Норвуд

Значит, его сын принял скверну, чтобы найти какую-то особенно сильную темную тварь. Можно сказать, добровольно расстался с жизнью, чтобы спасти людей… А то, что не смог совладать с собой и бросился в бега, нисколько не обесценивает его поступка. Ведь даже после случившегося он все равно продолжил бороться со злом!

Похоже, эта история благотворно на меня подействовала – я вспомнил кое-что из сказанного Опаленной во время нашей первой встречи. Возможно, это поможет ее найти…





Глава 14




Наш театр давно заброшен. Так вышло, что труппы, приезжавшие раньше с севера, отчего-то перестали останавливаться здесь и предпочитали сразу отправляться на юг, в ближайший Сильный город. Поговаривали, некоторые пересекали наш оаз и уходили через следующую межу в другой, где городов, а значит и денег, было побольше.

Поэтому-то последнее и единственное театральное представление, на котором я был, произошло незадолго до смерти отца. Сам спектакль в памяти не сохранился, единственное воспоминание – это массивные тяжелые кресла в первом ряду.

Следом за ними стояли самые обычные лавки, места на которых стоили всего лишь одну медную монетку, но отец тогда не поскупился, и мы разместились у самой сцены. Гладкие деревянные подлокотники и высокие прямые спинки, которые наверняка закрывали весь обзор тем, кто сидел сзади, навсегда остались в воспоминаниях.

Потом отец погиб, спектакли показывать перестали, а здание театра, принадлежавшее городу, опустело. Жить там было невозможно, разрушить нелегко, поэтому о нем просто забыли. А кресла – как, впрочем, и лавки – быстро растащили предприимчивые горожане.

– И ты думаешь, слова Опаленной о том, что тебе удастся посмотреть представление из первых рядов, – начал господин Глен, выслушав мое предположение.

– Значат, что она скрывается в заброшенном театре. – Я закончил мысль сам.

Теперь, произнесенная вслух, эта идея больше не казалась мне такой уж правильной, но других-то все равно не имелось, не так ли?

– Точнее, значит, что она там скрывалась раньше, до того как мы повстречались с ней в доме, – поправился я. – Но почему бы ей не быть там и сейчас? Здание заброшенное, а таких у нас немного, слухи о нем ходили паршивые… Очень подходящее место!

Всякие небылицы о старом театре горожане стали рассказывать после того, как там помер один из окрестных жителей. Пьяный возвращался из трактира и вместо собственного дома случайно зашел туда. Не знаю, что послужило причиной смерти, но вряд ли в этом можно винить здание – скорее уж вино и пиво. Но они никакого суеверного ужаса у обывателей почему-то не вызывали, хотя явно погубили больше людей, чем все театры вместе взятые.

– Тогда следует театр проверить. – Интерфектор в очередной раз высунулся из-за гребня крыши, выискивая упырей. – Тем более что здесь все равно ничего нового не происходит…

На городской площади, прямо у входа в ратушу, действительно не происходило ничего такого, чего бы мы еще не видели – четыре человека, стоявшие вокруг большого стола, вынесенного явно из кабинета бургомистра, что-то делали с мастером Фонтеном. Что именно, было непонятно, но, судя по раздающимся крикам, – ничего хорошего.

Двигаясь по крышам, мы добрались до заброшенного театра гораздо быстрее, чем если бы петляли по извилистым улочкам. Не прошло и четверти часа, как большое посеревшее каменное здание открылось перед нами во всей красе. Украшенное колоннами, оно представляло собой одно большое помещение под покатой крышей.

Перебраться на нее вряд ли получится – слишком далеко, чтобы перепрыгнуть. Можно было бы, конечно, соорудить какие-нибудь мостки, но к чему тратить время, когда мертвяков в округе не видать, а значит, получится пройти и по земле.

– Спускаемся, – коротко скомандовал интерфектор и выхватил свой небольшой топорик.

После просторов крыш стены домов давили как-то особенно сильно – казалось, что из-за каждого угла смотрят чьи-то глаза. Поэтому до входа в театр мы шли очень осторожно, выставив перед собой оружие. Я переводил арбалет с одного дверного проема на другой, но никакой опасности не обнаружилось.

На улицах близ здания было по-настоящему тихо – слышались только покрикивания птиц да хлопки их крыльев. Вот оглушительно скрипнула ставня, и легкий ветерок, качнувший ее, сразу же умчался прочь.

– Не заперто. – Господин Глен настороженно потянул на себя одну из створок, опасаясь нападения. Однако за ней никого не оказалось.

Раньше напротив входа находилась сцена, но ее давно уже разобрали. Нехорошая репутация не отпугивала, когда можно было чем-нибудь поживиться. Пусть даже простой деревяшкой.

Но и пустым этот зал назвать было нельзя – наоборот, тут высились целые кучи какого-то хлама, который натащили окрестные обитатели.

– Аккуратнее! – шепнул интерфектор, когда я случайно наступил на большую плетеную корзину, зиявшую многочисленными прорехами. – Не шуми!

Я кивнул и сразу же задел плечом полусгнившую бочку, но на этот раз обошлось без большого грохота.

Окружающее пространство тонуло в темноте – крохотные оконца под самым потолком давали мало света. Сквозь них вечернее солнце обычно освещало сцену, но сейчас они оказались практически бесполезны.

Да и горы мусора мешали разглядеть, есть ли здесь кто-нибудь кроме нас. Однако звука мертвых шаркающих шагов слышно не было, и это внушало надежду, что никто на нас не набросится из-за очередного ящика или непонятно откуда взявшейся кучи земли.

– Не догадались зажечь фонарь на улице. – Несмотря на кажущееся спокойствие, я говорил шепотом. – Здесь опасно использовать кресало – все может вспыхнуть от одной искорки…

– Не бойся, малыш, – раздался из темного угла знакомый голос. – Найдется, кому потушить пожар!

Не знаю, где Опаленная прятала тлеющий фитиль, но его малиновый огонек мигнул на мгновение, а потом темнота разбежалась от пламени кривой свечи, которую девушка держала в руках.

Нельзя сказать, что в театральном зале стало светло как днем, но разглядеть окружающую обстановку теперь можно было довольно подробно. Вдоль стен и в некоторых проходах между горами мусора стояли мертвяки – отчего-то внучка мастера Фонтена собрала себе в услужение исключительно детей. Невысокие, с белыми застывшими лицам, они застыли неподвижно, но колеблющийся огонек заставлял тени слегка подрагивать. Казалось, что покойники вот-вот ринутся на нас.

– Мы пришли, чтобы поговорить, – несколько стелющихся шагов, и интерфектор прикрыл меня своей спиной, – а не драться…

– Разве такие, как ты, разговаривают? – негромко спросила девушка, но через мгновение сорвалась на крик, эхом разнесшийся по помещению: – Вы только убиваете нас, как зверей!

От этого вопля сердце пропустило удар – Френсис Фонтен явно была не в себе.

– Да, – спокойно согласился господин Глен, которого было не пронять такой ерундой. – Потому что вы и есть звери – дикие, опасные и безжалостные.


Не уверен, что вести беседу в таком ключе – удачная идея. Но, похоже, интерфектор знал, как правильно разговаривать с порождениями тьмы – вместо того чтобы приказать мертвым детям атаковать нас, Опаленная визгливо рассмеялась.

– А ты прав, старик! – Глаза ее расширились. – Но зачем тогда вести беседы со мной?

– Затем, что сейчас есть звери покрупнее. – Господин Глен сдвинулся немного вперед и пусть совсем чуть-чуть, но стал ближе к девушке. – И ты поможешь мне с ними справиться… Или хотя бы узнать, что им нужно.

– Ха! – усмехнулась Френсис. – Это я могу рассказать и так… Им нужны трупы, старик! Много трупов! Много детских трупов. Много маленьких детских трупов…

Она продолжала бормотать еще какое-то время, но уже в следующий миг вдруг резко отскочила в сторону – к самой стене. Огонек свечи качнулся, почти потух, но выстоял, а девушка зачем-то поместила над ним свою ладонь, да так, чтобы пламя жалило сильнее. Возможно, это самообман, но мне показалось, что сразу запахло горелой плотью.

Еще мгновение, и интерфектор бросится на Опаленную – это ощущалось так явно, что я словно видел его рывок. Но если начнется бой, конец у него может быть только один – чья-то смерть.

– Не надо, Френни! – Я не знал, зачем она это делала, но чувствовал – ничего хорошего ждать не следует.

Удивительно, но девушка сразу убрала руку от свечи и спросила:

– Откуда ты знаешь мое имя?

– Его нам сказал твой дед – мастер-писарь Фонтен, – вместо меня ответил господин Глен.

Он слегка расслабился и больше не казался готовящимся к прыжку. Интерфектор быстро посмотрел на меня, и во взгляде читались благодарность и облегчение. Похоже, рука над огнем – это и правда очень плохо.

– Ты пытал его для этого? – В голосе девушки вновь зашумела буря. – Ты пытал деда, чтобы вызнать мое имя?

– Нет! – торопливо прокричал я. – Он сам сказал!

А интерфектор добавил:

– Но сейчас его действительно пытают. Только не мои братья, а твои бывшие друзья. И если бы не толстые стены, возможно, ты могла бы слышать крики.

Даже в неверном свете свечного пламени стало видно, как от этого известия потускнели глаза девушки.

– Кто? – с трудом выдавила она. – Кто его мучает?

Интерфектор молчал. Не знаю, почему он не хотел отвечать, но спустя несколько мгновений, глядя, как бледнеет лицо Опаленной, я не выдержал:

– Карл Рокитанский!

– И он хочет, чтобы ты явилась вызволять своего деда, – сразу же добавил господин Глен. – Поэтому его крики слышны почти во всем городе – специально для тебя. Что ты такого натворила, Френсис? Что ты сделала?

– Наоборот. – Губы девушки едва шевелились. – Я кое-что не сделала… Не смогла… Не смогла начать все это… Но пришли другие и справились без меня. Если бы не я, дети остались бы живы…

Речь Опаленной разрывалась, то опускаясь до еле слышного шепота, то поднимаясь до резкого вскрика. Что именно она имела в виду, понять было трудно, но прояснилось одно – в охватившем город бедствии виновата все же не она.

– Блэлок? – быстро спросил интерфектор. – И другие упыри? Это они начали?

Девушка будто не слышала вопросов. Она продолжала говорить:

– А теперь меня ждет кара… И дед пострадает из-за моей слабости… Но я не могла… Дети не должны становиться такими…

– Но они стали, – неожиданно мягко произнес господин Глен. – Посмотри на них, девочка… Видишь их слезы? Слышишь их стоны?

Разумеется, мертвяки не плакали и никаких звуков не издавали, но Опаленная слушала интерфектора как завороженная и только кивала.

– Это слезы по потерянным родителям, девочка. – Голос мужчины набирал силу. – А стонут они по не прожитой жизни. Все это забрала у них ты!

По щекам Френни побежали мокрые дорожки, блестевшие в пламени свечи.

– И дед, спутавшийся с тьмой только ради тебя. – Не знаю, откуда интерфектору стало это известно, но говорил он очень уверенно. – Из-за тебя же принимает ужасные муки. Мы с Норвудом слышали его крики – он умирает, девочка. Умирает из-за твоей трусости, из-за твоей слабости, из-за твоей нерешительности!

Под конец господин Глен уже просто кричал. Да так, что звенело в ушах – все-таки мы находились в театре и любой звук здесь был в несколько раз громче, чем обычно.

И когда я уже хотел попросить его прекратить, мужчина вдруг перешел практически на шепот:

– Но все еще можно исправить… Ты поможешь нам, Френни?

Девушка смотрела прямо перед собой, не мигая и, похоже, даже не дыша. На руки стекал горячий воск, но ее это совершенно не беспокоило.

– Я помогу, – спустя несколько долгих мгновений ответила Френни. – Но как справиться с Карлом Рокитанским, мне неизвестно…

Почти догоревшая свеча негромко и очень уютно потрескивала.

– Убивать его нет необходимости. – Бернард Глен с облегчением выдохнул. – Нам нужно только узнать, что затевается, и освободить твоего деда. Для начала – расскажи нам все…

И Френсис Фонтен рассказала.