Незваный, но желанный

— Не останавливайте меня, маменька. Я этой лгунье все в глаза выскажу. — Анна Гавриловна притом вовсе в пространство смотрела, только губами шевелила — что-что, а лицо держать умели все женщины купеческой фамилии.

— Машенька, — вдова потрепала старшенькую по плечу, — не сердись. Нюта сейчас не понимает, что болтает. Она остынет и нас с тобою не оставит, устроимся уж как-нибудь. Хочешь в поместье поселиться, изволь…

— И маменьку с собою прихвати, — предложила Анна Гавриловна, — хорошо вам вдвоем будет, весело.

— Нюта!

— За то, что вы со Степаном сотворили…

— Замолчи.

— Ведь обещали, что если уеду, если соглашусь…

— Степана Фомича… — начала было Мария, но Нинель Феофановна что-то такое сделала под скатертью, может, за колено ущипнула, отчего барышня вздрогнула.

— Молчать, обе рты на замок! — велела вдова. — Родителя нынче потеряли, извольте скорбь проявить.

Анна Гавриловна бросила на стол салфетку, поднялась и вышла из залы.

Я посмотрела на Крестовского, он кивнул, прикоснулся пальцами к галстуку. «Ступай, если что, оберег используй», — расшифровала я пантомиму и выскользнула через другую дверь.

Нюту нашла в обширной гостиной первого этажа на мягком диванчике. Девушка рыдала, размазывая слезы по лицу. Присев рядом, я протянула ей платок.

— Тяжко…

Барышня трубно высморкалась.

— Можешь меня Геля звать, — сказала я дружелюбно и негромко, — мы ровесницы почти.

Анна молча скривилась, я вздохнула:

— Ровесницы, и сироты обе, у меня тоже из родных только мачеха.

Собеседница протянула с неожиданной злобой:

— Предупреждали меня, что ты лисица хитрая, столичная штучка.

— Это потому что рыжая, вот народ хитрость и мнит, по аналогии.

— Народ…

— Именно. Ну, чего рыдаешь? Папенька-мучитель отошел, богатой наследницей тебя оставил, заживешь теперь.

— Да много ли радости от богатства?

— Это ты мне скажи.

Голубые глазки блеснули.

— Буду теперь родственниц мучить, за смерть любимого наказывать.

— Матушку с сестрицей?

— Их! — Барышня, повеселев, села прямо, ножку на ножку закинула, вальяжно спросила: — Как у тебя получается женихов менять? На балу репортеркой представилась, нового пристава невестой, теперь его превосходительство крутишь?

— Неправда это, господин Крестовский — начальник мой строгий, а сердце только Григорию Ильичу принадлежит. — В доказательство я подняла руку с кольцом. — Приставу.

— Не живут у нас долго приставы.

— Может, лишь те, кто твоему папеньке покойному дорогу переходил?

— Много ты знаешь! — фыркнула Нюта, достала из кармана портсигар и, чиркнув спичкой, закурила пахитоску.

Поморщившись от дыма, я предложила:

— Так расскажи, постороннему человеку это легче и не опасно нисколько, я в столицу скоро уеду, а со мной и твои тайны.

— Тайны! Да все они здесь как на ладони. Был у меня любимый, был да сплыл, потому что сестрица счастья моего не желала, а родители… — Она закашлялась, сплюнула на ковер, бросила туда же окурок, прижав его к ворсу подошвой туфельки.

На пальчиках барышни желтых следов я не заметила, значит, пахитоски у нее не в привычке, значит, передо мною «фам фаталь» разыгрывает.

— Любимого ты у сестрицы отбила?


Вопрос ей понравился, он роли роковой красавицы соответствовал.

— Степан, знаешь, какой был? Красавец, офицер… Он как в доме появился, так и воспылал ко мне. Только его к Маньке подталкивали.

— И ты сразу воспылала?

— Я? — Нюта серебристо рассмеялась. — Поначалу радовалась даже, что толстухе нашей такое счастье привалило. Я ведь, Геля, добрая очень, оттого и страдаю. Думала, пусть хоть эта корова злоязыкая счастлива будет, все сплетни, что она про меня распускала, простила. На авансы Степановы в мою сторону даже не смотрела.

— Что за авансы?

— Что? — Барышня очнулась от воспоминаний. — Да обычные — букеты, вздохи. Степушка, разумеется, приличия блюл. Ежели цветы, то всем троим, но мне самый красивый букет всегда преподносился. Или вот, к примеру, приглашает он обеих барышень прогуляться, а я скажусь больной и не выхожу, так он вздыхает.

Да уж, осада так осада.

— Револьвер у него ты попросила?

— Откуда знаешь?

— Нашли его в вещах Блохина.

— Попросила! Потому что за жизнь свою боялась.

— И в кого палить думала?

— Уж нашлось бы в кого. — Анна поджала губы.

Я сменила тему:

— А когда у вас сладилось с бравым приставом? Когда ты чувства его приняла?

— В листопаде. Манька совсем вразнос пошла, подсыпала мне гадости какой-то в кушанья, я половину месяца в постели провела. Степушка о здоровье справлялся, поклоны передавал. Ну и…

— Встречались где?

— В саду либо в городе.

— На его квартире?

Ротик барышни удивленно приоткрылся.

— Да как можно? Чтоб незамужняя девица на квартиру к мужчине пошла?

«Сад? Улица? В листопаде заморозки уже. Кажется, разговор заходит в тупик», — решила я и ляпнула без экивоков:

— Про беременность ты Блохину говорила?

— Какую еще беременность?

— Из-за которой тебя в монастырь на Мокшанских болотах увезли.

— Манька насплетничала? Вранье это, как есть вранье! Мы со Степушкой даже поцеловаться ни разу не успели. Знаешь, как нас раскрыли? В саду нашем мы с милым другом в беседке любезничали, а Манька-корова из ревности…

Их застукал отец. В оправдания молодых людей не поверил, пристава избил, из дома вышвырнул.

— Орал, мол, демон в меня вселился, орал, что байстрюков не допустит. А мне пригрозил, что, если непослушание проявлю, в обитель не поеду, Степушку со свету сживет. Все они мне обещали, что Блохина не тронут. Я послушалась, а когда в Крыжовень вернулась, Степана уже на свете не было! Подлые люди! Когда убийцу этого, которого я и отцом называть не желаю, заколотым и придушенным нашли, я сразу подумала: правильно все, око за око, зуб за зуб. Я за здоровье этой Дульсинеи самую толстую свечку поставлю, чтоб ей на каторге жилось легче.

— Нюта! — В дверь гостиной заглянула Мария Гавриловна. — Маменька тебя зовет.

— Лживая корова! — припечатала ее младшенькая и, ни на кого не глядя, удалилась.

Маша посторонилась, пропуская ее, опустила голову. Я заметила слезы, предложила:

— Присядьте, передохните.

Барышня опустилась тяжело на диванчик, промокнула щеки носовым платком.

— Скорее бы все закончилось!

— Не ладите между собой?

— Не ладим. Как кошка с собакой с самого младенчества Нютиного.

— А маменька?

Девушка вздохнула.