Охота на Овечкина
Часть 37 из 50 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Тут в глаза ему бросилось кое-что. Что-то тут было не так… Он остановился и еще раз, более внимательно, огляделся по сторонам. Да, действительно… Лес был осенним, желто-багряным, но сухим и светлым, да и небо, хотя и пасмурное, было значительно светлей. Листва легонько трепетала на ветру, и в чаще, где-то поодаль, каркала ворона… Он перевел взгляд на крепость. На окнах не было решеток!
Что-то произошло за время их отсутствия? Что-то здесь изменилось? Или… или он все-таки попал туда, куда надо?
Овечкин немного потоптался на месте – надежда и боязнь разочарования боролись в нем, – и наконец, отбросив сомнения, решительно зашагал к дому. Сейчас он войдет, и все станет ясно. Только и всего.
Еще издалека Михаил Анатольевич разглядел, что на пороге дома стоит какой-то человек, и вздохнул с облегчением. Получилось… где бы он в данный момент ни находился, это было все-таки не то место, к которому навеки привязало его заклятие. И сейчас он, по всей вероятности, должен был увидеть двойника Хораса. В нем проснулось любопытство, он попытался представить себе этого двойника, и немедленно в воображении его всплыли два совершенно разных образа – неприятно-резиновый посетитель Басуржицкого и темный, но прекрасный демон в человеческом обличье. Они как-то смешались друг с другом, и впечатление эта смесь производила не слишком благоприятное. Овечкин даже смутился духом.
Но подойдя поближе, он увидел, что поджидавший его человек вовсе не похож ни на того, ни на другого. Хорас-второй – если это был он – и на человека-то не больно походил. Лишь контуры его фигуры напоминали человеческие, а так…
Перед Овечкиным было что-то мерцающее, легкое и прозрачное, очень красивое, как радужные переливы в мелких водяных брызгах, и смотрело оно на Михаила Анатольевича глазами, которые более всего напоминали два трепещущих язычка разноцветного пламени. И под взглядом этих удивительных глаз душу охватывало какое-то невнятное, теплое, сладостное томление, и хотелось стоять и стоять, лишь бы те смотрели и смотрели, хоть всю жизнь, и не надо было ни еды, ни питья, ни прочих жизненных благ…
Овечкин и встал столбом, разом обомлев и растаяв от такой неожиданной красоты и приятственности.
Хорас-второй улыбнулся. Ни лица, ни тем более рта у него не было, но улыбка отчетливо нарисовалась в глазах, и вслед за тем послышался голос, звонкий и мелодичный, который произнес:
– Добро пожаловать, человек…
* * *
Они сидели напротив друг друга в точно таком же кирпичном покое, как и в подлинной крепости Хораса, только здесь было куда светлее и уютнее. И здешний хозяин очень быстро развеял все недоумения Михаила Анатольевича по поводу столь удивительного сходства. Как оказалось, что-то вроде зеркального отражения мира голодных духов все-таки существовало, только было оно совсем не таким, каким те его себе представляли. В нем тоже обитали духи, и были они действительно двойниками, накрепко связанными каждый со своим представителем голодного мира, только не сытостью и отсутствием желаний отличались от них, а просто были невинны, как младенцы, и жили, как цветы в саду, и радовались жизни, не задаваясь никакими вопросами и не желая никаких перемен. Кто все это так устроил и для чего это было надо – они не знали, да и не хотели знать. Но те из них, чьи голодные двойники каким-то чудом вырывались на свободу или претерпевали изменения в своей психоэнергетической структуре, тоже вынуждены бывали менять свою жизнь. И Хорас-второй в свое время против воли оказался в изоляции, заточенным в подобии основного убежища Хораса-первого, в этой самой крепости, и не мог вернуться к себе домой, ибо по таинственным законам их симбиотического существования был причастным к заклятию, связавшему Хораса и Овечкина.
– Я тоже устал за триста лет, – задумчиво сказало это удивительное существо, закидывая ногу на ногу и взглядывая на Михаила Анатольевича с грустью в глазах. – Ты говоришь, он хочет смерти? Что ж, раз он этого хочет, он своего добьется рано или поздно, и я тоже буду вынужден прекратить свое существование. О, не пугайся, – добавило оно, заметив, как встрепенулся при этих словах Овечкин, – в этом нет ничего страшного. Смерть – всего лишь переход в иное состояние, и может быть, это будет даже интересно…
Михаил Анатольевич только покачал головой. Может быть, все это и было интересно, но он ничего не понимал в отношении этих существ к смерти… понимал только, что на его плечи взваливается нечто несусветное – он никому не хотел смерти и уж тем более не хотел быть пособником ее, а то и причиной!
– Не печалься ни о нем, ни обо мне, – сказал Хорас-второй, наблюдая за гостем. – Ты должен сделать это. Ты должен освободиться. Разве ты не знаешь?
– Ничего я не знаю.
– Но ведь у тебя есть задача, которую ты должен выполнить.
– Какая еще задача? – уныло спросил Овечкин.
– Мне в точности неизвестно. Однако, освободившись, ты должен будешь идти в Данелойн.
Михаил Анатольевич вздрогнул.
– Зачем?
Хорас-второй пожал плечами.
– Я же сказал, что не знаю всего. Мне был знак… я ждал твоего прихода, и не могу сказать, что радовался ему. Мне даже было немного грустно. Но тут ко мне явились и объяснили… В твоей судьбе принимают участие великие мужи – а иначе почему, ты думаешь, тебе удалось так быстро справиться с поручением Хораса и разыскать меня? Мне вручили кое-что для передачи тебе – предмет, в котором заключена смерть Хораса. После того, как ты отдашь ему этот предмет и Хораса не станет, и заклятие, лежащее на тебе, исчезнет, ты должен будешь идти в Данелойн. Там ты узнаешь остальное.
Михаил Анатольевич после этого сообщения едва не утратил самообладания вовсе. Ничего подобного он не ожидал. Мысли его спутались, руки задрожали, и взгляд удивительного духа окончательно перестал согревать его и радовать. Он должен идти в Данелойн… может быть, еще раз увидеть принцессу Май… но зачем? Что еще за великие мужи, которые имеют право руководить его действиями? И неужели он не вправе отказаться? Он ведь ничем не может помочь принцессе в ее теперешнем положении, разве что страдать вместе с нею. По-прежнему совершенно непонятно, каким образом участь принцессы может зависеть от его поступков. И раз уж ему все-таки суждено стать причиной смерти живого существа – вернее, теперь уже двух живых существ! – так почему бы ему тихо-мирно не вернуться после этого к себе домой и не жить воспоминаниями о том, что с ним было? Что ему делать в Данелойне?
И, бессвязно размышляя обо всем этом, вдруг ощутил Михаил Анатольевич такое горячее, болезненное и неизбывное желание действительно увидеть ее еще раз, что забыл все, о чем только что думал. Он должен идти в Данелойн?.. что ж, он пойдет в Данелойн. Горько и радостно сделалось у него на душе, и все сомнения разом отпали. Он поднял глаза на Хораса-второго.
– Ладно. Давайте ваш… предмет. Я сделаю все, что вы сказали.
Дух протянул к нему руку, и на мерцающем прозрачном подобии ладони медленно соткалось из ничего небольшое, продолговатое, белое… яйцо. Овечкин машинально взял его, повертел в руках – яйцо и яйцо, обыкновенное куриное, только что без фабричного штампа. Он обалдело взглянул на своего собеседника.
– Что это?
Хорас-второй пожал плечами.
– Там, внутри, преображение Хораса. И мое.
– Вы сказали – какой-то предмет… Но ведь это обыкновенное яйцо?
– Какое же это яйцо? – удивился дух. – Это…
И он произнес непонятное слово, ничего не сказавшее Михаилу Анатольевичу и тут же им и забытое.
– Я вижу яйцо, – упрямо сказал Овечкин. – Предмет для изготовления яичницы!
И тут он сам все сообразил. Дело было в его собственном воображении, услужливо подсказавшем сказочный, хорошо знакомый с детства образ для предмета, который он не мог увидеть в его истинном обличье. Предмет, несущий смерть Кощею Бессмертному, – яйцо… а в яйце – игла.
Михаил Анатольевич покачал головой, осторожно сомкнул пальцы вокруг холодной на ощупь скорлупы и поднялся на ноги.
– Оно ведь не разобьется? – спросил он на всякий случай.
– Нет, конечно.
– И что я должен с ним делать?
– Отдать Хорасу. Он поймет. И если от тебя потребуются еще какие-то действия, он скажет. Счастливого тебе пути, человек.
– Счастливо и вам оставаться, – с горькой иронией сказал Овечкин и вышел из комнаты.
Он отправился в обратный путь, не думая ни о чем и испытывая странную уверенность, что придет, куда надо. Так и получилось. Пройдя по лесу всего несколько метров в выбранном наугад направлении, он вновь на какое-то время исчез, растворился в небытии. Ипоявился уже у ворот, где его ждали стражники со старичком-архивариусом, Ловчий с Пэком и Фируза.
Глава 29
Призрачный охотник отложил весло, поднес обе руки ко рту, и, как это уже было однажды, своды и скалы подземного мира огласились звуками охотничьего рога и бесконечными перекатами мощного эха. Через несколько мгновений ему ответил тоскливый вой, и Фируза снова, не выдержав, прикрыла уши руками и сжалась в комочек, пригибая голову к коленям. Сгустилась тьма…
Овечкин терпеливо пережидал время таинственных переговоров Ловчего, почти не слыша всего этого ужасающего шума. С того момента, как он понял, что отправится-таки в Данелойн и увидит принцессу Май, всем его существом непрерывно владело спокойное, уверенное возбуждение, и все, что ему приходилось делать, он делал почти автоматически. Нужно было прожить отрезок жизни, отделявший его от встречи с принцессой, и Михаил Анатольевич покорно проживал его, не задумываясь более ни над чем. Он был готов ко всему. Как он прежде фаталистически ожидал смерти от руки Хораса, так же он теперь фаталистически относился к тому, что ему еще предстояло здесь совершить. Слава Богу, времени по его подсчетам это должно было занять не много.
Переговоры закончились, и вновь стало тихо.
– Подождем здесь? – спросил Ловчий, присаживаясь на корму. – Думаю, на этот раз он явится быстро.
Пэк сидел на задних лапках у самого борта и, понуря голову, бездумно смотрел в черную воду.
– Может, и так, – пробормотал он себе под нос. – Только сдается мне, без приключений на этот раз не обойдется. Так легко нам отсюда не выбраться. Пока Хорас жив, он нас худо-бедно прикрывает, а без него…
Он повернул голову.
– Не лучше ли нам, охотник, заранее подобраться поближе к выходу? Что-то мне неохота опять отбиваться от всяких тварей ползучих!
– Ты прав, – согласился Ловчий. – Поплыли. В любом случае время сэкономим.
Он снова поднялся на ноги и взялся за весло. Но не успел сделать и нескольких гребков, как Овечкин вскинул голову и устремил на скалы пристальный взгляд. Знакомое уже жжение в затылке предупредило его, и Михаил Анатольевич сразу разглядел среди скальных нагромождений того, кого ожидал увидеть. Он поспешно поднялся навстречу Хорасу.
Никто из его спутников не успел и слова сказать – все произошло, как в прошлый раз. Невидимая рука выхватила его из лодки, и они вновь оказались с Хорасом один на один в обжигающе холодном черном пространстве, где ветер свистел в ушах. И дух, как и тогда, стоял, скрестив на груди руки и уставясь на него немигающим взором. Только Овечкин чувствовал себя теперь совершенно иначе.
Сострадание, которое вызывал у него Хорас, приобрело какой-то иной смысл. И почтительного трепета он уже больше не испытывал. Странным образом Михаил Анатольевич чувствовал себя чуть ли не на равных с бессмертным могучим духом, а вернее сказать, его попросту не беспокоило, кто из них дух, а кто – слабое и хрупкое смертное существо. Он думал только о том, что ждет его в Данелойне. От Хораса зависело, как скоро он сможет попасть туда. И, подчинившись раз и навсегда ведущей его непонятной, но могущественной силе, Овечкин понимал теперь со всей отчетливостью, как ничтожны были до сих пор его сомнения и страхи и как глупы и неуместны жалость и желание сохранить жизнь Хорасу. Стоявшее перед ним существо жаждало не смерти, но освобождения, и жаждало его с не меньшим нетерпением, чем сам Михаил Анатольевич жаждал оказаться в Данелойне и сделать то, что от него требуется, повинуясь все той же неведомой воле. Так было надо. Внешний призыв слился с внутренним устремлением, и это оказалось сильнее всего, что он раньше называл своими желаниями.
Он улыбнулся Хорасу. И достал из кармана «яйцо». И был вознагражден за свое понимание внезапно расцветшей на лице демона улыбкой – не улыбкой даже, а сиянием радости, пробившимся сквозь маску страдания, как солнечный свет – сквозь тучи.
– Ты принес его, – сказал Хорас благоговейным шепотом, но не сделал ни шага, ни движения навстречу.
– Да, – бестрепетно ответил Овечкин. – Возьми.
Он протянул «яйцо» демону, но тот покачал головой и отступил на шаг.
– Только ты, – сказал Хорас. – Доведи дело до конца.
Михаил Анатольевич помедлил, соображая. Потом вздохнул и легко раздавил в руке скорлупу, бывшую до этого твердой и прочной, как камень. Она рассыпалась в пыль, пыль мгновенно унес ветер, и на ладони осталась лежать игла. Он поднял ее двумя пальцами другой руки.
Хорас, не отрываясь, следил за его действиями, и стройную высокую фигуру демона начала сотрясать дрожь. Михаил Анатольевич поднял голову, и они встретились глазами. Демон чуть заметно кивнул. Овечкин вздохнул еще раз и, продолжая смотреть в глаза Хорасу, одним резким движением переломил иглу.
…И ничего не произошло. Он увидел только выражение безмерного облегчения на лице Хораса, машинально бросил обломки на землю и тоже отступил на шаг.
– Благодарю тебя, – улыбаясь, сказал Хорас. – Ты все-таки сделал это!
Овечкин непонимающе сдвинул брови.
– Что я сделал? Ведь ты жив?..
– Ну да! – весело отозвался демон. – Пока.
И, видя, что Овечкин по-прежнему не понимает, пояснил:
Что-то произошло за время их отсутствия? Что-то здесь изменилось? Или… или он все-таки попал туда, куда надо?
Овечкин немного потоптался на месте – надежда и боязнь разочарования боролись в нем, – и наконец, отбросив сомнения, решительно зашагал к дому. Сейчас он войдет, и все станет ясно. Только и всего.
Еще издалека Михаил Анатольевич разглядел, что на пороге дома стоит какой-то человек, и вздохнул с облегчением. Получилось… где бы он в данный момент ни находился, это было все-таки не то место, к которому навеки привязало его заклятие. И сейчас он, по всей вероятности, должен был увидеть двойника Хораса. В нем проснулось любопытство, он попытался представить себе этого двойника, и немедленно в воображении его всплыли два совершенно разных образа – неприятно-резиновый посетитель Басуржицкого и темный, но прекрасный демон в человеческом обличье. Они как-то смешались друг с другом, и впечатление эта смесь производила не слишком благоприятное. Овечкин даже смутился духом.
Но подойдя поближе, он увидел, что поджидавший его человек вовсе не похож ни на того, ни на другого. Хорас-второй – если это был он – и на человека-то не больно походил. Лишь контуры его фигуры напоминали человеческие, а так…
Перед Овечкиным было что-то мерцающее, легкое и прозрачное, очень красивое, как радужные переливы в мелких водяных брызгах, и смотрело оно на Михаила Анатольевича глазами, которые более всего напоминали два трепещущих язычка разноцветного пламени. И под взглядом этих удивительных глаз душу охватывало какое-то невнятное, теплое, сладостное томление, и хотелось стоять и стоять, лишь бы те смотрели и смотрели, хоть всю жизнь, и не надо было ни еды, ни питья, ни прочих жизненных благ…
Овечкин и встал столбом, разом обомлев и растаяв от такой неожиданной красоты и приятственности.
Хорас-второй улыбнулся. Ни лица, ни тем более рта у него не было, но улыбка отчетливо нарисовалась в глазах, и вслед за тем послышался голос, звонкий и мелодичный, который произнес:
– Добро пожаловать, человек…
* * *
Они сидели напротив друг друга в точно таком же кирпичном покое, как и в подлинной крепости Хораса, только здесь было куда светлее и уютнее. И здешний хозяин очень быстро развеял все недоумения Михаила Анатольевича по поводу столь удивительного сходства. Как оказалось, что-то вроде зеркального отражения мира голодных духов все-таки существовало, только было оно совсем не таким, каким те его себе представляли. В нем тоже обитали духи, и были они действительно двойниками, накрепко связанными каждый со своим представителем голодного мира, только не сытостью и отсутствием желаний отличались от них, а просто были невинны, как младенцы, и жили, как цветы в саду, и радовались жизни, не задаваясь никакими вопросами и не желая никаких перемен. Кто все это так устроил и для чего это было надо – они не знали, да и не хотели знать. Но те из них, чьи голодные двойники каким-то чудом вырывались на свободу или претерпевали изменения в своей психоэнергетической структуре, тоже вынуждены бывали менять свою жизнь. И Хорас-второй в свое время против воли оказался в изоляции, заточенным в подобии основного убежища Хораса-первого, в этой самой крепости, и не мог вернуться к себе домой, ибо по таинственным законам их симбиотического существования был причастным к заклятию, связавшему Хораса и Овечкина.
– Я тоже устал за триста лет, – задумчиво сказало это удивительное существо, закидывая ногу на ногу и взглядывая на Михаила Анатольевича с грустью в глазах. – Ты говоришь, он хочет смерти? Что ж, раз он этого хочет, он своего добьется рано или поздно, и я тоже буду вынужден прекратить свое существование. О, не пугайся, – добавило оно, заметив, как встрепенулся при этих словах Овечкин, – в этом нет ничего страшного. Смерть – всего лишь переход в иное состояние, и может быть, это будет даже интересно…
Михаил Анатольевич только покачал головой. Может быть, все это и было интересно, но он ничего не понимал в отношении этих существ к смерти… понимал только, что на его плечи взваливается нечто несусветное – он никому не хотел смерти и уж тем более не хотел быть пособником ее, а то и причиной!
– Не печалься ни о нем, ни обо мне, – сказал Хорас-второй, наблюдая за гостем. – Ты должен сделать это. Ты должен освободиться. Разве ты не знаешь?
– Ничего я не знаю.
– Но ведь у тебя есть задача, которую ты должен выполнить.
– Какая еще задача? – уныло спросил Овечкин.
– Мне в точности неизвестно. Однако, освободившись, ты должен будешь идти в Данелойн.
Михаил Анатольевич вздрогнул.
– Зачем?
Хорас-второй пожал плечами.
– Я же сказал, что не знаю всего. Мне был знак… я ждал твоего прихода, и не могу сказать, что радовался ему. Мне даже было немного грустно. Но тут ко мне явились и объяснили… В твоей судьбе принимают участие великие мужи – а иначе почему, ты думаешь, тебе удалось так быстро справиться с поручением Хораса и разыскать меня? Мне вручили кое-что для передачи тебе – предмет, в котором заключена смерть Хораса. После того, как ты отдашь ему этот предмет и Хораса не станет, и заклятие, лежащее на тебе, исчезнет, ты должен будешь идти в Данелойн. Там ты узнаешь остальное.
Михаил Анатольевич после этого сообщения едва не утратил самообладания вовсе. Ничего подобного он не ожидал. Мысли его спутались, руки задрожали, и взгляд удивительного духа окончательно перестал согревать его и радовать. Он должен идти в Данелойн… может быть, еще раз увидеть принцессу Май… но зачем? Что еще за великие мужи, которые имеют право руководить его действиями? И неужели он не вправе отказаться? Он ведь ничем не может помочь принцессе в ее теперешнем положении, разве что страдать вместе с нею. По-прежнему совершенно непонятно, каким образом участь принцессы может зависеть от его поступков. И раз уж ему все-таки суждено стать причиной смерти живого существа – вернее, теперь уже двух живых существ! – так почему бы ему тихо-мирно не вернуться после этого к себе домой и не жить воспоминаниями о том, что с ним было? Что ему делать в Данелойне?
И, бессвязно размышляя обо всем этом, вдруг ощутил Михаил Анатольевич такое горячее, болезненное и неизбывное желание действительно увидеть ее еще раз, что забыл все, о чем только что думал. Он должен идти в Данелойн?.. что ж, он пойдет в Данелойн. Горько и радостно сделалось у него на душе, и все сомнения разом отпали. Он поднял глаза на Хораса-второго.
– Ладно. Давайте ваш… предмет. Я сделаю все, что вы сказали.
Дух протянул к нему руку, и на мерцающем прозрачном подобии ладони медленно соткалось из ничего небольшое, продолговатое, белое… яйцо. Овечкин машинально взял его, повертел в руках – яйцо и яйцо, обыкновенное куриное, только что без фабричного штампа. Он обалдело взглянул на своего собеседника.
– Что это?
Хорас-второй пожал плечами.
– Там, внутри, преображение Хораса. И мое.
– Вы сказали – какой-то предмет… Но ведь это обыкновенное яйцо?
– Какое же это яйцо? – удивился дух. – Это…
И он произнес непонятное слово, ничего не сказавшее Михаилу Анатольевичу и тут же им и забытое.
– Я вижу яйцо, – упрямо сказал Овечкин. – Предмет для изготовления яичницы!
И тут он сам все сообразил. Дело было в его собственном воображении, услужливо подсказавшем сказочный, хорошо знакомый с детства образ для предмета, который он не мог увидеть в его истинном обличье. Предмет, несущий смерть Кощею Бессмертному, – яйцо… а в яйце – игла.
Михаил Анатольевич покачал головой, осторожно сомкнул пальцы вокруг холодной на ощупь скорлупы и поднялся на ноги.
– Оно ведь не разобьется? – спросил он на всякий случай.
– Нет, конечно.
– И что я должен с ним делать?
– Отдать Хорасу. Он поймет. И если от тебя потребуются еще какие-то действия, он скажет. Счастливого тебе пути, человек.
– Счастливо и вам оставаться, – с горькой иронией сказал Овечкин и вышел из комнаты.
Он отправился в обратный путь, не думая ни о чем и испытывая странную уверенность, что придет, куда надо. Так и получилось. Пройдя по лесу всего несколько метров в выбранном наугад направлении, он вновь на какое-то время исчез, растворился в небытии. Ипоявился уже у ворот, где его ждали стражники со старичком-архивариусом, Ловчий с Пэком и Фируза.
Глава 29
Призрачный охотник отложил весло, поднес обе руки ко рту, и, как это уже было однажды, своды и скалы подземного мира огласились звуками охотничьего рога и бесконечными перекатами мощного эха. Через несколько мгновений ему ответил тоскливый вой, и Фируза снова, не выдержав, прикрыла уши руками и сжалась в комочек, пригибая голову к коленям. Сгустилась тьма…
Овечкин терпеливо пережидал время таинственных переговоров Ловчего, почти не слыша всего этого ужасающего шума. С того момента, как он понял, что отправится-таки в Данелойн и увидит принцессу Май, всем его существом непрерывно владело спокойное, уверенное возбуждение, и все, что ему приходилось делать, он делал почти автоматически. Нужно было прожить отрезок жизни, отделявший его от встречи с принцессой, и Михаил Анатольевич покорно проживал его, не задумываясь более ни над чем. Он был готов ко всему. Как он прежде фаталистически ожидал смерти от руки Хораса, так же он теперь фаталистически относился к тому, что ему еще предстояло здесь совершить. Слава Богу, времени по его подсчетам это должно было занять не много.
Переговоры закончились, и вновь стало тихо.
– Подождем здесь? – спросил Ловчий, присаживаясь на корму. – Думаю, на этот раз он явится быстро.
Пэк сидел на задних лапках у самого борта и, понуря голову, бездумно смотрел в черную воду.
– Может, и так, – пробормотал он себе под нос. – Только сдается мне, без приключений на этот раз не обойдется. Так легко нам отсюда не выбраться. Пока Хорас жив, он нас худо-бедно прикрывает, а без него…
Он повернул голову.
– Не лучше ли нам, охотник, заранее подобраться поближе к выходу? Что-то мне неохота опять отбиваться от всяких тварей ползучих!
– Ты прав, – согласился Ловчий. – Поплыли. В любом случае время сэкономим.
Он снова поднялся на ноги и взялся за весло. Но не успел сделать и нескольких гребков, как Овечкин вскинул голову и устремил на скалы пристальный взгляд. Знакомое уже жжение в затылке предупредило его, и Михаил Анатольевич сразу разглядел среди скальных нагромождений того, кого ожидал увидеть. Он поспешно поднялся навстречу Хорасу.
Никто из его спутников не успел и слова сказать – все произошло, как в прошлый раз. Невидимая рука выхватила его из лодки, и они вновь оказались с Хорасом один на один в обжигающе холодном черном пространстве, где ветер свистел в ушах. И дух, как и тогда, стоял, скрестив на груди руки и уставясь на него немигающим взором. Только Овечкин чувствовал себя теперь совершенно иначе.
Сострадание, которое вызывал у него Хорас, приобрело какой-то иной смысл. И почтительного трепета он уже больше не испытывал. Странным образом Михаил Анатольевич чувствовал себя чуть ли не на равных с бессмертным могучим духом, а вернее сказать, его попросту не беспокоило, кто из них дух, а кто – слабое и хрупкое смертное существо. Он думал только о том, что ждет его в Данелойне. От Хораса зависело, как скоро он сможет попасть туда. И, подчинившись раз и навсегда ведущей его непонятной, но могущественной силе, Овечкин понимал теперь со всей отчетливостью, как ничтожны были до сих пор его сомнения и страхи и как глупы и неуместны жалость и желание сохранить жизнь Хорасу. Стоявшее перед ним существо жаждало не смерти, но освобождения, и жаждало его с не меньшим нетерпением, чем сам Михаил Анатольевич жаждал оказаться в Данелойне и сделать то, что от него требуется, повинуясь все той же неведомой воле. Так было надо. Внешний призыв слился с внутренним устремлением, и это оказалось сильнее всего, что он раньше называл своими желаниями.
Он улыбнулся Хорасу. И достал из кармана «яйцо». И был вознагражден за свое понимание внезапно расцветшей на лице демона улыбкой – не улыбкой даже, а сиянием радости, пробившимся сквозь маску страдания, как солнечный свет – сквозь тучи.
– Ты принес его, – сказал Хорас благоговейным шепотом, но не сделал ни шага, ни движения навстречу.
– Да, – бестрепетно ответил Овечкин. – Возьми.
Он протянул «яйцо» демону, но тот покачал головой и отступил на шаг.
– Только ты, – сказал Хорас. – Доведи дело до конца.
Михаил Анатольевич помедлил, соображая. Потом вздохнул и легко раздавил в руке скорлупу, бывшую до этого твердой и прочной, как камень. Она рассыпалась в пыль, пыль мгновенно унес ветер, и на ладони осталась лежать игла. Он поднял ее двумя пальцами другой руки.
Хорас, не отрываясь, следил за его действиями, и стройную высокую фигуру демона начала сотрясать дрожь. Михаил Анатольевич поднял голову, и они встретились глазами. Демон чуть заметно кивнул. Овечкин вздохнул еще раз и, продолжая смотреть в глаза Хорасу, одним резким движением переломил иглу.
…И ничего не произошло. Он увидел только выражение безмерного облегчения на лице Хораса, машинально бросил обломки на землю и тоже отступил на шаг.
– Благодарю тебя, – улыбаясь, сказал Хорас. – Ты все-таки сделал это!
Овечкин непонимающе сдвинул брови.
– Что я сделал? Ведь ты жив?..
– Ну да! – весело отозвался демон. – Пока.
И, видя, что Овечкин по-прежнему не понимает, пояснил: