Неподходящее занятие для женщины[= Неженское дело]

Корделия поразилась, насколько болезненным может оказаться любое, даже мелкое предательство. Но разве у нее есть право винить мисс Маркленд? Уж наверное, инспектор взялся за нее с умом и убедил, что ее откровенность – в интересах самой Корделии. Теперь и она может совершить предательство. Кстати, такое объяснение придаст ее словам вес, ибо они не станут прегрешением против правды.

– Мне хотелось от нее избавиться. Она рассказала мне кошмарную историю о своем незаконнорожденном ребенке, свалившемся в этот колодец и утонувшем. Я только что сама спаслась оттуда же. Я не желала этого слышать, просто не могла вынести. Я наврала ей про пистолет, чтобы заставить ее уйти. Я не просила ее исповедоваться мне, это было несправедливо. Она взывала о помощи, но мне нечем было ей помочь.

– А может быть, вы хотели избавиться от нее по другой причине? Разве вы не знали, что вашему обидчику предстоит вернуться, чтобы снова снять с колодца крышку и представить вашу гибель как несчастный случай?

– Если бы я действительно считала, будто мне грозит опасность, то, наоборот, умоляла бы ее забрать меня с собой в Саммерсет-Хаус. Разве бы я осталась ждать в коттедже одна, не имея пистолета?

– Нет, мисс Грей, тут я вынужден поверить. Вы бы не стали сидеть ночью в коттедже одна без пистолета.

Впервые Корделию охватил отчаянный страх. Игрой уже не пахло. Все это никогда и не было игрой, хотя допрос в кембриджской полиции отчасти напоминал формальное состязание, результат которого предсказуем и оттого не вызывает тревоги, поскольку один из соперников не ведает, что втянут в игру. Теперь же все было по-настоящему. Если он обманом, убеждением, силой заставит ее сознаться, она очутится в тюрьме по статье за сокрытие преступления. Сколько лет дают за сокрытие убийства? Она прочла где-то, что тюрьма Холлоуэй пропитана мерзким запахом. У нее заберут ее одежду. Она будет томиться в камере, как в клетке. За хорошее поведение могут сократить срок, но как можно хорошо себя вести в тюрьме? Возможно, ее отправят в открытую тюрьму. «Открытая»! В самой терминологии заложено противоречие. А как она станет жить дальше? Где возьмет работу? Какова степень личной свободы человека, на котором общество поставило клеймо отверженного?

Участь мисс Лиминг тоже вызывала у нее ужас. Где она сейчас? Она не смела спрашивать об этом Дэлглиша, да и само имя мисс Лиминг они почти не упоминали. Может быть, она прямо сейчас находится в одной из комнат Нью-Скотланд-Ярда, может быть, ее тоже допрашивают? Насколько на нее можно положиться, если к ней применят давление? Собираются ли они устроить заговорщицам очную ставку? Вдруг сейчас распахнется дверь, и к ним в кабинет введут мисс Лиминг – осознавшую вину, полную раскаяния и язвительных упреков? Кто из них окажется слабее?

До нее донесся голос инспектора. Кажется, он жалеет ее.

– У нас есть кое-какие свидетельства того, что в ту ночь пистолет находился у вас. Один человек, проезжавший милях в трех от Гарфорд-Хауса, сообщил, что увидел на обочине машину, но, остановившись, чтобы спросить, чем можно помочь, был встречен пистолетом, зажатым в руке молоденькой женщины.

Корделия вспомнила, как в сладкий аромат и тишину летней ночи ворвалось его горячее дыхание и крепкий алкогольный запах.

– Он был, наверное, выпивши. Думаю, полиция остановила его в ту ночь и попросила дыхнуть, вот он и выдумывает. Не знаю, зачем ему это понадобилось, но он говорит неправду. У меня не было пистолета. Сэр Рональд забрал его у меня в первый же вечер в Гарфорд-Хаусе.

– Столичная полиция задержала его, но он оказался не так сильно пьян. Думаю, он будет настаивать на своей версии. Он говорил очень уверенно. Конечно, он вас пока не опознал, зато смог описать машину. Ему показалось, будто у вас трудности с двигателем, вот он и остановился предложить помощь. Вы неверно поняли его намерения и пригрозили пистолетом.

– Я отлично поняла его намерения. Но пистолетом я ему не грозила.

– Что вы ему сказали, мисс Грей?

– «Оставьте меня, или я вас убью!»

– Коль скоро у вас не было оружия, угроза, выходит, была ничем не подкреплена?

– В любом случае я не стала бы его убивать! Но это заставило его убраться.

– Так что же произошло на самом деле?

– У меня в ящичке для перчаток лежал гаечный ключ. Когда он просунул голову ко мне в окно, я схватила гаечный ключ и пригрозила ему им. Только никто в здравом уме не принял бы гаечный ключ за пистолет!

Он и не был в здравом уме. Единственный человек, видевший ее в ту ночь с пистолетом в руках, – тот нетрезвый водитель. Она знала, что одержала пусть маленькую, но победу, поборов желание изменить собственную версию. Берни был прав; она вспомнила его совет, вернее, совет главного инспектора, и она представила, как он произносит его своим глубоким, хрипловатым голосом: «Если вас искушают, стремясь выманить признание, не отходите от своих первоначальных показаний. Ничто не воздействует на присяжных лучше, чем последовательность. Я бывал свидетелем триумфа самой нелепой защиты только благодаря тому, что обвиняемый не отступал от своей версии. В конце концов это всего-навсего борьба ваших слов с чужими; при наличии знающего советчика это уже половина пути к обоснованному сомнению».

Инспектор снова что-то говорил. Корделия тщетно пыталась сосредоточиться на его словах. Последние десять дней ей не удавалось толком выспаться – возможно, виной тому была постоянная усталость.

– Думаю, в ту ночь, когда его настигла смерть, Крис Ланн нанес вам визит. Не вижу иной причины, зачем ему понадобилось мчаться именно по этой дороге. Один из свидетелей аварии показал, что его фургончик вылетел откуда-то сбоку так шустро, будто за ним гнались все черти из ада. Его кто-то преследовал – не вы ли, мисс Грей?

– У нас уже заходил об этом разговор. Я ехала на встречу с сэром Рональдом.

– В такой час? И в такой спешке?

– Мне хотелось срочно увидеться с ним, чтобы сообщить свое решение – не продолжать больше расследование. Мне не хотелось ждать.

– А потом все-таки ждали, разве нет? Вы уснули в машине, съехав на обочину. Поэтому и минул час между моментом, когда вас видели на месте аварии, и появлением в Гарфорд-Хаусе.

– Мне пришлось остановиться. Я была слишком утомлена и знала – ехать дальше было бы опасно.

– Как и то, что теперь можно спокойно выспаться. Ведь тот, кого вы опасались больше всего, уже мертв.

Корделия ничего не ответила. В кабинете воцарилось молчание, однако ей казалось, что в воздухе висит не осуждение, а сочувствие. Как некстати эта усталость! И как жаль, что ей не с кем обмолвиться словечком об убийстве Рональда Келлендера! Берни оказался бы сейчас совершенно бесполезен. Для него моральная дилемма, составлявшая сердцевину преступления, не представляла бы ни малейшего интереса, он не усмотрел бы в ней никакого смысла, кроме путаницы очевидных фактов. Ей было нетрудно представить его грубые и бесхитростные замечания насчет отношений Элизы Лиминг с Ланном. Инспектор мог бы ее понять. Она вообразила такой разговор. Ей вспомнились слова Рональда Келлендера о том, что любовь так же разрушительна, как и ненависть. Согласился бы Дэлглиш со столь унылой философией? Вот бы спросить! Она догадывалась, что в этом-то и состоит подлинная опасность – не в соблазне исповедаться, а в жажде довериться. Понимает ли он, каково ей? Может быть, это часть его тактики?

В дверь постучали. Констебль в мундире вручил Дэлглишу записку. Пока он читал, в комнате не прозвучало ни единого звука. Корделия заставила себя заглянуть ему в лицо. Кроме серьезности, на нем не было никакого выражения. Прочитав записку, он еще долго смотрел на нее, не торопясь нарушить молчание. Корделия решила, что у него в голове вызревает какое-то решение. Спустя минуту он сказал:

– Это касается известного вам человека, мисс Грей. Элизабет Лиминг больше нет. Она погибла два дня назад, сорвавшись на машине с обрыва в море к югу от Амальфи. В этой записке говорится об опознании трупа.

Корделию охватило такое небывалое облегчение, что ей едва не сделалось дурно. Она сжала кулаки и почувствовала, что по ее лбу стекает пот. В следующую секунду ее стал колотить озноб. Ей и в голову не приходило, что он может обманывать ее. Она знала – он умен и безжалостен, но считала не требующим доказательств, что он не станет ей лгать. Она прошептала:

– Мне можно домой?

– Да. Наверное, вам нет особого смысла оставаться?

– Она не убивала Рональда Келлендера. Он забрал у меня пистолет. Он забрал пистолет…

Что-то произошло у нее с горлом. Она не могла вымолвить больше ни слова.

– Вы твердите мне об этом с самого начала. Не думаю, что вам следует это повторять.


– Когда мне вернуться?

– Скорее всего вам не придется возвращаться, если вы не решите что-либо мне рассказать. Как говорится, вас попросили помочь полиции. Вы помогли ей. Спасибо.

Она одержала победу и теперь свободна. Она в безопасности и зависела теперь, после смерти мисс Лиминг, только от себя самой. Ей не придется снова брести в это страшное место. Облегчение, столь неожиданное и невероятное, было трудно вынести, и она разразилась бурными, неудержимыми слезами. До ее слуха доносились негромкие слова утешения, произносимые сержантом Маннеринг, а в кулаке оказался протянутый инспектором белый носовой платок. Уткнувшись лицом в свежевыстиранную ткань, сохранившую запах прачечной, она выложила все, что не давало ей покоя. Как ни странно, ее несчастье оказалось связанным с Берни. Подняв залитое слезами лицо и не заботясь больше о производимом впечатлении, она выдала последний довод, самый убийственный и бессмысленный:

– …а когда вы его выставили за дверь, то ни разу даже не поинтересовались, как его дела. Вы даже не явились к нему на похороны!..

Он принес стул и уселся с нею рядом. Она приняла из его рук стакан воды. Стекло оказалось очень холодным, и это подействовало на нее успокаивающе; жадно глотая воду, она с удивлением отметила, что ее, оказывается, мучила нестерпимая жажда. Осушив весь стакан, она откинулась на спинку стула, тихонько икая. Сообразив, насколько это неприлично, она чуть была не закатилась истерическим хохотом, но вовремя взяла себя в руки. Подождав пару минут, он мягко сказал:

– Мне жаль вашего друга. Я сначала не понял, что вашим партнером был тот самый Берни Прайд, с которым мы вместе работали. Хуже того, я о нем вообще позабыл. Если это сможет вас утешить, то ваше дело могло завершиться совсем по-другому, если бы не моя забывчивость.

– Вы выставили его. Он хотел всего-навсего работать детективом, но вы лишили его такой возможности.

– Правила найма и увольнения людей в столичной полиции не так-то просты. Но что верно, то верно: он мог бы оставаться полицейским, если бы не мое вмешательство. Но детективом он бы не стал.

– Он был не столь уж безнадежен.

– Увы, именно безнадежен. Хотя я начинаю подозревать, что, возможно, недооценивал его.

Корделия отдала ему стакан. Их глаза встретились, и они улыбнулись друг другу. Жаль, что Берни не слышал их, подумалось ей.



Спустя полчаса Дэлглиш сидел в кабинете заместителя начальника полиции. Они недолюбливали друг друга, однако это сознавал лишь один из них – тот, кому не было до этого дела. Дэлглиш отчитался связно и логично, ни разу не заглянув в свои записи. Таковы были его правила. Заместитель начальника всегда усматривал в этом тщеславие и стремление выделиться. Сегодняшний отчет не был исключением.

– Как вы догадываетесь, сэр, – заканчивал Дэлглиш, – я не предлагаю доверять все это бумаге. Надежные доказательства все равно отсутствуют, а, как мы частенько слышали от Берни Прайда, чутье – хороший помощник, но плохой хозяин. Боже, он был неистощим на подобные банальности. Ему нельзя отказать в уме и рассудительности, но все, к чему бы он ни прикасался, включая идеи, рассыпалось в прах. Казалось у него не мозги, а полицейский блокнот. Помните дело Клендона, убийство с помощью огнестрельного оружия? Кажется, это было в 1951 году.

– А что, стоит это помнить?

– Нет. Но мне было бы полезно помнить поточнее.

– Не знаю, куда вы клоните, Адам. Но если я вас правильно понял, вы подозреваете, что Рональд Келлендер прикончил собственного сына. Рональд Келлендер мертв. Вы подозреваете, что Крис Ланн покушался на жизнь Корделии Грей. Ланн мертв. Вы предполагаете, что Элизабет Лиминг убила Рональда Келлендера. Но и она мертва.

– Да, все очень чисто и удобно.

– Вот я и предлагаю, чтобы мы оставили это в том виде. Начальник полиции недавно имел беседу с доктором Хью Тиллингом, психиатром. Психиатр взбешен тем, что его сын и дочь подверглись допросу по поводу гибели Марка Келлендера. Я готов растолковать доктору Тиллингу, в чем состоят его гражданские обязанности – о своих правах он и так наслышан, – раз уж вам это так необходимо. Но разве можно чего-нибудь добиться, снова повидав обоих Тиллингов?

– Не думаю.

– Или побеспокоив Сюрте насчет француженки, которая, по словам мисс Маркленд, навещала парня в коттедже?

– Полагаю, мы можем обойтись без всех этих сложностей. В живых остался всего один человек, знающий правду об этих преступлениях, но она выйдет сухой из воды, как бы мы ее ни допрашивали. Я готов подчиниться здравому смыслу. Чаще всего в работе с подозреваемыми нам помогает бесценный союзник, затаившийся у них в душе и рано или поздно выдающий их с головой. Но на ней, как бы она ни врала, нет ни малейшей вины.

– По-вашему, она вбила себе в голову, что все это чистая правда?

– По-моему, эта молодая женщина, напротив, не питает ни малейших иллюзий. Я проникся к ней симпатией, но все равно радуюсь, что мне не придется встречаться с ней снова. Мне не улыбается при самом заурядном допросе испытывать такое чувство, будто я совращаю малолетних.

– Так что мы можем доложить министру, что его однокашник сам поднял на себя руку!

– Можете сообщить ему, что мы уверены – никто из живущих ныне на земле не притрагивался к курку. Нет, не так. Даже он сможет догадаться, что тут что-то не то. Лучше скажите – он может спокойно положиться на вердикт коронерского следствия.

– Было бы куда спокойнее, если бы он сразу удовлетворился этим.

Мужчины помолчали. Потом Дэлглиш сказал:

– Корделия Грей права. Мне следовало поинтересоваться судьбой Берни Прайда.

– Никто не ждал от вас этого. Это не входило в ваши обязанности.

– Конечно, нет. Но мы чаще всего совершаем серьезные просчеты именно вне наших служебных обязанностей. Я нахожу иронию и какое-то извращенное удовлетворение в том, что Прайд сумел за себя отомстить. Как бы это дитя ни напроказничало в Кембридже, руководил всем он, Берни.

– Вы увлекаетесь философией, Адам.

– Просто становлюсь рассудительнее, а может, и старею. Иногда приятно испытать чувство, что некоторым делам лучше остаться нераскрытыми.



Здание на Кингли-стрит встретило Корделию все тем же видом и запахом. От этого уже не избавишься. Однако кое-что было по-другому. Перед дверями конторы ее поджидал мужчина в тесном голубом костюме с пристальным взглядом крохотных глазок, спрятавшихся среди складок кожи.

– Мисс Грей? Насилу вас дождался. Моя фамилия Фрилинг. Я увидел табличку и решил попытать счастья. – У него был алчный, похотливый взгляд. – Как я погляжу, вы не совсем такая, как я ожидал. Не такая, как остальные частные детективы.

– Чем я могу вам помочь, мистер Фрилинг?

Он мельком оглядел лестницу и, кажется, остался доволен ее неприглядностью.