Незримые

– Папа? – Одесса никак не ожидала увидеть отца, но вместе с тем его появление в катакомбах в самом центре Нью-Йорка воспринималось вполне буднично. Она вдруг успокоилась, расслабилась. – Откуда ты взялся?

Он замер в нескольких шагах от нее и робко улыбнулся:

– Почему ты перестала меня навещать?

Одессу переполняло раскаяние, зато теперь она наконец-то сможет объясниться, высказать наболевшее.

– Не хватило сил. Ты предал своих клиентов. Предал семью. Предал меня… – на последнем слове ее голос дрогнул, но она сумела продолжить: – …меня, ту, что всегда поддерживала тебя. Защищала в суде. Оправдывала перед людьми. А ты выставил нас полными идиотами. Меня особенно. Ты разбил мне сердце.

– Знаю. – Отец осторожно шагнул вперед. – Я виноват. Но ты даже не представляешь, как мучительно и одиноко сидеть за решеткой.

– Извини, папа. Я люблю тебя, очень люблю, но…

– Сумеешь ли ты простить меня? – Отец приблизился еще на шаг и раскрыл объятия. – Пожалуйста.



Блэквуд развернул кожаный сверток, не сводя с призраков глаз, и на ощупь достал ампулу. Силуэты обступали его, хотя их ноги не двигались, они плыли по воздуху, словно облака на ветру. Хуанита натравила их на врага в надежде, что тот воспользуется могущественным заклинанием и растратит все силы на борьбу.

Однако вышло иначе. Блэквуд откупорил ампулу из зеленого стекла, щедро сбрызнул руки раствором оттенка белой розы, потом убрал ампулу на место и сунул сверток в карман.

Потом потер ладони, распределяя жидкость, и воздел руки к восставшим из гроба рабам. С губ срывались фразы на языке Енохианских ангелов. От пальцев пошла золотистая дымка. Блэквуд распахнул объятия, и дымка окутала его коконом медового света. Призраки ускорили шаг и, набычившись, приготовились к атаке.

Содрогаясь всем телом, Блэквуд вбирал в себя истерзанные души. Вместо сопротивления он поглощал их страдания, боль, страх, горечь, ожесточение. Пропускал их агонию через себя.

Хуанита напутствовала свою армию. Отравляла ее тьмой. Злобой.

Нельзя излечить страдающие души, но можно сообщаться с ними, попробовать достучаться до сердец.

Вас эксплуатировали при жизни. Так боритесь после смерти, не дайте злу восторжествовать, внушал Блэквуд.



Глаза Одессы наполнились слезами. Простить отца… Разве не об этом она мечтала многие годы?

Нет. Некоторые преступления – личные, эмоциональные – не заслуживают прощения.

– Папа, извини, не могу… – пробормотала она.

Замешательство в его взгляде сменилось огорчением… и яростью.

И вот перед ней уже не отец, а Эрл Соломон. Он занес руку и наотмашь ударил ее по лицу. Одесса пошатнулась и рухнула на каменный пол.

Потрясенная, она подняла голову; челюсть болела, в ушах стоял звон. Одесса озиралась по сторонам в поисках отца, как вдруг ее осенило. С глаз словно упала пелена.

Эрл Соломон, в больничной пижаме и носках, с нечеловеческой скоростью рванул к ней, намереваясь в прыжке раздробить ей горло. В последний момент Одесса увернулась, старик навалился на нее, молотя кулаками по мягкой плоти. Поначалу Одесса просто блокировала удары, но Соломон был неутомим. Если ничего не предпринять, он просто забьет ее до смерти.

Одесса перевернулась, сбросив противника, и поползла прочь. Короткая передышка освежила в памяти образ прежнего Соломона, человека, внушавшего ей искреннюю симпатию и уважение.

– Нет! – взмолилась Одесса.

Но того Эрла Соломона больше не было.

С поразительной для старческого тела проворностью Пустота вскочил и бросился на нее, грозно потрясая руками над головой. Одесса привстала, чуть подалась вперед и, протаранив нападавшего, перекинула его через бедро. С душераздирающим хрустом Пустота шлепнулся на голый бетон.

По щекам Одессы струились слезы горечи и отчаяния.

– Не надо! – выкрикнула она, заметив, что тварь снова готовится к атаке. – Не вынуждайте меня.

Но он уже разогнался и врезался в нее всей массой. Столкновением их отбросило в разные стороны.

– Прекратите!

Пустота был неумолим. Бешеный пес, психопат и терминатор в одном флаконе. Демон успел вскочить, и Одесса различила за его спиной груду досок и торчащие из ящика инструменты.

Костлявые пальцы впивались ей в висок, щеку, стараясь ослепить. Извернувшись, Одесса пнула старика в коленную чашечку, высвободилась и, шатаясь, плюхнулась на доски.

Не отводя глаз от Пустоты, она пыталась нащупать какое-нибудь оружие. Пальцы стиснули рукоять молотка. Одесса попробовала подняться, но Пустота был начеку и ногой выбил молоток из ее рук. Одесса рухнула плашмя, лихорадочно цепляясь за ящик с инструментами, вскоре нашарила хорошо знакомый выпуклый деревянный набалдашник.

Пустота развернул ее к себе и оскалился. Еще немного, и вцепится в кожу. Одесса упиралась левым локтем ему в гортань, кадык, но тщетно. Лязгающие челюсти зависли в миллиметре от ее лица.

– Господи, прости, – пробормотала Одесса сквозь стиснутые зубы. – Эрл, бога ради, простите.

Стальное шило вонзилось Пустоте в основание черепа и через большое отверстие вошло в мозг.


Глаза твари расширились, изо рта вывалился распухший язык. С истошным воплем Одесса оттолкнула корчащееся тело и поползла прочь.

Устроившись на безопасном расстоянии, она с облегчением и горечью наблюдала за конвульсиями существа. Ее туловище, колени и бедра превратились в сплошной синяк. Она в изнеможении опустилась на каменный пол и судорожно втянула в себя воздух.

Но рассиживаться некогда, надо вставать. Конвульсии прекратились, в жутком сумраке подземелья вырисовывался неподвижно распростертый старик.

Подобно игре теней, над Соломоном заклубился пар. Потянуло гарью… Пустота! Одесса заслонилась руками, отпрянула – как вдруг ее пронзил острый спазм. Позвоночник выгнулся, голова запрокинулась назад. Ослепительная вспышка боли… а после по венам разлилось благодатное тепло, конечности обмякли, на сердце воцарился покой.



Душа и тело Блэквуда бились в чудовищной агонии, но он не противился мятежным призракам, напротив – разделял их терзания, смирением подавляя злую волю колдуньи.

Хуанита, жрица, майомберо, рассвирепела. Пока она пыталась вернуть былую власть над невольниками, гнездившийся в ней демон явился на свет. От женщины в белом отделилась призрачная проекция Орлеаны Блэквуд. Хьюго обратился к утраченной возлюбленной, а та вперила в него пронзительный взгляд черных глаз. Переломный момент в битве за души рабов настал.

Призраки облепили Блэквуда, укрепив его дух, но ослабив тело.

Возвращайтесь, внушал он. Возвращайтесь, откуда пришли.

Блэквуд содрогнулся, когда лиловые силуэты начали отступать вглубь склепа.

Проекция Орлеаны издала леденящий кровь вопль.

Даруй им вечный сон и покой.

Орлеана боролась. Она предприняла последнюю отчаянную попытку возродить в усопших давнюю ненависть, разбередить старые раны и завладеть сокрушительной силой, порождением вечных мук.

Лиловое облако накрыло ее с головой, белая развевающаяся сорочка потемнела от фиолетовой до иссиня-черной. Плотной, удушающей завесой призраки увлекали Орлеану в разверстую могилу.

Ноги у Блэквуда подкосились, и он завалился на бок, глядя, как последние клубы маслянистого тумана исчезают в земле.

Обретя равновесие, он, шатаясь, поднялся – опустошенный, точно улей, из которого вылетел рой рассерженных пчел. Под сводами склепа воцарилась мертвая тишина.

Любимый.

Хьюго похолодел. За четыреста пятьдесят лет он повидал всякого, не боялся почти никого и ничего, но при звуках этого голоса волосы неизменно вставали дыбом. На негнущихся ногах он обернулся к катакомбам.

Из мрака навстречу ему шагнула Орлеана. Не демон. Не порождение тьмы. А прежняя Орлеана, с алебастровой кожей, лучистыми глазами и в тончайшей ночной сорочке, колыхавшейся на ветру.

– Любимая, – прошептал Блэквуд.

– Ты спас меня. – Чарующая улыбка, распахнутые объятия. Его Орлеана. – После стольких лет. Отныне мы навсегда будем вместе.

– Любовь моя, – сдавленно произнес Блэквуд; из его горла вырвался всхлип.

– Иди же, обними меня. И мы снова сольемся воедино.

– Да, родная, но прежде позволь… позволь взглянуть на тебя. – Его юная, прелестная супруга. Очаровательная, как в пору их любви. – Подари мне это мгновение.

Орлеана вняла просьбе. Она расправила плечи и улыбнулась – воплощение красоты, молодости, здоровья и счастья.

– О Хьюго! – воскликнула она, не в силах больше сдерживаться. – Почему же ты медлишь? Обними меня. Даже секунда промедления – пытка.

Раскинув руки, Орлеана устремилась к нему. Блэквуд раскрыл объятия, но в последний момент вцепился в хрупкую шею.

Его пальцы стискивали ей горло, перекрывая доступ кислорода. На лице Орлеаны отразились боль и недоумение.

Преисполненный нежности взгляд Блэквуда теперь пылал праведным гневом. В тот же миг колдовство рассеялось, за маской Орлеаны проступили черты Одессы Хардвик.

Блэквуд опешил. Почему она, а не Эрл Соломон?

Воспользовавшись коротким замешательством, Пустота высвободился и приложил Блэквуда о каменную стену так, что у того зазвенело в ушах. Не колеблясь Одесса подскочила к нему, в глазах сквозило безумие. Нет, не Одесса. Демон. Пустота.

Пустота с нечеловеческой скоростью бросился на Блэквуда, схватил и отшвырнул как былинку. Хьюго ударился о каменный выступ и приземлился недалеко от могил. Разинув рот в беззвучном крике, Пустота предпринял новую атаку, но отлетел в сторону, отброшенный мощным ударом ботинка, готовым добить противника.

Блэквуд вскочил, достал из кармана сверток и вытащил оттуда клинок с тонким лезвием. Он отторгнет Пустоту и будет удерживать с помощью парализующего заклинания, пока не явится подкрепление.

Разогнавшись, демон в облике Одессы протаранил его с фланга. Сверток вместе с содержимым плюхнулся в пыль. Блэквуд ничком рухнул на каменные плиты, но быстро перевернулся и успел перехватить Пустоту в прыжке.

Одной рукой взял его за горло, второй нащупал клинок.

Пустота молотил по сопернику кулаками. Удары сыпались почти без остановки. Блэквуд крепче стиснул пальцы и занес над головой твари кинжал:

– Простите, агент Хардвик.