Охота на тень
Часть 45 из 75 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Ветер ворвался в комнату, принеся с собой несколько снежинок, которые опустились на щеку Линды.
Ханне встала на колени. Слёзы обжигали глаза, а комок в горле твёрдым мячиком перекрывал дыхание, не давал сглотнуть.
Что-то торчало изо рта у Линды. Небольшая пластиковая карта, похожая на водительское удостоверение.
Ханне наклонилась, чтобы лучше рассмотреть.
Несмотря на окровавленные липкие волосы, которые покрывали лицо Линды, Ханне смогла разобрать надпись.
«Полиция» — гласили крупные красные буквы.
Кто-то засунул Линде в рот её служебное удостоверение.
Вскоре появились Роббан и Лео. Они вывели Ханне в подъезд и вызвали подкрепление. Прибыли ещё полицейские, и осознание произошедшего потихоньку стало приходить к Ханне, словно пейзаж, проступающий из темноты в рассветный час. Цвета становились ярче, запахи отчётливее. Звуки резали слух, а в ладонях и стопах свербило и жгло, когда холод начал покидать тело Ханне.
Она осела на каменный пол подъезда, привалилась головой к холодной бетонной стене и закрыла глаза.
Из квартиры доносились обрывки разговора.
Инструмент медвежатника. Теперь нам, по крайней мере, известно, как он проник внутрь.
…должно быть, ушёл через окно. Сообщи ребятам из подкрепления и…
«Это правда», — думала Ханне.
Это на самом деле.
Болотный Убийца добрался до Линды.
Её больше не было. Она ушла.
Её поглотила тьма, как Седну поглотила морская пучина.
И в Эстертуну пришла весна.
Из набухших на ветвях деревьев почек распускались нежные зеленые листья. Жители небольшого предместья чересчур поспешно поубирали свои куртки и пальто поглубже в шкафы, вытаскивая на свет божий весеннюю одежду, в надежде на то, что таким образом смогут ускорить наступление теплых дней.
Жизнь шла своим чередом, но Линды в ней больше не было.
Теперь и она превратилась в тень, присоединившись к сонму других жертв Болотного Убийцы.
Жених Линды выбрал для неё надгробие из полированного красного гранита, на котором были выбиты золочёные буквы. Над именем Линды выгравировали изображение маленькой пташки. Отчасти потому, что она любила всевозможных птиц, отчасти — потому что Конни теперь нравилось представлять, что Линда перевоплотилась в маленькую пичужку — вроде того воробушка, который по утрам прилетал посидеть у него на окошке.
Линдина сестра долго думала, что теперь ей делать с почти готовым свадебным платьем, которое так и висело в спальне, надетое на манекен. Она не могла заставить себя продать платье или отдать его, но и выбросить рука не поднималась. В конце концов она решила повесить его подальше в шкаф, спрятав за зимними комбинезонами мальчишек и футлярами с коньками.
Там платье и осталось висеть.
Несколько месяцев спустя вечерние газеты прекратили писать об убийстве. А телерепортёры, которые раньше так стремились снять специальный выпуск о Болотном Убийце, вместо этого решили состряпать две часовых программы о до сих пор не раскрытом убийстве Пальме.
В здании полицейского управления на острове Кунгсхольмен Роббан с коллегами продолжали работу. Команда пополнилась несколькими новичками — несмотря на то, что полиция всё ещё охотилась на убийцу Улофа Пальме, все были едины во мнении, что ни один убийца полицейского не должен уйти от ответственности.
Они обошли все квартиры в округе, но очень скоро вынуждены были констатировать, что никто из соседей не видел, как преступник вылезает через окно. Они исследовали отмычку, которую преступник использовал, чтобы проникнуть в квартиру, но не обнаружили ни отпечатков пальцев, ни других следов. Они продолжали проверять информацию с горячей линии, но звонки теперь поступали не потоком, как раньше, а скорее спорадически, как редкие открытки от разъехавшихся друзей. Они проверяли новые гипотезы и опровергали старые. Заслушивали новые свидетельства, но не могли найти в них хоть что-то ценное.
Ханне стала одержима идеей проникнуть в сознание убийцы. Она изучила всё, что было возможно, об аналогичных случаях и несколько раз пыталась выйти на связь с Роббаном.
Но ему не нужна была помощь Ханне.
Бьёрн, потерявший одну стопу в результате несчастного случая, валялся на своём черном кожаном диване перед телевизором, заливая пивом отчаяние и непрошеные воспоминания. Все его дни были похожи один на другой: нужно было наскрести денег на еду и выпивку, но необязательно в таком порядке. Иногда Судден заходил в гости с бутылкой водки. Тот успел провести три месяца в тюрьме за взлом, но Бьёрн не придавал этому факту какого-нибудь значения.
В августе Фагерберг переставил фото своей покойной жены со столика на полку, к другим фотографиям, и убрал свечку. Он всё чаще стал прикладываться к виски, но старался меньше курить, потому что на него напал отвратительный булькающий кашель, напоминавший Фагербергу кашель Пекки Кроока тем жарким летом в семидесятых. Сейчас у него вообще появилось много времени для размышлений, потому что дети заглядывали к нему нечасто, а телевизор он смотреть не любил. И вот теперь, когда он размышлял сидя в кресле, к нему всё чаще стали приходить мысли о Бритт-Мари.
«Ей стоило стать секретарём, — раз за разом думал Фагерберг. — Внешность у неё была приятная, и на машинке она печатала ловко».
Когда мысли Фагерберга не были заняты Бритт-Мари, он думал об Улофе Пальме. Фагерберг был потрясён убийством премьера, но не особенно удивлён, потому что давно чувствовал, что общество сбилось с пути. Фагерберг теперь многих вещей не понимал, многое, по его мнению, просто полетело к чертям, но это событие было другого рода. Это было убийство, а в убийствах Фагерберг кое-что смыслил.
«Они быстро его возьмут, — думал Фагерберг. — Это шизик-одиночка, а делу явно присвоят наивысший приоритет».
Однако Фагерберг ошибался.
Расследованию убийства Пальме суждено было стать самым всеохватным и дорогостоящим в истории Швеции. Оно длилось несколько десятилетий, сотни людей были задействованы в нём, и тысячи томов дела стали результатом этой работы.
А для Болотного Убийцы всё это означало отрадную передышку, ибо даже усердные следователи с Кунгсхольмена не могли оказаться в двух местах одновременно.
Весну сменило лето, а лето постепенно превратилось в затяжную дождливую осень, на пятки которой, словно навязчивый щенок, наступала зима.
Год следовал за годом, ибо время не ждёт никого и ничего.
Мальчишка, носивший в своей душе тьму, вырос в бабкином таунхаусе и превратился в молодого человека. Однажды Май позвонил его учитель. Он считал Эрика талантливым. У мальчишки, определённо, была светлая голова, и лучше всего для Эрика было бы продолжить учёбу в университете, потому что нельзя бросаться таким талантом. Учитель посоветовал Май поговорить с Эриком о его друзьях, а вернее, об их отсутствии. Выяснить, не страдал ли Эрик от депрессии. В его возрасте такое — отнюдь не редкость.
Май, растирая свои худые руки, принялась размышлять, как бы половчее поднять эту деликатную тему в разговоре с Эриком. Но чем больше она об этом думала, тем яснее понимала, что ответа у неё нет, и поэтому попросту решила пустить дело на самотёк.
Май желала Эрику всего самого лучшего — во многом он был её искуплением за жестокость по отношению к собственному сыну. За все часы, что Бьёрн просидел в шкафу, наказанный за то, что не вымыл за собой тарелку. За то, что она отправляла его в кровать без ужина в наказание за невымытые руки. Теперь она сожалела о своей жёсткости, но тогда были другие времена. Послевоенная жизнь была тяжелой, Май была одинока, а Бьёрн рос безнадёжно небрежным и неряшливым.
Тьма прорастала в душе Эрика всё глубже с каждым днем, пока, наконец, он не начал физически ощущать её, словно каменное ярмо на своих плечах. Он ненавидел своих одноклассников, свою семью и себя самого. Но больше всех он ненавидел свою мать, которая оставила его и, вероятно, улетела на остров Мадейра посреди Атлантического океана. Именно её Эрик считал тем самым ярмом.
Свою бабку он ещё мог выносить. Временами в нём даже просыпалась нежность к худой женщине, которая управлялась по дому с пылесосом и веником. Она охотнее готовила еду, чем болтала, и не требовала от него задушевных бесед. С Бьёрном Эрик виделся редко, но тот периодически заходил к Май и сыну на чашку кофе. В таких случаях он никогда не был пьян и часто помогал Май с тяжелой работой — отодвигал плиту, чтобы она могла вымыть за ней пол, или ворочал в саду валуны, потому что, несмотря на увечье, Бьёрн всё еще был силён.
С мачехой и младшей сестрой Эрик не поддерживал связь и не скучал по ним.
Когда Эрику исполнилось двадцать лет, стало ясно, что с ним, вероятно, что-то не так. Несмотря на прекрасные оценки в гимназии, он не имел никакого желания продолжать образование, а вместо учёбы устроился работать в промышленное садоводство неподалёку. Он так и не обзавёлся друзьями и всё свободное время проводил в комнате без окон, которую Май оборудовала для него в подвале. Там были холодные белые стены, а из обстановки — кровать, шкаф да CD-проигрыватель. Эрик раз за разом перечитывал историю об Элси, которую написала Бритт-Мари, — ту самую, которая осталась у него, когда Ханне с Линдой забрали остальные вещи матери. Эрик никак не мог выбросить из головы мысль о Болотном Убийце.
У него не было девушки — Эрик знал, что хорошо выглядит, и девушки сами нередко проявляли к нему интерес, вот только он не хотел иметь с женщинами ничего общего.
Только не после того, как с ним поступила мама.
В тридцать лет он так и оставался нецелованным. Что было хуже — той осенью Май диагностировали рак молочной железы, и помощь ей теперь была необходима буквально во всём. Эрик старался как мог, и благодаря его совместным с социальной службой усилиям Май смогла прожить дома дольше, чем кто-либо мог предположить. Весной её стали кормить через назальный зонд, и Май практически всё время стала проводить лёжа на диване в гостиной, положив свои худые ноги на подушку. Эрик с тех пор взял себе за правило есть, спрятавшись за кустами смородины в саду.
Это было ради Май — он не мог есть в её присутствии, зная, что сама она не в силах проглотить и кусочка.
С приходом осени она так ослабела, что уже не могла подняться с кровати без посторонней помощи. Эрик сидел у её постели, приходя вечером с работы. Он брал с собой диктофон и просил её рассказать о своей жизни, и об Элси, и о Бритт-Мари. Май считала всё это немного странным, но делала, как он просил. Несмотря ни на что, у Эрика было право знать правду.
К тому же приятнее было проводить время в обществе.
Так они сидели часами и разговаривали. Эрик принёс из подвала старый фотоальбом, и Май своими исхудавшими пальцами указывала ему на лица на выцветших фотографиях и рассказывала. Там, конечно, были и фотографии Эрика с родителями. Там были фото маленькой квартирки, в которой они жили, и детской площадки в парке Берлинпаркен, рядом со статуей кормящей матери. Деревья выглядели такими маленькими, что Бьёрн догадался — тогда они были только что высажены, а вот дома совершенно не изменились. От Элси осталась только одна фотокарточка. Это фото было сделано незнакомцем в тот летний день 1933 года, когда она сошла с корабля, который привёз её на шведскую землю.
Да, Май на самом деле старалась рассказать Эрику его историю — историю, которой его лишили. Но под конец она уже не могла даже говорить, и пару недель спустя мирно заснула дома, на своём диване.
После смерти Май дом унаследовал Эрик. Бьёрну и единокровной сестре Эрика достались сбережения Май.
Так она распорядилась.
Бьёрну хватило ровно пяти месяцев, чтобы прогулять материнские деньги: большую часть он проиграл на скачках, но значительная сумма была пропита, не вставая с чёрного кожаного дивана.
Эрик оставил в доме всё, как было при его бабке, и даже спать продолжал в маленькой подвальной комнатке. Он слушал музыку, читал книги и иногда поднимался в гостиную, чтобы посмотреть телевизор.
Однажды он зашёл в спальню Май, где на тумбочке всё ещё стоял пузырёк с таблетками морфина, и высыпал его содержимое себе на ладонь, размышляя, не проглотить ли разом все пилюли.
Потому что ради чего, собственно, было ему жить?
По утрам он пешком ходил на работу в садоводство, где таскал мешки с землей, поливал цветы, стоял на кассе и свозил мусор на компостную кучу. Зимой он продавал ели, амариллис и пуансеттию и расчищал снег на маленькой парковке, принадлежавшей садоводству, пока руки не начинали болеть от напряжения.
Жизнь продолжалась, потому что только это она и умеет.
В 2019 году со дня убийства Мерты Карлссон минуло семьдесят пять лет.
Мир оставался верен себе.
В Сирии гремела война, а в Йемене голодали дети. Президент США Дональд Трамп развязал торговую войну против Китая и вознамерился построить стену на границе с Мексикой. Никто больше не говорил об озоновых дырах, зато все — за исключением как раз Трампа — говорили теперь о климате. Движение «Metoo» распространялось по миру с быстротой молнии, и теперь многие женщины, попав в ситуацию, похожую на ту, в какой оказалась Ханне почти тридцать лет назад, имели мужество отказать, как поступила в своё время и она.
Болотный Убийца до сих пор таился в тени, а те женщины и мужчины, которые теперь на него охотились, в целом не преуспели в этом деле сильнее своих предшественников. Жертвы его пополнили сонм теней и были преданы забвению. Единственную память о них хранили родственники и друзья. Ноющая пустота постепенно заменила собой боль, с которой те через время научились жить.
Следователи, работавшие над делом, обзавелись детьми и внуками. Некоторые вышли на пенсию, а кто-то уже успел присоединиться к теням из прошлого.
В полиции задули ветра перемен: более сорока процентов абитуриентов в Высшей школе полиции теперь были женского пола, а благодаря новому методу ДНК-анализа в криминалистике произошёл революционный сдвиг.
В полицейском управлении на стокгольмском острове Кунгсхольмен большинство служащих уже и думать забыли о Болотном Убийце. Газеты давно не писали о деле, которое давным-давно «застыло, как вечная мерзлота в Сибири» — по меткому выражению одного полицейского, который как раз занимался подобными «висяками» и уж точно знал, о чём говорил. Коробки с материалами предварительного следствия собирали пыль в подземном архиве, а Роббан давно вышел на пенсию.
Эстертуна пережила настоящий ребрендинг — теперь это предместье сделалось популярным. Арендная плата выросла, и семьи, которые больше не могли себе позволить там жить, отправились искать счастья в других местах, гораздо дальше от Стокгольма. Женщины, с которыми Линда в своё время водила знакомство в Берлинпаркен — Ганифе, Заида и другие — все были вынуждены уехать из Эстертуны.
Кафе и рестораны, в которых подавали экологичную еду и домашнее пиво, оккупировали маленькую площадь, в Берлинпаркен вот уже несколько лет работал круглосуточный детский сад, а в подвале магазина Оленс заработал центр йоги.
В скором времени тайне суждено было раскрыться…
Ханне встала на колени. Слёзы обжигали глаза, а комок в горле твёрдым мячиком перекрывал дыхание, не давал сглотнуть.
Что-то торчало изо рта у Линды. Небольшая пластиковая карта, похожая на водительское удостоверение.
Ханне наклонилась, чтобы лучше рассмотреть.
Несмотря на окровавленные липкие волосы, которые покрывали лицо Линды, Ханне смогла разобрать надпись.
«Полиция» — гласили крупные красные буквы.
Кто-то засунул Линде в рот её служебное удостоверение.
Вскоре появились Роббан и Лео. Они вывели Ханне в подъезд и вызвали подкрепление. Прибыли ещё полицейские, и осознание произошедшего потихоньку стало приходить к Ханне, словно пейзаж, проступающий из темноты в рассветный час. Цвета становились ярче, запахи отчётливее. Звуки резали слух, а в ладонях и стопах свербило и жгло, когда холод начал покидать тело Ханне.
Она осела на каменный пол подъезда, привалилась головой к холодной бетонной стене и закрыла глаза.
Из квартиры доносились обрывки разговора.
Инструмент медвежатника. Теперь нам, по крайней мере, известно, как он проник внутрь.
…должно быть, ушёл через окно. Сообщи ребятам из подкрепления и…
«Это правда», — думала Ханне.
Это на самом деле.
Болотный Убийца добрался до Линды.
Её больше не было. Она ушла.
Её поглотила тьма, как Седну поглотила морская пучина.
И в Эстертуну пришла весна.
Из набухших на ветвях деревьев почек распускались нежные зеленые листья. Жители небольшого предместья чересчур поспешно поубирали свои куртки и пальто поглубже в шкафы, вытаскивая на свет божий весеннюю одежду, в надежде на то, что таким образом смогут ускорить наступление теплых дней.
Жизнь шла своим чередом, но Линды в ней больше не было.
Теперь и она превратилась в тень, присоединившись к сонму других жертв Болотного Убийцы.
Жених Линды выбрал для неё надгробие из полированного красного гранита, на котором были выбиты золочёные буквы. Над именем Линды выгравировали изображение маленькой пташки. Отчасти потому, что она любила всевозможных птиц, отчасти — потому что Конни теперь нравилось представлять, что Линда перевоплотилась в маленькую пичужку — вроде того воробушка, который по утрам прилетал посидеть у него на окошке.
Линдина сестра долго думала, что теперь ей делать с почти готовым свадебным платьем, которое так и висело в спальне, надетое на манекен. Она не могла заставить себя продать платье или отдать его, но и выбросить рука не поднималась. В конце концов она решила повесить его подальше в шкаф, спрятав за зимними комбинезонами мальчишек и футлярами с коньками.
Там платье и осталось висеть.
Несколько месяцев спустя вечерние газеты прекратили писать об убийстве. А телерепортёры, которые раньше так стремились снять специальный выпуск о Болотном Убийце, вместо этого решили состряпать две часовых программы о до сих пор не раскрытом убийстве Пальме.
В здании полицейского управления на острове Кунгсхольмен Роббан с коллегами продолжали работу. Команда пополнилась несколькими новичками — несмотря на то, что полиция всё ещё охотилась на убийцу Улофа Пальме, все были едины во мнении, что ни один убийца полицейского не должен уйти от ответственности.
Они обошли все квартиры в округе, но очень скоро вынуждены были констатировать, что никто из соседей не видел, как преступник вылезает через окно. Они исследовали отмычку, которую преступник использовал, чтобы проникнуть в квартиру, но не обнаружили ни отпечатков пальцев, ни других следов. Они продолжали проверять информацию с горячей линии, но звонки теперь поступали не потоком, как раньше, а скорее спорадически, как редкие открытки от разъехавшихся друзей. Они проверяли новые гипотезы и опровергали старые. Заслушивали новые свидетельства, но не могли найти в них хоть что-то ценное.
Ханне стала одержима идеей проникнуть в сознание убийцы. Она изучила всё, что было возможно, об аналогичных случаях и несколько раз пыталась выйти на связь с Роббаном.
Но ему не нужна была помощь Ханне.
Бьёрн, потерявший одну стопу в результате несчастного случая, валялся на своём черном кожаном диване перед телевизором, заливая пивом отчаяние и непрошеные воспоминания. Все его дни были похожи один на другой: нужно было наскрести денег на еду и выпивку, но необязательно в таком порядке. Иногда Судден заходил в гости с бутылкой водки. Тот успел провести три месяца в тюрьме за взлом, но Бьёрн не придавал этому факту какого-нибудь значения.
В августе Фагерберг переставил фото своей покойной жены со столика на полку, к другим фотографиям, и убрал свечку. Он всё чаще стал прикладываться к виски, но старался меньше курить, потому что на него напал отвратительный булькающий кашель, напоминавший Фагербергу кашель Пекки Кроока тем жарким летом в семидесятых. Сейчас у него вообще появилось много времени для размышлений, потому что дети заглядывали к нему нечасто, а телевизор он смотреть не любил. И вот теперь, когда он размышлял сидя в кресле, к нему всё чаще стали приходить мысли о Бритт-Мари.
«Ей стоило стать секретарём, — раз за разом думал Фагерберг. — Внешность у неё была приятная, и на машинке она печатала ловко».
Когда мысли Фагерберга не были заняты Бритт-Мари, он думал об Улофе Пальме. Фагерберг был потрясён убийством премьера, но не особенно удивлён, потому что давно чувствовал, что общество сбилось с пути. Фагерберг теперь многих вещей не понимал, многое, по его мнению, просто полетело к чертям, но это событие было другого рода. Это было убийство, а в убийствах Фагерберг кое-что смыслил.
«Они быстро его возьмут, — думал Фагерберг. — Это шизик-одиночка, а делу явно присвоят наивысший приоритет».
Однако Фагерберг ошибался.
Расследованию убийства Пальме суждено было стать самым всеохватным и дорогостоящим в истории Швеции. Оно длилось несколько десятилетий, сотни людей были задействованы в нём, и тысячи томов дела стали результатом этой работы.
А для Болотного Убийцы всё это означало отрадную передышку, ибо даже усердные следователи с Кунгсхольмена не могли оказаться в двух местах одновременно.
Весну сменило лето, а лето постепенно превратилось в затяжную дождливую осень, на пятки которой, словно навязчивый щенок, наступала зима.
Год следовал за годом, ибо время не ждёт никого и ничего.
Мальчишка, носивший в своей душе тьму, вырос в бабкином таунхаусе и превратился в молодого человека. Однажды Май позвонил его учитель. Он считал Эрика талантливым. У мальчишки, определённо, была светлая голова, и лучше всего для Эрика было бы продолжить учёбу в университете, потому что нельзя бросаться таким талантом. Учитель посоветовал Май поговорить с Эриком о его друзьях, а вернее, об их отсутствии. Выяснить, не страдал ли Эрик от депрессии. В его возрасте такое — отнюдь не редкость.
Май, растирая свои худые руки, принялась размышлять, как бы половчее поднять эту деликатную тему в разговоре с Эриком. Но чем больше она об этом думала, тем яснее понимала, что ответа у неё нет, и поэтому попросту решила пустить дело на самотёк.
Май желала Эрику всего самого лучшего — во многом он был её искуплением за жестокость по отношению к собственному сыну. За все часы, что Бьёрн просидел в шкафу, наказанный за то, что не вымыл за собой тарелку. За то, что она отправляла его в кровать без ужина в наказание за невымытые руки. Теперь она сожалела о своей жёсткости, но тогда были другие времена. Послевоенная жизнь была тяжелой, Май была одинока, а Бьёрн рос безнадёжно небрежным и неряшливым.
Тьма прорастала в душе Эрика всё глубже с каждым днем, пока, наконец, он не начал физически ощущать её, словно каменное ярмо на своих плечах. Он ненавидел своих одноклассников, свою семью и себя самого. Но больше всех он ненавидел свою мать, которая оставила его и, вероятно, улетела на остров Мадейра посреди Атлантического океана. Именно её Эрик считал тем самым ярмом.
Свою бабку он ещё мог выносить. Временами в нём даже просыпалась нежность к худой женщине, которая управлялась по дому с пылесосом и веником. Она охотнее готовила еду, чем болтала, и не требовала от него задушевных бесед. С Бьёрном Эрик виделся редко, но тот периодически заходил к Май и сыну на чашку кофе. В таких случаях он никогда не был пьян и часто помогал Май с тяжелой работой — отодвигал плиту, чтобы она могла вымыть за ней пол, или ворочал в саду валуны, потому что, несмотря на увечье, Бьёрн всё еще был силён.
С мачехой и младшей сестрой Эрик не поддерживал связь и не скучал по ним.
Когда Эрику исполнилось двадцать лет, стало ясно, что с ним, вероятно, что-то не так. Несмотря на прекрасные оценки в гимназии, он не имел никакого желания продолжать образование, а вместо учёбы устроился работать в промышленное садоводство неподалёку. Он так и не обзавёлся друзьями и всё свободное время проводил в комнате без окон, которую Май оборудовала для него в подвале. Там были холодные белые стены, а из обстановки — кровать, шкаф да CD-проигрыватель. Эрик раз за разом перечитывал историю об Элси, которую написала Бритт-Мари, — ту самую, которая осталась у него, когда Ханне с Линдой забрали остальные вещи матери. Эрик никак не мог выбросить из головы мысль о Болотном Убийце.
У него не было девушки — Эрик знал, что хорошо выглядит, и девушки сами нередко проявляли к нему интерес, вот только он не хотел иметь с женщинами ничего общего.
Только не после того, как с ним поступила мама.
В тридцать лет он так и оставался нецелованным. Что было хуже — той осенью Май диагностировали рак молочной железы, и помощь ей теперь была необходима буквально во всём. Эрик старался как мог, и благодаря его совместным с социальной службой усилиям Май смогла прожить дома дольше, чем кто-либо мог предположить. Весной её стали кормить через назальный зонд, и Май практически всё время стала проводить лёжа на диване в гостиной, положив свои худые ноги на подушку. Эрик с тех пор взял себе за правило есть, спрятавшись за кустами смородины в саду.
Это было ради Май — он не мог есть в её присутствии, зная, что сама она не в силах проглотить и кусочка.
С приходом осени она так ослабела, что уже не могла подняться с кровати без посторонней помощи. Эрик сидел у её постели, приходя вечером с работы. Он брал с собой диктофон и просил её рассказать о своей жизни, и об Элси, и о Бритт-Мари. Май считала всё это немного странным, но делала, как он просил. Несмотря ни на что, у Эрика было право знать правду.
К тому же приятнее было проводить время в обществе.
Так они сидели часами и разговаривали. Эрик принёс из подвала старый фотоальбом, и Май своими исхудавшими пальцами указывала ему на лица на выцветших фотографиях и рассказывала. Там, конечно, были и фотографии Эрика с родителями. Там были фото маленькой квартирки, в которой они жили, и детской площадки в парке Берлинпаркен, рядом со статуей кормящей матери. Деревья выглядели такими маленькими, что Бьёрн догадался — тогда они были только что высажены, а вот дома совершенно не изменились. От Элси осталась только одна фотокарточка. Это фото было сделано незнакомцем в тот летний день 1933 года, когда она сошла с корабля, который привёз её на шведскую землю.
Да, Май на самом деле старалась рассказать Эрику его историю — историю, которой его лишили. Но под конец она уже не могла даже говорить, и пару недель спустя мирно заснула дома, на своём диване.
После смерти Май дом унаследовал Эрик. Бьёрну и единокровной сестре Эрика достались сбережения Май.
Так она распорядилась.
Бьёрну хватило ровно пяти месяцев, чтобы прогулять материнские деньги: большую часть он проиграл на скачках, но значительная сумма была пропита, не вставая с чёрного кожаного дивана.
Эрик оставил в доме всё, как было при его бабке, и даже спать продолжал в маленькой подвальной комнатке. Он слушал музыку, читал книги и иногда поднимался в гостиную, чтобы посмотреть телевизор.
Однажды он зашёл в спальню Май, где на тумбочке всё ещё стоял пузырёк с таблетками морфина, и высыпал его содержимое себе на ладонь, размышляя, не проглотить ли разом все пилюли.
Потому что ради чего, собственно, было ему жить?
По утрам он пешком ходил на работу в садоводство, где таскал мешки с землей, поливал цветы, стоял на кассе и свозил мусор на компостную кучу. Зимой он продавал ели, амариллис и пуансеттию и расчищал снег на маленькой парковке, принадлежавшей садоводству, пока руки не начинали болеть от напряжения.
Жизнь продолжалась, потому что только это она и умеет.
В 2019 году со дня убийства Мерты Карлссон минуло семьдесят пять лет.
Мир оставался верен себе.
В Сирии гремела война, а в Йемене голодали дети. Президент США Дональд Трамп развязал торговую войну против Китая и вознамерился построить стену на границе с Мексикой. Никто больше не говорил об озоновых дырах, зато все — за исключением как раз Трампа — говорили теперь о климате. Движение «Metoo» распространялось по миру с быстротой молнии, и теперь многие женщины, попав в ситуацию, похожую на ту, в какой оказалась Ханне почти тридцать лет назад, имели мужество отказать, как поступила в своё время и она.
Болотный Убийца до сих пор таился в тени, а те женщины и мужчины, которые теперь на него охотились, в целом не преуспели в этом деле сильнее своих предшественников. Жертвы его пополнили сонм теней и были преданы забвению. Единственную память о них хранили родственники и друзья. Ноющая пустота постепенно заменила собой боль, с которой те через время научились жить.
Следователи, работавшие над делом, обзавелись детьми и внуками. Некоторые вышли на пенсию, а кто-то уже успел присоединиться к теням из прошлого.
В полиции задули ветра перемен: более сорока процентов абитуриентов в Высшей школе полиции теперь были женского пола, а благодаря новому методу ДНК-анализа в криминалистике произошёл революционный сдвиг.
В полицейском управлении на стокгольмском острове Кунгсхольмен большинство служащих уже и думать забыли о Болотном Убийце. Газеты давно не писали о деле, которое давным-давно «застыло, как вечная мерзлота в Сибири» — по меткому выражению одного полицейского, который как раз занимался подобными «висяками» и уж точно знал, о чём говорил. Коробки с материалами предварительного следствия собирали пыль в подземном архиве, а Роббан давно вышел на пенсию.
Эстертуна пережила настоящий ребрендинг — теперь это предместье сделалось популярным. Арендная плата выросла, и семьи, которые больше не могли себе позволить там жить, отправились искать счастья в других местах, гораздо дальше от Стокгольма. Женщины, с которыми Линда в своё время водила знакомство в Берлинпаркен — Ганифе, Заида и другие — все были вынуждены уехать из Эстертуны.
Кафе и рестораны, в которых подавали экологичную еду и домашнее пиво, оккупировали маленькую площадь, в Берлинпаркен вот уже несколько лет работал круглосуточный детский сад, а в подвале магазина Оленс заработал центр йоги.
В скором времени тайне суждено было раскрыться…