Охота на Овечкина

Фируза и впрямь крепко спала на плече у Овечкина и не слышала ничего. А сам Михаил Анатольевич от нелепости происходящего – карлики-короли какие-то вместо грозных духов – впал в сновиденное оцепенение и молча взирал на уродца в золотой короне, не испытывая желания ни отвечать, ни участвовать в действии.

Ловчий, как будто заколебавшись, переглянулся с Пэком. Тот едва заметно кивнул.

– Благодарствуем, – громко сказал охотник. – Но заходить не станем. Да и угощение ваше не про наши желудки. Лучше мы подождем Хораса за углом, возле…

Договорить он не успел. Карлик что-то нечленораздельно выкрикнул, и в ту же секунду из всех дыр, со всех уступов посыпались в невероятном количестве еще более мерзкие твари – полузмеи-полулюди, жабы с козлиными мордами, крысы на тонких длинных ногах и прочее, чего разглядывать было уже решительно некогда, поскольку вся эта нечисть ринулась со скал в воду и во мгновение ока окружила лодку. Чьи-то когти немедленно вцепились в борт, лодку сильно качнуло, и Ловчий отчаянно заработал веслом, отбиваясь от нападающих и ругаясь на чем свет стоит.

Овечкин оцепенело прижал к себе Фирузу и широко раскрытыми глазами смотрел на этот кошмар. А карлик в золотой короне визжал у входа в свое логово:

– Девушка – моя! Слышите, вы, – девушку не троньте! Она моя!

Тут Пэк поднялся на задние лапы и неожиданно преобразился в маленького огненного рыцаря, который бешено заработал огненным же мечом, рассыпая вокруг снопы ослепительных искр. Черная вода буквально кипела от обилия кишевших в ней, рвавшихся в лодку тварей. Они визжали и рычали, шарахались от огненного меча и тут же пытались подобраться с другой стороны. Весло в руках Ловчего превратилось в блистающее копье и разило без промаха. Тут ожили таинственные и страшные обитатели глубин и, сами того не ведая, пришли на помощь путникам, затаскивая под воду то одну, то другую мерзкую тварь. Но скальных жителей было много, слишком много. А из нор сыпались еще и еще чудища, привлеченные запахом живой человеческой плоти.

Овечкин без единой мысли в голове смотрел и смотрел, почти не сознавая, что происходит. Он утратил всякое ощущение реальности и только машинально все крепче сжимал в своих объятиях спящую девушку, пока та наконец не проснулась и не застонала тихонько.

– Что это вы делаете такое? – пробормотала она, силясь расправить плечи, и Михаил Анатольевич перевел на нее непонимающий взгляд. И тут она увидела…

– Девушка – моя! – снова проорал карлик, перекрывая общий бедлам. – По праву короля! Шевелитесь!

– Что? – сказала вдруг Фируза, решительно раздвигая окаменелые объятия Михаила Анатольевича. – Еще чего не хватало!

Никто ее не слышал, кроме Овечкина. Но то, что произошло далее, повергло его в окончательный ступор.

Фируза, еще не до конца проснувшись и полагая, видимо, что все это происходит во сне, поднялась на ноги, пошатнулась, ухватилась за плечо Михаила Анатольевича и встала потверже. Светлые кудряшки ее поднялись дыбом вокруг головы, голубые глаза блеснули холодным огнем.

– Сгинь! – потребовала она, вытянув руку по направлению к мерзкому карлику. – Сгинь, пропади, нечистая сила!

Голосок ее прозвучал спокойно и твердо. И такая убежденность слышалась в нем, словно ей и вправду дана была власть повелевать нечистыми тварями. И когда она вслед за тем осенила крестным знамением всю эту жуткую картину перед собою, случилось невероятное. Отчаянно воя и визжа, поганое племя вдруг заметалось в воде и ринулось прочь от лодки во все стороны, толкаясь и грызя друг друга. Карлик-король присел, съежился, потом раздулся, потом опять съежился, сорвал с себя корону и швырнул ее вниз со скалы. Коснувшись воды, она зашипела и утонула. И через несколько мгновений все затихло. Нечисть, выбравшись из воды, мигом разбежалась по щелям и норам, и карлик исчез в своем логове.

Ошеломленные Ловчий с Пэком, опустив оружие и разинув рты, уставились на Фирузу. А та, как ни в чем не бывало, сладко зевнула и почти упала обратно на скамеечку рядом с Овечкиным.

– Ах, милый, – пробормотала она, опуская голову ему на плечо. – Ну и сны снятся в этом гнусном подземелье!



Она тут же заснула снова. Овечкин похлопал глазами и все так же машинально обхватил ее одной рукою, чтобы она не упала во сне со скамейки.

Ловчий и Пэк стояли и смотрели на девушку в полном недоумении. Михаил Анатольевич же как будто утратил последнюю способность соображать. В ушах у него звенело, а в мыслях царил полный хаос. Затылок жгло огнем, и в какой-то момент жжение это стало настолько сильным, что он непроизвольно дернул головой и обернулся. Тут Ловчий с Пэком тоже, как по команде, повернули головы к противоположному берегу прохода.

А там на выступе скалы одиноко возвышалась черная стройная фигура, скрестившая на груди руки. Лица было не разглядеть в полумраке, но смотрела она явно в их сторону. И веяло от этой неподвижной фигуры величием и мощью, каких только и можно ожидать от истинного бессмертного духа.

Ловчий чуть слышно присвистнул.

– Так вот оно что! – пробормотал он сквозь зубы. – Девчонка вовсе ни при чем…

У Михаила Анатольевича на мгновение сжалось и быстро-быстро забилось сердце. Но по-настоящему испугаться он не успел. В ту же секунду невидимая, холодная, как лед, рука обхватила его – он отчетливо почувствовал себя зажатым в чьей-то гигантской ладони, – выдернула из лодки, оторвав от спящей девушки, и перенесла на скалу, где стояла черная фигура.

Никаких дипломатических переговоров не состоялось. Хорас явился и беспрепятственно взял то, что принадлежало ему по праву. И они остались один на один в черном пустом пространстве среди скал, и лица их со свистом овеял неведомо откуда взявшийся холодный ветер.





Глава 27




Какое-то время Овечкин безмолвно стоял перед Хорасом, не в силах отвести глаз. Ему было холодно, очень холодно, но страха он по-прежнему не испытывал. Наоборот, грозное создание тьмы, представшее перед ним в своем истинном обличье, внушало благоговейный трепет, почти восторг и… сострадание. Михаил Анатольевич не мог, конечно, знать, насколько истинным было это теперешнее обличье. Возможно, и оно было всего лишь иллюзией – преломлением, как говорил Пэк, сквозь призму несовершенного физического зрения и человеческих желаний и страхов того облика, который невозможно ни увидеть, ни описать ни на каком земном языке. Ведь Овечкин видел перед собою хотя и необыкновенно величественного, но все же человека, каковым Хорас на самом деле не являлся. Человек этот был трагически красив – облик его вызывал в памяти образ звездной ночи, а на лице лежала печать неизбывного страдания. И хотя Овечкин в полной мере ощущал исходившую от него эманацию безмерной силы и могущества, однако он отчего-то был уверен, что существо это не желает ему зла. И с новой остротой Михаил Анатольевич вдруг почувствовал себя виноватым. Он мало что знал о Хорасе, но в эту минуту понял со всей ясностью, что умудрился встать на пути чужого великого стремления, такого страстного желания, что всей его глубины и безмерности он даже представить себе не мог, и тем самым обрек живое существо на муки столь же неизмеримой глубины и силы. И обратный эффект волшебного заклинания, понял он, таил в себе вполне справедливое возмездие…

Пока Овечкин стоял и думал обо всем этом, глядя на Хораса, ему даже захотелось плакать. Он не стал дожидаться, пока тот заговорит, и торопливо произнес первое, что пришло в голову:

– Прости меня, Хорас. Я не мог поступить иначе. Постарайся понять…

Голос у него дрогнул и сорвался.

– Я хотел бы понять, – после некоторой паузы медленно, низким голосом отозвался дух, и от звучания этого голоса, казалось, завибрировал сам воздух.

Михаила Анатольевича пробрала непроизвольная дрожь. Но не от страха – вибрация эта пронизала насквозь все его существо.

– Когда я услышал, что ты идешь, первым моим желанием было – убить тебя, – продолжал Хорас. – Но удивление мое было так велико, что я решил повременить с этим. Я хочу знать, что привело тебя ко мне. Что тебе нужно?

– Прощение, – сказал Овечкин.


Он был абсолютно искренен. Ибо только сейчас понял, что все это время его действительно томило сознание причиненного зла – с той самой минуты, когда он увидел последний взгляд демона, – и чувства этого ничто не могло заглушить до конца.

– Я не умею прощать, – задумчиво произнес Хорас. – Но если под прощением ты разумеешь, что я не должен желать твоей смерти, то я, в общем-то, уже и не желаю ее. Я знаю, что ты и так наказан за то, что сделал, и смерть была бы для тебя только избавлением. Как и для меня. А сейчас мы оба – пленники, и это вполне справедливо.

– Да, конечно, – ответил Овечкин, чувствуя себя глубоко несчастным.

Хорас немного помолчал.

– Мне кажется, я уже где-то видел тебя, человек. Но не могу вспомнить… Могли мы встречаться раньше?

– Вряд ли…

– Ну да, вряд ли ты можешь помнить. Ты был тогда кем-то другим. Счастливец!

Михаил Анатольевич озадаченно молчал.

Что-то они говорили совсем не о том. Но просить Хораса снять заклятие представлялось сейчас Михаилу Анатольевичу совершенно неуместным и невозможным. Он вдруг с новой силой почувствовал себя маленьким, ничтожным и глупым человечком, который по чистой случайности ввязался в дела великих, непостижимых существ. И такой конец жизни был, на его взгляд, вполне достоин ее начала – прозябание до гроба среди болот и тишины мертвого леса… Пора было возвращаться. Он не мог заставить себя обратиться к Хорасу ни с какой просьбой.

– И все же, – сказал вдруг дух после долгой паузы, в течение которой не сводил с Овечкина немигающего взора. Все тело Михаила Анатольевича опять затрепетало в ответ на вибрацию его голоса. – Попытайся объяснить мне, смертный, как ты решился на это?

– На что – на это?

– Как ты решился прочесть заклинание, зная, что навеки лишишься свободы? Или, может быть, ты не знал?

– Знал, – неохотно ответил Овечкин. – Но тогда это казалось мне неважным. Я хотел, чтобы Маколей остался жив… и чтобы принцесса была свободна.

– Ты хотел этого больше, чем собственной свободы?

– Я не очень-то задумывался, – признался Михаил Анатольевич. – Может, плохо себе представлял… Но я поступил бы так еще раз и еще раз… даже и теперь, прости. Понимаешь… никому, кроме меня, не нужна моя свобода. И вообще, моя жизнь пока еще никому не принесла радости…

– Радости, – медленно повторил Хорас, и оба вновь умолкли.

Молчание длилось долго. Холодный ветер свистел в ушах, и Овечкин совсем закоченел. Говорить как будто было больше не о чем, но Хорас стоял в глубокой задумчивости, и казалось неудобным прерывать его размышления. Он терпеливо ждал, переминаясь с ноги на ногу, когда же демон его отпустит. И наконец тот снова заговорил:

– Наверное, мне никогда не понять, как можно жертвовать собою ради других. А хотелось бы… Послушай, смертный… возможно, ты еще можешь помочь мне. И тем самым помочь себе самому. Хочешь ли ты этого?

Овечкин встрепенулся.

– Конечно. Но как?

– Я – бессмертный дух. Но моя жизнь тоже, как ты выразился, не приносит никому радости… в том числе и мне самому. Главным образом мне самому, ибо до других мне нет дела. Я хотел бы умереть, перейти в иное состояние. Но не знаю, как это сделать. И если ты найдешь способ убить меня и убьешь – ты обретешь свободу от заклятия. И я наконец обрету свободу. Стану кем-то или чем-то другим… все равно, только бы не тем, что я есть сейчас… сделай же это, человек!

– Боже милосердный, – в ужасе сказал Овечкин. – Как же я могу?..

– Может быть, это всего лишь легенда, – продолжал Хорас, не обращая внимания на его потрясенность. – Но старые духи рассказывают, что где-то во Вселенной существует мир – зеркальное отражение нашего. Там живут наши двойники… и где-то там должен быть Хорас, который не хочет ничего, ибо он сыт изначально, как сыты все духи того мира.

Голос демона упал почти до шепота.

– Они всегда спят или грезят наяву… и не страдают, ибо не испытывают желаний. Они безмятежно счастливы, и невозможно заставить кого-то из них захотеть чего бы то ни было. Но, как говорят старые духи, если бы это удалось… если бы тебе удалось уговорить того Хораса встретиться со мною на границе наших миров, чтобы мы с ним могли слиться воедино… мы могли бы умереть оба и родиться заново… стать цельным существом, обладающим и светлой, и темной сторонами. Но никто не знает, как отыскать этот мир. Может, это и вправду всего лишь сказка для утешения вечно голодной души. Но для меня, да и для тебя, человек, это – единственная надежда. Я хочу умереть, так помоги же мне!

Овечкин лишь беспомощно смотрел на него, не зная, что ответить. Мир голодных духов, мир сытых духов… убить Хораса… да что же это такое?!

– Я, конечно, мог бы попробовать отыскать мир, о котором ты говоришь, – выдавил он наконец. – Но ведь я связан заклятием, и мне нет другой дороги, кроме как обратно в твою крепость. Как же мне действовать?

– У тебя сильные друзья, – сумрачно ответил Хорас. – Я больше ничего не могу сказать. Найди способ убить меня – и ты будешь свободен. Я прошу тебя об этом. Но если не хочешь… Прощай.

И Михаил Анатольевич не успел опомниться, как оказался снова сидящим в лодке, качавшейся на черной воде. Одной рукой он обнимал Фирузу, голова спящей девушки покоилась у него на плече, саламандра и Ловчий встревоженно смотрели на него. А на выступе скалы не было никого, словно бы он и сам только что спал и безумный разговор с Хорасом, требующим для себя смерти, ему всего лишь приснился…





* * *


– Нет, нет и нет! – решительно заявил Овечкин. – Я не хочу и не буду этого делать. Плывем обратно.

– Ты с ума сошел, колдун! – с досадой воскликнул Пэк. – Сколько можно объяснять – он же сам просит тебя об этом! Подумай хорошенько своей дурацкой башкой – он действительно хочет умереть! Да и кто бы не захотел на его месте?

Саламандра бегло огляделась по сторонам и содрогнулась всем телом.

– И ты, как проживешь в болоте годик, захочешь…

– Ни за что! – сказал Михаил Анатольевич еще решительней. – Это он от отчаяния, а на самом деле…