Незваный, но желанный

— Маменька виною страдает, говорит, припадки сестрицы от Калачевых по женской линии пошли.

— Припадки?

— И фантазии всякие. Она не злая, в общем, Аннушка, но иногда как демон в нее вселяется.

Мария Гавриловна говорила рассудительно и была лет на десять старше меня, поэтому «тыкать» ей я не стала.

— Этот демон вашу сестрицу на адюльтер с Блохиным толкнул?

Барышня пожала рыхлыми плечами.

— Кто ж теперь разберет.

— Ревновали жениха к сестрице?

— Никогда. Вы, Евангелина Романовна, сперва на нее, красотку, взгляните, после на меня. Неужели у меня хоть единый шанс против Нюты был? Я смирилась, даже радость пыталась почувствовать, что у Степана Фомича все сладилось.

Следуя моим уточняющим вопросам, старшая барышня Бобруйская изложила мне свой вариант истории. Любви к жениху-изменщику она не скрывала, обиды не показывала. Степан сделал Марии предложение, она знала, что чувств он особых не питает, но согласилась. Тогда, в отсутствие других перспектив, Степан Фомич говорил о браке, как о содружестве двух взрослых неглупых людей, говорил, что в жене ценит не внешность, а доброту. Это уже потом Маня поняла, что он ей, дурнушке, голову морочил.

— Понимаете, в комплименты либо объяснения в любви я бы не поверила. А так… Тем более, что папенька постоянно Степану Фомичу на женитьбу намекал при свидетелях. Мы решили не торопиться с оглашением, чтоб на Пасху венчаться. В жовтне у Степана с батюшкой какая-то размолвка произошла, тут и сестрица Анна Гавриловна решила в бой вступить.

По словам Маши, Нюта буквально преследовала пристава, донимая его своими ужимками. Бессчетные как бы случайные встречи наконец завершились девичьей победой, Маша видела прогуливающуюся парочку то здесь, то там, Анна Гавриловна кокетливо сообщала сестрице, что ничего такого между ними нет. Только и слухи пошли.

— Отчего же Нюта так располнела? — спросила однажды Нинель Феофановна и отправилась с младшей дочерью к лекарю.

Вернулась они в разном настроении, маменька в тревоге, сестрица — довольная обновками, после посещения кабинета она по лавкам модным прошлась. Нинель Феофановна на расспросы падчерицы отнекивалась, но заперлась с супругом для тайного семейного разговора.

— Когда это было? — спросила я.

— Листопада двадцать девятого числа, — ответила Маша. — Дату эту я так прекрасно запомнила, потому что тридцатого батюшка Нюту со Степаном в беседке нашей в саду застал, и мы сразу в дорогу засобирались.

— Ваша сестрица утверждает, что в интимной связи с приставом не состояла.

Мария Гавриловна невесело улыбнулась.

— Она не помнит просто, при ее припадках — обычное дело.

«И вообразимее, чем непорочное зачатие», — подумала я, а вслух предположила:

— То есть Анна Гавриловна вполне могла и батюшку порешить, не приходя в сознание?

— Это невозможно.

Я поняла, что такие мысли Марию тоже посещали.

— А, например, письмо написать? — Передав собеседнице улику, я смотрела, как по мере чтения ее глаза наполняются слезами.

Вернув мне письмо, она помолчала, справляясь с чувствами, и сказала:

— Это не Нютин почерк. Предположу, что это батюшка послание составил.

— Почерк явно женский.

— Это вас завитушки обманули. — Девушка вздохнула. — Да вы у кого угодно спросите, хоть у господина Хруща.

— Анна Гавриловна его также опознает?

— Разумеется. — Мария поднялась с дивана. — Мне, Евангелина Романовна, возвращаться надобно.

— Еще один вопрос, — остановила я ее. — Фамилию того лекаря, к которому Нинель Феофановна Нюту водила, помните?

— Фамилию? — Барышня наморщила лоб. — На Швейной улице у него кабинет… Он всех нас пользует, лысоватый такой, из ссыльных. Халялин!

Поблагодарив, я сослалась на головную боль и желание подремать в одиночестве, а дождавшись, когда собеседница уйдет, выбралась из дома черным ходом.

— Попович, вы меня в гроб угоните! — ругался Крестовский через два с половиной часа, когда я уже снимала в прихожей позаимствованный у истопника тулуп и дожевывала ватрушку, купленную на базарной площади. — Было же велено ни на шаг…

— Ваше пре-превосходительство, — пропела я и чмокнула чародея в нос, вызвав его немалое удивление, — кто у нас молодец? Я у нас молодец!

— Вы пьяны?

— Пришлось чуточку для сугреву и беседы поддержания.


Ноздри начальства раздулись:

— Спирт?

— Экий вы сыскарь! — похвалила я, взъерошив львиную начальственную гриву. — Ладно, работаем. Семейство где? Ждут вердикта? А приказные? Собачку мне еще подать!

Последнее, что я увидела, — синие как сапфиры глаза Семена Аристарховича и длинные его белые пальцы, плетущие волшбу. Мятой запахло уже в темноте, я заснула.



Богатый терем купца Бобруйского погружался в сумерки. Вечерело, даже самые стойкие из скорбящих, сидящие за длинным поминальным столом, начинали подумывать об уходе. До безобразия напившийся Хрущ рыдал, обхватив за плечи мажордома.

— Гаврила Степанович! Барин! На кого…

— Андрон Ипатьевич! — Маша Бобруйская разомкнула мужские объятия, отвела адвоката в смежную со столовой гостиную. — Присядьте, выпейте кофе.

В ее руках появился пузырек темного стекла, содержимое масляной струйкой полилось в чашечку.

— Никто его не любил, барина, — всхлипнул Хрущ, опускаясь на стул. — А я любил.

— Это потому, что батюшка вас с малолетства… Пейте.

— Маня… — Адвокат обхватил стоящую девушку за бедра, уткнувшись лицом ей в живот, забормотал невнятно. — Он же добрый был, батя твой.

— Был да весь вышел. Пусти.

— Не пущу! Ты мягкая и пахнешь хорошо. А ежели боишься, что я тебя того… этого… Так сообщу тебе без утайки, чтоб ты знала…

Девушка вырвалась, схватила адвоката за волосы и, запрокинув ему голову, влила в рот содержимое кофейной чашечки.

— Не трудись, Андроша, все про тебя все знают.

Хрущ закашлялся, разбрызгивая бурую слюну.

— Зелье какое?

— Такое. — Маша присела в соседнее кресло. — Назову его «Отрезвин», лавку аптечную открою, да и буду им торговать.

— Вся в батю, знаешь, где выгоду поиметь. — Хрущ потер лицо, поморгал, удивленно проговорил: — Действительно весь хмель улетучился!

— Вот и славно. Его превосходительство горничную прислал, они скоро с Евангелиной Романовной к нам выйдут.

— Откуда?

— У барышни мигрень приключилась, в диванной прилегла.

Адвокат зевнул украдкой и вдруг испуганно вытаращил глаза:

— Что ты там про «все всё знают» говорила? Все? И барин знал?

Мария Гавриловна кивнула.

— Думаешь, почему, когда ты лет десять назад свататься ко мне пришел, он тебе по уху съездил?

— И после денег дал, чтоб адвокатскую практику открыть… — Хрущ заплакал, но тихо, без всхлипов.

Маша поморщилась.

— Дело прошлое, не нужно сейчас ворошить. Не рыдай и не пей больше, нам твоя помощь нынче понадобится.

— Какая помощь?

— Адвокатская. Эта Попович до мигрени своей очень любопытные вопросы мне задавала. Не верит она в вину актерки Дульсинеи, другого подозревает, а точнее — другую. И очень меня это тревожит, Андроша. Потому что…

— Маня, — по-бабьи всплеснул руками Хрущ, — это ведь не ты? Не ты Гаврилу Степановича порешила?

Девушка лизнула вымазанный чернилами пальчик и стала оттирать пятно носовым платком.





ГЛАВА ШЕСТАЯ,

в коей надворная советница утоляет свою страсть к театральным эффектам во имя закона и правопорядка