Охотник на шпионов
Часть 21 из 30 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Ну да, «капитану Брячиславцеву от благодарных испанских республиканцев». Пошел отдавать землю в Гренаде очередным крестьянам (которые, надо полагать, на эту раздачу так и не явились), а в итоге получил на память пистолетик да орден из рук дедушки Калинина, и более ничего? Хотя, если вспомнить, чем там (в Испании то есть) все в итоге закончилось, и это получается много. Кстати, что-то не видел я у товарища капитана такого ствола во время нашего недавнего разговора. Ладно, раз так, будем считать эту редкую огнестрельную дуру единственной памятью о нем. Ведь кто и как его похоронил (да и хоронили ли его вообще?), так и осталось неизвестным, да и никаких сведений, хотя бы намекающих на наличие у покойного семьи и детей я в доступных документах потом так и не обнаружил.
Здесь я поймал себя на мысли, что тупо разглядываю пистолет, в то время как вокруг идет бой и свистят пули. Еще один хренов любитель «мужских игрушек».
– Все! – скомандовал я бойцам, убирая нежданно свалившийся сувенир в кобуру и вешая сей футляр себе через плечо. – Мы сделали, что могли! Отходим! Товарищи Смирнов и Кузнецов прикрывают!
Темнеть стало совсем уж стремительно, и это очень помогло нам. В сумерках и дыму финны не сразу просекли, что мы отходим. Хотя, когда мы отошли от дороги примерно на километр, десятка полтора их солдат все-таки ломанулись преследовать нас, но Кюнсты в очередной раз остановили их убийственно точным огнем (они-то противника видели вполне отчетливо), почти мгновенно завалив четырех финских парней из числа особо горячих. В итоге финны отстали, а все наши потери свелись к одному раненому – красноармеец Бедняков таки не уберегся, и явно шальная (на прицельный выстрел это ну никак не тянуло) винтовочная пуля продырявила полу шинели, пропахав ему левое бедро. Кость, слава богу, не задело, но борозда получилась глубокая и крови вытекло довольно много.
– Слушай, друг Наф-Наф, – спросил я Смирнова (Кузнецов пошел вперед, проверять дорогу, а мы с ним сидели чуть в стороне, наблюдая за лесом, пока остальные, приглушенно матерясь и пачкаясь кровищей, мешая друг другу, торопливо и неумело перевязывали раненого бинтами из индивидуального пакета – по-моему, перевязывал в основном Натанзон, а остальные все больше смотрели). – А с чего это подбитая «Матильда» так сильно горела?
Высказав это, я кивнул в сторону все еще маячившего над дальними деревьями зарева от горящих танков.
– Забыл предупредить, командир, реакция в «Айнбрухе» идет до того момента, пока не выгорит все вещество. А учитывая, на что такой заряд реально рассчитан, в данном случае он действительно будет гореть очень долго.
– То есть, к бениной маме, проплавит танк насквозь, сквозь крышу, двигатель и днище?
– Не исключено.
После этих разъяснений мне стало понятно, что при подобном раскладе ждать появления возле сгоревшей «Матильды» какой-нибудь финско-британской ремонтной бригады с трактором или тягачом совершенно бессмысленно. Спасать или эвакуировать там будет явно нечего. А значит, идти к «логову зверя» придется по следам гусениц этого танка. Точнее сказать, поскольку Кюнсты и так прекрасно знают, куда нам идти, это будет «отмазка для читателей и телезрителей».
После окончания перевязки мы медленно двинулись дальше. Впереди топтала снег «основная группа», четыре человека из состава которой, сменяясь по очереди, тащили на закорках пятого, раненого, и пулемет ДТ. Я с Кюнстами замыкал шествие, прикрывая отход. Но финны нас больше не преследовали. Кажется, теперь им явно было чем заняться и у дороги, где бой стих совсем.
Кстати, интересно, что, уже по возвращении, в книге некоего финского историка T. Aalio «Talvisota 1939—1940», вышедшей в 1999 г. (правда, поскольку финский язык это та еще «могила», я читал ее английский перевод, изданный в 2005 г. некой американской конторой «International Publishers», имеющей почтовый адрес в каком-то Вудбери, штат Нью-Джерси) я нашел очень интересное упоминание о том, что, оказывается, в период с 15 по 19 января 1940 года 37-й пехотный полк (командир – некий «everstiluutnanti B. Horatsu», что в переводе с финского на человеческий означает всего-навсего «подполковник Хоратсу») 12-й финской пехотной дивизии, входившей в 4-й армейский корпус, «понес наибольшие за всю войну потери в личном составе (было убито 46 человек, включая трех младших офицеров и ранено 62 человека), отражая многочисленные, яростные и безнадежные попытки 8-й армии Советов прорваться к своим, окруженным в северном Приладожье войскам». Из дальнейшего краткого, местами предельно тупого, а местами очень смешного описания этих «боев» следовало, что большевики наступали на 37-й пехотный полк (по густому зимнему лесу!) батальонными колоннами и чуть ли не под духовой оркестр (то есть почти как гренадеры времен дульнозарядных мушкетов и линейной тактики), и их собственные потери, по мнению финского борзописца, были просто чудовищны («десятикратно превышали финские»). Не буду судить слишком строго тех западных «умников», кто пишет подобную пропагандистскую лабуду (вещество в их черепных коробках и без того серое, и убедительно врать они к началу XXI века разучились совсем), но, черт возьми, как же приятно, когда то, что делал в основном ты, и еще два, скажем культурно, «не совсем человека», приписывается усилиям целой общевойсковой армии РККА! А еще скажу вот что – мы-то тех, кто погиб на той «не знаменитой войне», более-менее сосчитали (хотя и не про всех известно место захоронения и обстоятельства этой самой гибели), а вот наш тогдашний противник по сей день предпочитает вспоминать далеко не про все свои утраты. Хотя то, что эти «герои» имеют привычку лгать по поводу и без повода, давно уже ни для кого не секрет.
– Стой, кто идет! – простуженно прогундели из-за темных деревьев. Аккуратно уронив заругавшегося простыми русскими словами (смысл его монолога был в искреннем удивлении по поводу неиспользования родителями уронивших противозачаточных средств) раненого на снег, бойцы основной группы защелкали затворами и залегли прямо там, где шли. Однако зря это они – мы явно дотащились-таки до своего боевого охранения. Чего же очковать, если вопрос был задан по-русски?
– Москва! – объявил я, выходя на передний план.
– Мина! – ответил тот же насморочный голос. – Проходите!
Ну, слава богу, добрались! Что характерно – все, и с минимальными утратами. Честно говоря, уходя на это «мероприятие», я ожидал худшего.
Услышав, что все в порядке, бойцы вскочили на ноги и потащили раненого вперед. Это было разумно, поскольку рядом с «секретом» нас ждали явно стремившийся поспеть везде и всюду Гремоздюкин и медицина, в лице военфельдшера Феофиловой с ее санитарками – теми самыми маленькими девчонками в полушубках и буденовках. Как выяснилось чуть позже, санитарок звали тоже подходяще – Зина и Зоя.
Женщины тоже явно ожидали потерь и очень дальновидно притащили с собой носилки. На них тут же уложили скрипевшего зубами Беднякова. Для Зины и Зои этот груз был слишком тяжелым, поэтому Гремоздюкин «проявил джентльменство», отдав соответствующую команду, после чего носилки в расположение медиков (видимо, к их санитарному «ГАЗ‐55») потащили бойцы Натанзон и Боголепов. Гремоздюкин возглавил процессию, а придерживающие свои большие сумки с красными крестами юные санитарки пошли рядом, занявшись одним из извечных женских дел, а точнее – указывая мужикам, что, как и куда нести. Остальные красноармейцы из «основной группы» пошагали следом, от усталости путаясь в собственных ногах.
– Возвращайтесь в ремлетучку и ждите меня там! – приказал я Кюнстам.
Не говоря ни слова, они тут же словно испарились, растворившись в темном лесу.
Ну а я пошел в сторону расположения местного на пару с Феофиловой – так уж получилось. Некоторое время я молча слушал, как поскрипывет снег под нашими ногами, все больше убеждаясь, что поблизости от нас нет больше никого, кто смог бы что-то услышать или увидеть. Напряжение от недавнего боя и шатания по враждебному лесу постепенно спадало, и во мне медленно, но верно просыпался «гость из будущего». И тут в мою дурную голову торкнула, возможно, не самая умная идея. А почему бы не попробовать слегка приоткрыть глаза на здешнее, по большому счету страшненькое, ближайшее будущее хоть кому-то? И эта фельдшерица, у которой были родители и ребенок (а значит, ей на сто процентов есть что терять!), подходила для подобных откровений лучше, чем кто-либо другой из оказавшихся здесь. А вдруг я тем самым сумею спасти хоть одну жизнь?
– Александра Аристархо-овна, – предельно беззаботным тоном (в случае, если бы она меня категорически не поняла, оставался шанс обратить все в шутку) сказал я Феофиловой. – А хотите, я предскажу вам будущее?
Лицо своей спутницы я в темноте видел плохо, но по ее голосу понял, что подобное предложение ее очень удивило.
– А вы умеете, товарищ майор? – спросила она.
– Признаюсь честно – я нет. Но, как вы помните, я приехал на Карельский фронт прямиком из Монголии. Там я пробыл в редакционной командировке все прошедшее лето и, помимо прочего, сдружился с несколькими летчиками-героями. Один из них, командир истребительного авиаполка, полковник Зайцев (здесь я намеренно назвал фамилию вполне реального персонажа, которую удачно вспомнил, вдруг наша фельдшерица все-таки читала какие-нибудь газетные репортажи о боях на Халхин-Голе?) оказался мужиком, странным образом, верящим в судьбу, предсказания по руке, гадания на картах и кофейной гуще, и прочее. В принципе, лично для меня это вовсе неудивительно – летчики, как и моряки, народ весьма суеверный. Короче говоря, с помощью каких-то своих монгольских приятелей он умудрился разыскать в кочующем у реки Керулен, недалеко от Тамцаг-Булака, племени сартулов.
– А кто такие «сартулы»? – прервала меня фельдшерица, и в этот момент я понял, что мой рассказ ей, похоже, все-таки реально интересен.
– Это такое племя восточных монголов. Так вот, в этом племени он как-то отыскал некоего шамана из древнего, ведущего свою историю чуть ли не от Чингисхана, почтенного рода местных колдунов. Зовут этого дедушку, которому, по слухам, аж лет сто, между прочим, Бямбасурэн, что в переводе с монгольского на русский означает «Хранимый Сатурном». Кстати, по его виду нельзя сказать, что он сильно старый, просто загорелый, морщинистый мужичонка без возраста, только морда хитрая и взгляд такой, знаете, пронизывающий, прямо как у особо въедливого чекиста. Кстати, к нашему общему удивлению, выяснилось, что этот Бямбасурэн сносно знает русский язык – якобы до революции их племя иногда кочевало и на нашей территории. Так что разговаривал он с нами без переводчиков, по-русски, хотя и с сильным, специфическим, акцентом. В общем, с мая по сентябрь этого года мы, с моими знакомыми летчиками, побывали в юрте у этого Бямбасурэна несколько раз. Меня все это, как вы понимаете, заинтересовало еще и как журналиста. В общем, шаман этот напредсказывал нам много чего. Сначала ему никто, естественно, не поверил. Но потом вдруг оказалось, что чертов дедушка Бямбасурэн, абсолютно точно предсказал дату нападения Гитлера на Польшу, и все, что было дальше. Правда, мы это поняли только в сентябре. Но надо сказать, что и без этого хватало причин ему верить.
Легко сочинив на ходу все это, я вполне понимал, что моя собеседница может очень серьезно осложнить себе жизнь, если возьмет да и поведает про этот наш разговор «кому не надо». Ведь любой толковый особист, чего доброго, сразу же начнет связывать знающего русский язык загадочного монгольского шамана с бароном Унгерном или атаманом Семеновым, и сразу же на горизонте замаячит и шпионаж, и «контрреволюционная деятельность». Хотя будем надеяться, что наша фельдшерица все-таки не настолько дура, чтобы трепаться об этом разговоре где попало.
– Почему? – спросила Феофилова.
– Да потому что сбылись кое-какие его личные предсказания. Одному из летчиков, лейтенанту Музыченко, шаман предсказал скорую гибель, и он действительно через полторы недели погиб в воздушном бою. Другому моему знакомому, капитану Лехе Калите (вот эти фамилии я называл абсолютно от балды – первое, что пришло на ум) Бямбасурэн сказал так – очень скоро ты будешь на волосок от гибели, но все закончится благополучно. Так и случилось – в июле Леху подбили японцы, и он выпрыгнул с парашютом над маньчжурской территорией. Двое суток плутал в степи, но, к счастью, набрел на разъезд монгольской кавалерии, который вывел его к своим. Так что, по крайней мере, часть предсказаний Бямбасурэна реально сбывается. То есть что я хочу сказать – предсказать что-то лично вам, товарищ военфельдшер, я, разумеется, не могу, но зато могу поделиться с вами кое-чем из того, чего этот шаман напредсказывал нашей стране в целом. Хотите?
– Конечно! Еще спрашиваете!
– Ну, глядите. Предсказания эти, в общем, невеселые. Если верить Бямбасурэну, года через полтора начнется война. Большая и страшная, не чета той, что идет сейчас. Шаман сказал, что это будет самая страшная на Земле война и на ней погибнут миллионы людей. И продлится эта война почти целых четыре года.
– А кто победит? – сразу же спросила фельдшерица Александра несколько сникшим, но по-прежнему заинтересованным голосом.
– Конечно, мы! А кто же еще?! Только если верить колдуну, дело не в самой победе, а скорее в ее цене. Бямбасурэн сказал, что сначала нам всем, и людям, и стране в целом, будет ну очень хреново. А поскольку вы, Александра Аристарховна, сами рассказали, что у вас в Ленинграде остались ребенок и родители, я счел, что вы именно тот человек, которому, возможно, стоит об этом рассказать. Вдруг пригодится? В общем, слушайте меня внимательно. Постарайтесь к моменту, когда эта война с белофиннами закончится, а большая война еще не начнется, перевестись или переехать из Ленинграда куда-нибудь подальше на восток. Лучше всего – за Волгу. И семью обязательно туда же перевозите.
– Почему, товарищ майор?
– Потому что, если отбросить разные расплывчатые словечки и двусмысленные намеки того монгольского шамана, во время этой большой войны шанс погибнуть у тех, кто останется в Ленинграде, будет выше чем где-либо в другом месте. Подробнее колдун рассказать, разумеется, не удосужился, упомянул лишь о том, что «первой зимой в Ленинграде погибнет особенно много людей».
– А почему именно Ленинград?
– Потому что один из моих знакомых пилотов тоже ленинградец и, когда Бямбасурэн в первый раз рассказал нам об этой грядущей войне, он задал ему наводящий вопрос насчет родного города. И получил ответ, который вы только что слышали. В общем, это, конечно, ваше право – верить мне или не верить. Но на всякий случай уточню, что, к примеру, лично мне шаман предсказал гибель на втором году этой грядущей большой войны (это я сказал не просто так, а помня о судьбе реального журналиста, под которого я здесь, по мере сил, кошу). Как вам такое?
Феофилова посмотрела на меня с ужасом, но сказать ничего не успела, поскольку впереди вдруг появился топавший прямиком нам наперерез замполитрука Бышев, который, как оказалось, искал фельдшерицу. С ранеными были какие-то проблемы.
В общем, медичка ушла с Бышевым. На этом наш разговор закончился, и разболтать и без того явно испугавшейся столь «светлого» будущего женщине что-то еще я не успел. Возможно, это было и к лучшему.
Однако, как мне удалось выяснить позже, она меня все-таки услышала и, похоже, запомнив главное, поняла все вполне правильно. По крайней мере, по состоянию на 20 мая 1945 года некая майор медицинской службы Феофилова А. А. (фамилия у нее редкая, трудно с чем-то перепутать) числилась заместителем начальника санитарного поезда НКПС с номером 420, который в тот момент базировался на Москву и доставлял раненых, в основном с 1-го и 2-го Белорусских фронтов. Не знаю уж, что там получилось с ее семьей, но сама Александра явно отскочила от ужасов блокады. И, судя по всему, именно благодаря мне. Стоит ли этим гордиться – даже не знаю.
Дотопав до штабного фургона, где вскоре вновь собрались все наличные младшие командиры, я отдал приказы на ближайшее время.
Сначала я сказал, что наличие финских танков английского производства на нашем участке фронта теперь можно считать полностью свершившимся фактом – сегодня мы даже сумели поджечь один из них. Из этого следует, что противник значительно сильнее, чем мы предполагали раньше. Поэтому всему личному составу сводного отряда следует за сутки подготовиться к прорыву. Для чего привести в порядок одежду, оружие и всю гусеничную и относительно снегоходную технику, включая полугусеничные грузовики «ГАЗ‐60». Остальную, пусть даже исправную колесную технику, которая все равно не способна двигаться вне дорог, подготовить к уничтожению. И надо выбрать кратчайший маршрут, без расчета на дороги – на них нас почти наверняка ждут засады, мины и фугасы. На это мне ответили, что разведчики из 301-го лыжного батальона уже указали подходящий участок, где в сторону линии фронта шли две относительно широкие просеки. Гремоздюкин даже показал мне и всем присутствующим соответствующие пометки на карте. Правда, оставалось неясным главное – сколько финнов и с каким именно оружием может оказаться на этом участке в самый важный для нас момент? Хотя если здешнее «младшее командирство», пока я бегал под пулями, даже успело выбрать участок для дальнейшего движения и столь хорошо понимает текущие задачи, они вполне смогут прорваться из «котла» даже и без моего участия. Какой-никакой, а все-таки повод для оптимизма.
На вопрос, что намерен делать лично я, ответил, что нынче же рано утром, еще затемно, мы с разведчиками из 301-го лыжбата и, возможно, еще несколькими бойцами, присутствие которых в составе группы я сочту полезным (от услуг добровольцев я в этом случае отказался сразу же и категорически), уйдем в ближний финский тыл к озеру Мятя-ярви, в район хутора Лахо-маатила, с тем чтобы постараться вернуться оттуда через сутки. Наша задача-минимум – разведать район этого озера и хутора, дабы подтвердить или опровергнуть возможное наличие там базы снабжения и ледового аэродрома противника. Задача-максимум – вывести базу и аэродром из строя, дабы отвлечь внимание противника от нашего прорыва и на какое-то время «выключить» белофинскую технику из боевых действий. Это, как я предполагаю, возможно сделать путем уничтожения тамошних складов с ГСМ и боеприпасами. Одновременно считаю необходимым проверить район озера и хутора на предмет наличия там наших пленных, поскольку есть основания полагать, что, к примеру, пропавший во время недавней разведки разведчик из 301-го лыжбата Нестор Соколов и еще несколько плененных белофиннами бойцов все еще могут содержаться где-то там, если они, конечно, еще живы. Этим я хоть как-то замотивировал в глазах присутствующих реальную цель того «рейда». По крайней мере, теперь они точно не удивятся, если мы через сутки притащим с собой с вражеской стороны лишнего человека.
Естественно, Гремоздюкин с явной тревогой спросил, что им делать, если я с разведчиками не вернусь? Я ответил, что, если наша миссия будет успешной, они неизбежно увидят или услышат ее результаты в виде взрывов и пожаров в финском тылу. В этом случае они могут подождать нашего возвращения, а могут идти на прорыв самостоятельно. Если же взрывов и прочих шумовых эффектов не будет и через сутки мы не вернемся, это будет означать наш полный провал, и в этом случае мы точно не вернемся никогда. А значит, все дальнейшее на усмотрение оставшегося в «котле» командования, которое может прорываться или и далее сидеть в «котле», ожидая у моря погоды. Но, как вы уже должны были понять, последний вариант явно ни к чему не приведет. Здесь я добавил, что в этом случае командование над сводным отрядом вполне может принять лейтенант Заровнятых, как старшая по званию.
– Разрешите не принимать командование, товарищ майор! – вдруг живо отреагировала на это мое предложение сбитая летчица.
– Это почему? – удивился я, силясь понять, чего на самом деле хочет эта юная шаболда в летном комбезе.
– От меня в наземном бою проку немного! Лучше разрешите пойти с вами!
Ну да, в принципе, ничего нового тут нет – во все времена летчику в пехоте однозначно неуютно. Тогда понятно, чего она хочет: либо неохота отвечать за жизни людей, которых видит в первый раз, либо действительно здраво оценивает свои силы. А насчет «можно мне пойти с вами» – это мы уже слышали в одном кино, где, кстати, все закончилось более чем плохо (их там всех убили, если я не ошибаюсь).
– За каким это вы с нами пойдете, товарищ лейтенант? – уточнил я.
– За таким, что я могу быть полезной при поисках аэродрома противника, товарищ майор! А потом, в случае удачного возвращения, думаю, что смогу обстоятельно доложить нашему командованию как о самом аэродроме, так и о размещенной там авиационной технике белофиннов. Поймите, сейчас это очень важно!
Эх, девонька, я бы на твоем месте на лучшее не очень-то рассчитывал. Главное что мне было непонятно – зарабатывает она себе таким макаром орденок, или действительно искренне болеет за успех общего дела? Вообще, народ тогда был, по большей части, искренний и верующий как в чью-то там «руководящую роль», так и в нашу победу (без разницы над кем), а значит, скорее все-таки второе. Если так – зря я ее шаболдой назвал…
– Смотрите, товарищ лейтенант, – сказал я вслух. – Километров десять по зимнему лесу, при том, что почти наверняка придется не только стрелять, но еще и драться врукопашную. Конечно, в данном случае вы решаете сами за себя, но ведь мы все можем и не вернуться. Вероятность пятьдесят на пятьдесят. Так что подумайте.
– Я уже подумала, товарищ майор!
– Заднее слово?
– В каком смысле, товарищ майор? Не поняла?! – вскинулась летчица.
Тьфу ты, опять начисто забыл, где я нахожусь! Ну да, они же здесь «Кин-Дза-Дзу» не могли видеть.
– В смысле – а вы точно не передумаете?
– Никак нет!
– Тогда добро. Уговорили – идете с нами.
Кажется, один доброволец у нас все-таки нарисовался, хотя я это и не планировал. Активно переубеждать летчицу не ходить с нами я не стал, поскольку попутно у меня возникла мысль: а вдруг мы там найдем подходящий самолет, на котором она сможет не только улететь за линию фронта сама, но и заодно вывезти и нашего драгоценного Объекта? Ведь это сразу облегчит нам жизнь. Опять же, лишний запасной вариант. Хотя рассчитывать на подобное всерьез все-таки не следовало. Война обычно состоит из сплошных сюрпризов, причем неприятных.
В общем, на этом я закрыл собрание, поблагодарил собравшихся и побрел к ремонтникам в их фургон. Вот интересно, почему никто из младшего командного состава ни разу не спросил про пластырь у меня на лбу? Просто невнимательные или просто не считают нужным уточнять, где старший по званию мог удариться или поцарапаться?
Кузнецов и Объект с примкнувшим Шепиловым в фургоне пока отсутствовали. Зато на месте был Смирнов, у которого был такой вид, словно он из этой самой ремлетучки вообще никуда не уходил.
– Так, май фрэнд Наф-Наф, – сказал я ему, снимая шапку и кладя автомат на верстак. – Теперь о самом главном. Я вас сейчас спрошу, как диверсант диверсанта – взрывчатка, или что-нибудь еще, с помощью чего можно мощно и быстро взорвать склад горючего или боеприпасов, у вас, а точнее, у нас вообще есть? Да, о том, что один «Айнбрух» у нас в запасе еще остался, я помню.
– В «НИКе» есть «Летц», – сказал Кюнст с той же безразличной интонацией.
– Чего-чего? – не понял я. Как будто я, еще с начальной школы, должен знать, что такое этот «Летц»?!
– От «Letzte Chance», – нехотя пояснил мой собеседник. – Иначе его именуют «термобарический дезинтегратор».
Ага. Стало быть, довелось-таки увидеть воочию то, о чем я уже как-то слышал.
– И как он работает? – уточнил я. – Я где-то слышал, что это просто компактный, чуть ли не ранцевый ядерный заряд.
– В принципе, все верно, – согласился Кюнст. – «Летц» действительно может работать и в режиме ядерного фугаса, мощностью в 7—8 килотонн.
– То есть почти половина хиросимской бомбы?
– Да, только устраивать ядерный взрыв с последующим заражением местности здесь категорически не стоит, главным образом по соображениям конспирации…
Ишь ты, он еще и об окружающей среде забеспокоился, чучело бионическое!
– Думаешь, ядерный взрыв в здешней тайге привлечет хоть чье-то внимание? Сейчас на планете еще нет соответствующих специалистов, и «Манхэттенский проект» существует в лучшем случае на уровне пары каких-нибудь официальных бумажек, касающихся в основном вопросов организации соответствующих исследований атомного ядра. В Аламогордо еще даже не начинали бараки строить!
– И все-таки не стоит этого делать. Ведь у «Летца» есть и другие режимы.