача, то есть Кюнста Смирнова, познания которого в языках, видимо, были сопоставимы с роботом С3РО.

– Спроси, кто он вообще такой? – сказал я своему переводчику.

Оказалось что передо мной – некто капрал Антти Саммотаако (до чего же красивая фамилия, почти что Самотыко, а в сочетании с именем вообще Антисамотыко!) из третьей роты 37-го пехотного полка финской армии.

На простой вопрос «что вы здесь делаете» пленный ответил, что их отделение несет здесь караульную службу. Точнее сказать – несло. Служба-то осталась, а вот отделение – увы.

Далее я узнал, что в этом блиндаже отделения, в соответствии с установленным распорядком, сменяются раз в неделю. Кроме ведения наблюдения, отделение обязано парами или тройками выходить на патрулирование окрестностей. Два раза в день, утром и вечером доклады о том, что обнаружили и увидели во время патрулирования – по телефону.

На вопрос, почему же сегодня они все, очень некстати для себя, оказались в блиндаже, капрал ответил, что сержант Пуури (видимо, тот самый, что лежал у двери) счел возможным не посылать патрули из-за начавшегося снегопада и плохой видимости. И «господин лейтенант Куулмааринен», которому он доложил об этом по телефону, это ему разрешил.

– На кой ляд здесь вообще пост и что находится на самом озере? – задал я вопрос.

– Это военная тайна, – заявил честный финский Самотыко.

– Не смешите. Вы еще мне тут про присягу вспомните. Тоже мне герой засратый – сначала попадает в плен, а потом лопочет что-то о солдатском долге! Будете юлить – убьем на хрен, – сообщил я через переводчика (не знаю уж, как Кюнст перевел на финский, к примеру, слово «засратый») и тут же спросил: – На озере аэродром?

Было видно, что пленный заметно удивился, но все же закивал утвердительно и с явным облегчением. Однако тут же затараторил на своем непонятном языке, что сам он на этом аэродроме не был и где именно он находится, толком не знает. Якобы он всего лишь, как и другие солдаты, часто видел, как на лед озера, рядом с хутором садились, а потом взлетали оттуда же летавшие над округой самолеты. Далее он зачем-то сообщил, что всех жителей выселили с хутора Лахо-маатила еще в ноябре, когда война с Советами только началась. И якобы теперь туда толком никого не пускают. Зато он неоднократно видел появлявшихся со стороны хутора в сопровождении «господина лейтенанта Куулмааринена» и «господина капитана Самуэлльсоона» странных людей в гражданской одежде и неизвестной ему военной форме, которых он почему-то назвал то ли «чужаками», то ли «иностранцами». И якобы «чужаки» эти говорили на непонятных языках.

– Они говорили по-английски? – уточнил я.

Капрал затараторил как пулемет, что у него всего шесть классов образования (а еще у него жена и двое детей, и вообще он крестьянин и эту войну, в принципе, не одобряет – ну да, в плену сразу проснулось пресловутое «классовое чутье»!) и в иностранных языках он не силен, а на слух может различить разве что шведский язык, а вот с немецким или русским у него якобы уже проблемы. В принципе, это было вполне понятно и неудивительно.

Однако болтливый пленный тут же обнадежил меня, поскольку, по его словам, «господин капитан Самуэлльсоон» несколько раз называл некоторых «чужаков» за глаза «чертовы англичане». При этом и господин лейтенант, и господин капитан, по его словам, держались с этими иностранцами, словно рекруты перед генералом. То есть слушали «чужаков», стоя перед ними чуть ли не навытяжку. При этом «чужаки», обращаясь к этим двум почтенным офицерам на ломаном финском и шведском, якобы называли их исключительно на «ты», что, надо полагать, шокировало рядовой состав.

– И сколько вы видели на озере самолетов? – уточнил я.

Капрал ответил, что никогда не считал, может, их там было пять, а может, и все десять. В воздухе он больше четырех самолетов одновременно якобы не видел. Не думаю, что он при этом сильно врал. Даже, скорее, наоборот, мог немного преувеличивать.

– А танки на хуторе есть? – спросил я без всякой паузы.

Позволивший пленить себя капрал удивился еще больше. Однако было видно, что тот факт, что мы и без него неплохо знаем все тайны этого сраного хутора, доставляет ему явное облегчение. В конце концов, если «проклятые большевики» все и так знают, его болтовня под страхом смерти – не столь уж и большая измена.

– Один танк, – уточнил пленный, поспешно добавив, что он, хоть убейте (ну за этим дело как раз не станет), не знает, что это за танк. Во-первых, он до этой войны танков и в глаза не видел и не знает, какие они вообще бывают, а во‐вторых, «господин лейтенант Куулмааринен» и «господин капитан Самуэлльсоон» неоднократно объявляли солдатам, что все, связанное с этим танком, – страшная военная тайна.

Потом он рассказал, что танк этот вроде бы привезли сюда по узкоколейке примерно с месяц назад. То есть, привезли по железной дороге, сгрузили, а сюда он уже дошел своим ходом. И в течении последней пары недель этот загадочный танк периодически выезжал куда-то в сторону фронта. Вроде бы туда, где сидели в окружении большевики. А вчера вечером случилось нечто невероятное – танк почему-то не вернулся обратно. Все вокруг забегали и засуетились. Куда-то звонили, потом посылали за медиками и гоняли неизвестно куда гусеничный трактор с волокушей. Ближе к ночи наконец привезли четырех «чужаков», один из них был убитый, двое ранены, а еще один – с ожогами. Потом «чужаков» на том же тракторе с волокушей увезли в сторону узкоколейки. С ними уехало еще несколько «чужаков» и приехавший по их вызову из штаба «господин капитан Самуэлльсоон» с врачом и санитарами. Обратно на хутор ни трактор, ни его пассажиры до сего момента не вернулись.

– Зачем вам, идиотам, противогазы? – спросил я.

Оказалось, что намордники всем здешним пацакам (пардон, солдатам) выдали дней пять назад. Тогда на хуторе произошло что-то странное, сначала была тревога и какая-то беготня. А потом «чужаки» неожиданно раздали всем противогазы, а «господин лейтенант Куулмааринен» немедленно толкнул солдатам речь о том, что якобы у «чужаков» на хуторе произошла утечка ядовитого газа, типа фосгена или люизита, каким потравили кучу людей в Первую мировую, но все это – еще одна страшная военная тайна. Далее всем, без исключения, солдатам строго-настрого запретили подходить к хутору ближе чем на полкилометра (на этом расстоянии развесили предостерегающие таблички), а если что – ходить по хутору, только надев противогазы.

– А сам ваш драгоценный «господин лейтенант» тоже в противогазе разгуливает? – уточнил я.

Оказалось, нет. Выяснилось, что блиндаж был отрыт недалеко от места, где к хутору с юго-востока, от этой самой узкоколейки, тянулось нечто, отдаленно похожее на единственную дорогу, летом по ней можно было проехать на грузовике, а зимой – разве что на тракторе. С других направлений подойти к хутору Лахо-маатила было проблематично, поскольку вокруг озера были мелкие озера, не факт что замерзающие болота и малопроходимый лес (так что это мы сюда удачно зашли, хотя нельзя было исключать, что Кюнсты точно знали куда нас ведут) и постоянных постов с других концов не было, только редкие патрули из лыжников – да и кто бы сунулся сюда, скажем, с северо-запада? Ну а тот самый, пресловутый «штаб», куда должны были периодически отзваниваться солдатики с этого поста, находился вовсе не, как я сначала подумал, на хуторе, а как сказал Самотыко, «в тупичке», то есть, на небольшом полустанке возле конечной точки узкоколейной железной дороги, до которого от хутора по прямой было километров пять-шесть.

Я естественно спросил – какого хрена? Это же далеко?!

Пленный ответил на это, что там якобы уютнее, поскольку есть электричество, а также телефонная и телеграфная связь с Савонлинна и даже с Хельсинки, теплые казармы для роты охраны, санчасть, кухня со столовой и еще много чего.

На мой вопрос, почему же узкоколейку не догадались дотянуть до самого хутора, капрал ответил, что этого он точно не знает, но, как ему рассказывали, эта узкококолейка типа вообще частная. Якобы, ее построил еще до войны некий весьма уважаемый в узких кругах местный фабрикант-лесозаводчик Юсси Мяккинен, и вела она строго до участка в несколько гектаров, где находились его лесозаготовки. Это уже после начала войны ему упали на хвост здешние вояки, временно реквизировавшие узкоколейку вместе с полустанком для своих целей. При этом свой пиленый лес фабрикант продолжал спокойно вывозить и в военное время (благо и лес, и паровозы, и платформы, и рельсы со шпалами были, по-любому, его), а тянуть дорогу дальше, до хутора, да еще и за свой счет, этому мироеду было, судя по всему, совершенно не интересно ни до войны, ни, тем более, сейчас. А здешнее финское государство вовсе не горело желанием делать то же самое за казенный счет, ведь в военное время у чиновников лишних грошей не бывает.

Я спросил – так что выходит, что на хуторе электричества нет?

Капрал ответил, что «чужаки» притащили с собой для освещения и прочих надобностей движок (буквально он назвал его «машиной», но я так понял, что обычный дизель, совместимый по топливу с теми же тракторами) и вовсю пользуются им.

На вопрос, почему было не протянуть электрический кабель дальше, болтливый капрал лишь пожал плечами. Хотя чего я про это вообще спросил и главное – у кого? Ведь для этого, по элементарной логике и технике безопасности, надо прорубать просеку, вкапывать столбы, а уж потом тянуть разные там «провода-проводочки». А кто все это будет делать в военное время, да еще и зимой, и, самое главное – за чей счет? Тем более что, с одной стороны, этот хутор еще вполне мог достаться большевикам (и в этом случае его надо было не благоустраивать, а вообще сжечь дотла), а с другой, если война закончится благополучно и на хутор вернутся его немногочисленные жители, вовсе не факт что они будут потом платить за это самое электричество. Дармовых «лампочек Ильича» в Финляндии никогда не было, и, таким образом, подобное мероприятие выглядело убыточным с любой точки зрения, тем более что, как я уже успел понять, все они тут были прижимистыми капиталистами самого мерзкого типа.

– А где эти «чужаки» берут горючее? – уточнил я.

Оказалось, как я и предполагал, – привозят в бочках от этого самого полустанка, за пять километров, на гусеничном тракторе с волокушей. Н-да, возможно, дотянуть сюда силовой кабель все-таки обошлось бы дешевле, но им из погреба виднее.

Немного подумав, я спросил этого «крестьянина в солдатской шинели», что еще он может рассказать насчет этой пресловутой «утечки газа». Про сам газ пленный Самотыко, разумеется, ничегошеньки не знал (однако, как и все здесь, до жути боялся отравления этим газом), но зато охотно рассказал, что, оказывается, не далее как вчера «господин лейтенант Куулмааринен» сообщил им, что сегодня или завтра сюда должны прилететь на самолете какие-то «важные иностранцы», как раз по поводу утечки газа. Самолет должен был сесть на лед озера, ну а солдатам было, как обычно, строго-настрого запрещено пялиться как на этот самый самолет, так и на тех, кто из него выйдет. И, уж тем более, не болтать никому потом об этом под угрозой военно-полевого суда.

Да, надо признать, это они устроили удачно. В принципе, весь этот дурацкий спектакль с фальшивой «утечкой газа» хорошо совпадал по времени и месту с пленением третьего, посланного на разведку, Кюнста, Нестора Соколова (он же Нуф-Нуф) и попыткой англичан (теперь-то не вызывало никаких сомнений, что это были именно они) включить что-то из найденной при нем странной аппаратуры. Собственно, именно об этом мне в первый день сообщил Смирнов. Выходит, нажав не те кнопки и влипнув в непонятку, они вызывали из Лондона неких «спецов». Учитывая здешние скорости передачи информации и перемещения транспорта, подсуетились они довольно оперативно. Правда, толку от подобных «специалистов» все равно будет как от козла надоев – не думаю, что в гаджетах, которые таскали с собой Кюнсты, здесь смог бы разобраться даже какой-нибудь профессор физики, и даже нобелевский лауреат. Покажи какому-нибудь здешнему «светилу науки», к примеру, сбитый зенитной ракетой БПЛА – много ли он поймет, кроме того, что это какой-то «странный самолет»?

Ну что же, хорошо, если так – теперь прибывающую «делегацию» мы встретим как и положено, с банкетом и духовым оркестром. Разумеется, оставалась еще одна мелкая проблемка, по установлению того самого человечка, чьи физические параметры, по странному стечению обстоятельств, оказались подобны таковым у нашего Объекта. Но это мы точно решим «в рабочем порядке», поскольку человечек этот, судя по всему, тоже где-то там, на хуторе, и никуда от нас не денется. По бесстрастной роже переводившего все это мне Смирнова было видно, что он тоже явно прикидывает возможные варианты дальнейших действий.

– И сколько всего «чужаков» на хуторе? – уточнил я.


Самотыко ответил, что было человек двадцать или двадцать пять, но не больше (не исключено, что их число он мог и завысить). Потом он добавил, что несколько уехало накануне, вместе с ранеными.

– И где эти «чужаки» располагаются?

Пленный сказал, что в четырех самых больших и капитальных домах хутора. То есть, надо полагать, заняли практически все отапливаемые помещения. А в сараях, ближе к берегу озера, где местные обычно держали снасти и лодки, находятся машины и запас горючего в бочках.

Я, естественно, спросил – что это за машины?

Как оказалось, тот самый движок-дизельгенератор, два гусеничных трактора и, как их назвал Самотыко, «сани с пропеллером». Интересно, откуда здесь при общей бедности и отсталости тракторы – тоже по узкоколейке привезли? А потом я прикинул – раз финские вояки приманнергеймили саму узкоколейку какого-то лесозаводчика, то трактора с волокушами скорее всего тоже оттуда – «мобилизованные и призванные» с лесозаготовок. Это к гадалке не ходи…

– Что еще за «сани с пропеллером»? – на всякий случай попросил я уточнить через Смирнова.

Капрал долго тужился до скрипа в мозгах, силясь расписать мне то, что он понимает под этим термином, в цветах и красках. Чувствовалось, что с фантазией у этого селянина туговато. Но, судя по всему, под «санями с мотором» имелись в виду банальные аэросани. Тоже неплохо, особенно в качестве средства для возможной экстренной эвакуации.

– Как охраняется хутор? – спросил я.

Как оказалось, сам хутор охранялся так себе. В одном из двух крайних, малых домов (от прочих строений его, по словам пленного, выделяла покрашенная в желтый цвет входная дверь) располагалось еще одно отделение финских солдат с неким «сержантом Аххо» во главе. В основном «чужаки» якобы использовали их как прислугу. Солдатики должны были колоть дрова, топить печи и приглядывать за генератором (главным образом – подливать в расходный бак топливо), а, кроме того, их задействовали по полной при погрузочно-разгрузочных работах, когда с полустанка привозили горючее и патроны для самолетов и прочее. Также в обязанности командира этого отделения входило регулярно выставлять часового на въезде в хутор.

Я, естественно, спросил, что значит «регулярно» и зачем там вообще часовой?

Оказалось, в общем-то, незачем. По словам пленного, эта обязанность носила откровенно ритуальный характер и, если в пределах видимости не наблюдалось «господина лейтенанта Куулмааринена», «господина капитана Самуэлльсоона» и прочего грозного начальства, часовых эти халтурщики могли и не выставлять, особенно если на дворе стояла плохая погода. Тем более что в последние дни трактора с волокушами особенно часто и регулярно перемещались туда-сюда, и тамошние солдатики были вынуждены все время вылезать на холод и что-то грузить. Как можно было предположить, заставить этих, изрядно поломавшихся при разгрузке бочек с авиационным бензином, истопников стоять на посту «сержанту Аххо» было непросто.

– Как часто трактора ездят из «тупичка» на хутор? – уточнил я.

Пленный сказал, что вообще-то по-разному (может быть, и врал, но вряд ли у них было какое-то четкое расписание – чай, не курьерские поезда). Во всяком случае, дорога (под которой, как я понял, понималась накатанная тракторами колея в снегу), по которой они ездят на полустанок и обратно, проходила как раз мимо этого поста, по просеке, примерно в полукилометре от блиндажа, где мы сейчас беседовали. Далее пленный охотно сообщил, что, оказывается, еще утром звонил «господин лейтенант Куулмааринен», предупредивший, что ближе к вечеру трактор с волокушей, на котором перед этим увезли убитых и раненых «чужаков», должен вернуться. И он доставит дополнительное горючее для прибывающего самолета или самолетов.

Вот нам и способ, причем простой и дешевый, без особых проблем и стрельбы въехать на вожделенный хутор.

– Какой пароль на въезд для трактористов? – спросил я. – Только не врите, что вы его не знаете!

– Karnevalli, – не стал запираться Самотыко.

– А отзыв?

– Kirkko.

– Для часовых на хуторе пароль и отзыв те же? Они у вас что, не меняются, как это обычно положено, раз или два в сутки?

– Да, пароль и отзыв общие для всех. И они не менялись с самого момента появления здесь «чужаков».

Не исключено, что этот моржовый хрен мог и соврать мне, но проверить все это можно было только методом научного тыка, непосредственно при проникновении через их условные кордоны. Как говорится – поживем, увидим.

Далее я спросил невезучего капрала насчет охраны и вооружения на самом хуторе и прилегающем аэродроме.

Как оказалось, «чужаки» тоже ленились и своих часовых нигде не ставили. С одной стороны, если у них там все сплошь «офицеры и джентльмены», идти в караул никого из них не заставишь. А с другой стороны, кого и чего им, спрашивается, было опасаться, если до окруженных «проклятых большевиков» километров десять, не меньше, да и блокированы эти самые большевики там столь плотно, что даже их отдельные разведчики легко попадают в лапы к финским патрулям (то, что этот Соколов дал себя пленить, по идее, говорило о многом, даже если он и сделал это с целью подобраться к противнику поближе), а вокруг торчит целая финская рота охраны?

Насчет вооружения Самотыко сказал, что все «чужаки» поголовно ходят с кобурами, то есть вооружены они исключительно пистолетами или револьверами. Чего-то посерьезнее при них ни разу не видели. Правда, от кого-то наш пленный-таки слышал, что где-то на берегу озера у «чужаков» было один или два зенитных пулемета (судя по описанию – «виккерсы» или «максимы» на специальных треножных станках), прикрывающих ледовый аэродром. Больше ничего путного он нам, судя по всему, сообщить не мог.

И, коли так, оставлять его в живых было нельзя. По-любому.

– Кончай его, – сказал я Смирнову тихо, но внятно. Подозреваю, что он пришил бы пленного и без всякой команды, поскольку, как я уже успел понять, у них в наивысшем приоритете такая вещь как конспирация.

Не меняясь в лице, Кюнст сделал короткий шаг к пленному, зажав левой рукой его рот. Одновременно он, почти не замахиваясь, коротко ударил Самотыку правой рукой, в которой на секунду словно прямо-таки сверкнуло нечто вроде стилета или толстой проволоки куда-то в шею слева, по-моему, целясь в область сонной артерии. Что, вот это и было то самое «гибкое лезвие» или, как они его называли, флекс? Н-да, выглядело это оружие даже страшнее, чем звучало.

Не издав звука, так и не успевший ничего понять, пленный просто обмяк на табурете, выпучив неживые уже глаза. На ворот его рубашки слева упало несколько капель крови, превратившихся в небольшие темные пятнышки. И снова передо мной был яркий пример «чистой работы». Н-да, если меня кто-то вдруг спросит о том, что лучше всего умеют наши потомки, я отвечу однозначно – убивать себе подобных, причем быстро, безболезненно и элегантно. Поскольку у них для выработки и оттачивания подобных навыков явно была уйма времени (пара-тройка столетий точно) и потрясающая воображение практика с массой самых разнообразных мишеней и прорвой разнообразных «убивалок» на любой вкус.

А еще я, чем дальше, тем больше, начинаю понимать, что, похоже, Третья мировая война начнется из-за того, что весь мир тупо передерется и переругается насмерть из-за итогов Второй мировой, причем не столько из-за самих итогов, а скорее формулировок, которыми эти самые итоги будут записаны в учебниках истории.

Предвижу истошный визг со стороны кого-нибудь, модно «либерально-демократического» и бесполого. Живо представляю всех этих упоротых девочек и мокрогубых мальчиков не первой молодости с прыщавой совестью, из тех, кто в своих постах и блогах призывает «резать русню» и «свергать гебню», но при этом старается лишний раз не выходить на улицу, поскольку, уткнувшись еще в детстве в свои айфоны и планшеты, они элементарно разучились (а может, и не умели никогда; работая когда-то в школах и техникумах, я пытался понять, что в данном случае стало решающим мутагенным фактором – ветер со стороны Чернобыля, вражеская и религиозная пропаганда, техническая соя в фастфудах, окрашивавшие мочу в радужные цвета порошковые лимонады «Юпи» и «Инвайт», или наличие либо отсутствие сверхпрочных кондомов, но все-таки не смог выделить из этого длинного списка что-то одно) разговаривать и теперь понимают, что если они начнут беседовать с первым встречным (я стал замечать, что подобные типы, даже покупая что-то в магазине или кафешке, стараются на кассе рта особо не открывать) столь же барственно-оскорбительно, как привыкли писать в соцсетях, то немедленно получат от собеседника по морде или, в лучшем случае, по жопе. Так и слышу их вопли и плач – ай-ой, опять проклятые кровавые «совки» и «крымнашисты» хладнокровно зарезали пленного! Садюги! И какого пленного – «представителя «маленькой, но гордой северной страны, отражающей агрессию опричников кровавого азиатского тирана Сталина», то есть сущего ангела!! Какой ужас!!! Как можно?!

А я скажу на это – идите-ка вы на хер, ребята. Это война, а не глумливые посты в Интернете, тут все не понарошку и, в случае чего, не только бьют по лицу, но и пускают пулю в лоб с легкостью необыкновенной. Тем более что такие, как этот Самотыко и ему подобные, зарезали бы меня без малейших угрызений совести, попадись я им в руки. Они еще в 1918-м десятки тысяч местных «красных» (а также тех, кто, по их мнению, «сочувствовал красным», официальная цифра – что-то в районе 20 тысяч покойников, но реально их, видимо, было несколько больше) извели просто под ноль, причем без суда и следствия и с особым садизиом (им, простодушным хуторянам, что индюку башку топором срубить, что коммунисту – разницы, в сущности, никакой, они у нас этакая нация совестливых убийц-неумех), а уж потом маршалок Маннергейм и его бражка просто велели забыть о них. Чего лишний раз вспоминать – только аппетит и сон местным пейзанам портить. Так по сей день и не помнят, зато кое у кого Финляндия почему-то считается «оплотом демократии».

Кстати, уже потом, пытаясь по горячим следам выяснить хоть какие-нибудь подробности своих здешних «подвигов», я просмотрел в том числе доступные (но явно далеко не полные, их до сих пор нельзя публиковать все) финские списки потерь. И неожиданно выяснил, что korpraali Antty Sammotaakoo (имя и фамилия у него были запоминающиеся, такие легко найти, тем более что все прочие мертвяки из того блиндажа, кроме него и сержанта Пуури, так и остались для меня безымянными), оказывается, числится «sankarillisesti kuoli», то есть геройски (ну, разумеется!) погибшим в неравном (конечно, а как же иначе?!) бою, во время обороны укрепрайона Сумманкюля на Карельском перешейке аж 13 февраля 1940 года! То есть по воле каких-то хитрожопых штабистов, пропагандистов или контрразведчиков, его почти месяц не значилось среди мертвых, хотя по факту его уже не было и в числе живых. Так что «правдивые и демократические» финны зачем-то (хотя я-то вполне понимаю зачем – никакой вояка с большими звездами на погонах или петлицах ни за что не признает, что на участке фронта, за который он отвечал, в какой-то момент произошло нечто, так и не понятое ни им, ни кем-то еще, такие вещи принято повсеместно секретить и превращать в головную боль для контрразведчиков) посмертно, задним числом, поменяли своему невезучему соотечественнику (хотя, скорее всего, не ему одному) не только место гибели, но даже часть, где он служил. Это еще раз к вопросу о том, что на Западе о любых войнах «почтеннейшей публике», якобы, сообщают одну лишь «чистую правду» – не надо путать истину с тем, что кому-то выгодно…

– Трупаков оттащи куда-нибудь подальше со света, – приказал я Кюнсту, вдруг ощутив, что мешок за моими плечами стал каким-то слишком тяжелым. – А то наши впечатлительные коллеги с непривычки, чего доброго, обрыгают тут все. И кастрюльку с печки сними, пока жрачка не выкипела на фиг. А потом скажи Кузнецову, чтобы звал сюда остальных. Ну а дальше пускай он выдвигается к дороге, про которую говорил пленный, и ждет там этот чертов трактор.

Как Кузнецов сможет мне просигнализировать о появлении в пределах видимости указанного транспортного средства, я, честно говоря, представлял не очень (не побежит же он обратно эти полкилометра, чтобы доложить!), но почему-то знал, что Кюнсты точно найдут способ обнаружить искомое и сообщить об этом.

На том мой запас команд, распоряжений и прочих гениальных идей временно иссяк. Стаскивая свежие трупы в дальний темный угол блиндажа и под нары, Смирнов неожиданно где-то там нашел и немедленно показал мне небольшой ящик из дощечек (изначально, похоже, патронный) и без крышки, в котором матово отблескивали восемь «яичек» снаряженных ручных гранат в ребристых «рубашках», сильно похожих на наши «лимонки» (хотя, справедливости ради, надо сказать, что скорее это наша Ф‐1 похожа на них). Насколько я понял, это были пресловутые английские «гранаты Миллса», они же «номер 36» или Mk.II – начиная с Первой мировой один из самых распространенных в мире видов такого оружия. Ну, что же, здорово, теперь у нас и «карманная артиллерия» появилась.

Потом, умело использовав вместо прихватки найденную на нарах нижнюю рубашку кого-то из покойников, шустрый Кюнст поставил на стол кипящие кастрюлю и кофейник, а затем бесшумно вышел на мороз. И до того как в блиндаж, шумно дыша, ввалились нагруженные лыжами и оружием летчица Заровнятых и Шепилов в компании будущего академика Игнатова, я успел снять мешок, шапку, положить автомат на стол и, присев на табурет, немного перевести дух.

Без лишних церемоний я предложил вошедшим по-быстрому поесть (было непонятно, сколько у нас вообще оставалось времени на все про все) и отогреться. Они изумленно покосились на сваленные под нары и у дальней стены тела убитых финнов и кровавые следы (слава богу, их было не так чтобы сильно много) на полу, но все-таки явно очень захотели жрать. Строгая диета окружения обычно начисто снимает с людей разного рода комплексы, внутренние блоки и моральные препоны. Поэтому, против ожидания, блевать никто из них не начал. Вместо этого они рассупонились и, подсев поближе к столу, смолотили трофейные суп, сосиски и хлеб за милую душу. При этом, не тратя времени на разлив первого блюда (тем более что привычного половника нигде не было видно – что, эти финны имели обыкновение разливать супчик в миски через край макитры?), они предпочли есть его прямо из кастрюли. Разумеется, героически добытое какао тоже не пропало.