Неподходящее занятие для женщины[= Неженское дело]
Часть 21 из 23 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– А ее отец? Так ничего и не заподозрил?
– Он презирал ее за набожность и психологически был неспособен преодолеть это презрение и заподозрить обман. Кроме того, ему отчаянно хотелось внука-наследника. Ему и в голову не приходило, что ребенок мог оказаться чужим. Кроме того, у него было на руках медицинское заключение. После третьего посещения Италии мы сказали доктору Сартори, что мистер Келлендер тревожится за здоровье дочери. Выполняя нашу просьбу, он и написал оптимистическое заключение о протекании беременности. Мы прибыли во Флоренцию за две недели до родов и дождались их там. К счастью, Марк появился на свет на день-два раньше срока. Мы предусмотрительно определили несколько более ранний срок родов, чтобы создалось впечатление, что они у Эвелин преждевременные. Доктор Сартори сделал все необходимое с безупречным мастерством, и вся троица возвратилась домой с ребенком и свидетельством о рождении на нужную фамилию.
– Спустя девять месяцев миссис Келлендер умерла, – напомнила Корделия.
– Он не убивал ее, если вы вообразили именно это. Он вовсе не был чудовищем, каким вы его себе представляете, во всяком случае, в то время. Но в каком-то смысле мы оба довели ее до кончины. Ей был нужен настоящий специалист, а не этот беспомощный дуралей Гледвин. Но мы все втроем опасались, что от хорошего врача не скроется, что она никогда не была матерью. Она беспокоилась на этот счет ничуть не меньше нас и настояла не обращаться к другим врачам. Она полюбила ребенка, а потом умерла. Состоялась кремация, и мы решили, будто опасность миновала навсегда.
– Умирая, она оставила Марку записку, всего лишь закорючку в молитвеннике. Группу крови.
– Группа крови – опасная ниточка. Рональд знал результаты анализов. Но после ее смерти мы перестали бояться даже этого.
Воцарилось длительное молчание. К мосту приближались туристы. Мисс Лиминг сказала:
– Вся ирония в том, что Рональд никогда его по-настоящему не любил. Дедушка обожал Марка; тут никаких трудностей не возникало. Он оставил половину состояния Эвелин, и она автоматически перешла ее мужу. Вторая половина причиталась Марку в двадцать один год. Но Рональду никогда не было дела до сына. Оказалось, он не способен испытывать к нему любви; мне тоже запрещалось любить его. Я наблюдала, как он рос, потом пошел в школу. Но любить его мне не позволялось. Зато я вязала ему бесчисленные свитера. Это стало наваждением. По мере того как он взрослел, вязка усложнялась, шерсть становилась все толще. Бедный Марк, он, должно быть, принимал меня за сумасшедшую – странную, вечно недовольную женщину, без которой его отец не может обойтись, но все-таки не женится на ней.
– В коттедже осталась пара свитеров. Что мне с ними делать?
– Заберите их и отдайте тем, кому они нужнее. Или вы считаете, что мне следует распустить шерсть и связать что-нибудь новенькое? Может быть, это станет символом напрасных усилий, страданий, бессмысленных жертв?
– Я найду им применение. А его книги?
– Избавьтесь и от них. Не могу больше появляться в этом коттедже. Избавьтесь от всего, если захотите.
Туристы подошли совсем близко, но их не занимало ничего, кроме собственной болтовни. Мисс Лиминг вынула из кармана конверт и передала его Корделии.
– Я написала коротенькое признание. Здесь нет ничего ни о Марке, ни о том, как он умер, ни о ваших находках. Всего лишь лаконичное заявление, что я застрелила Рональда Келлендера сразу после вашего отъезда из Гарфорд-Хауса, а потом принудила вас подтвердить мою версию. Спрячьте его в надежное место. В один прекрасный день оно может вам пригодиться.
Корделия увидела, что конверт адресован лично ей, но не стала его вскрывать.
– Поздно, – сказала она. – Если вы сожалеете о содеянном, надо было рассказать обо всем раньше. Теперь дело прекращено.
– Не сожалею. Я рада, что мы поступили именно так, а не иначе. Но дело может быть возобновлено.
– Но оно закрыто! Вердикт вынесен!
– У Рональда всегда хватало могущественных друзей. Они пользуются влиянием и иногда любят пускать его в ход, хотя бы ради доказательства того, что оно еще не утрачено.
– Но они не могут воскресить закрытое дело! Для изменения вердикта коронера потребовалось бы постановление парламента!
– Я и не говорю, что они замахнутся на такое. Но они могут задать кое-какие вопросы. Что называется, шепнуть словечко в нужное ушко. А нужное ушко долго искать не придется. Вот как они действуют. Такие это люди.
– У вас есть зажигалка? – неожиданно полюбопытствовала Корделия.
Ни о чем не спрашивая и не возражая, мисс Лиминг открыла сумочку и протянула Корделии изящную серебряную вещицу. Корделия не курила и не привыкла обращаться с зажигалками. Ей потребовалось несколько щелчков, чтобы искорка превратилась в язычок пламени. Тогда она свесилась над водой и подожгла уголок конверта.
В ярких лучах солнца огонек был совершенно незаметен. На глазах у Корделии бумага как бы сама по себе начала съеживаться, а быстро обуглившиеся края конверта – осыпаться. Речной ветерок унес в сторону едкий запах горелого. Почувствовав, что невидимое пламя начинает лизать ей пальцы, Корделия выпустила конверт, и он, окутавшись дымом и описывая круги, как бумажный голубок, неспешно устремился к воде, мелькнул последний раз, напомнив миниатюрностью снежинку, и сгинул в Кеме.
– Ваш возлюбленный застрелился, – произнесла она. – Это все, что вам или мне надо отныне помнить.
Они больше не заговаривали о смерти Рональда Келлендера. Их путь лежал через усаженную вязами аллею. Внезапно мисс Лиминг оглядела ее и раздраженно выпалила:
– Вы выглядите на удивление неплохо!
Корделия решила, что это вспышка старшей по
возрасту, завидующей несгибаемой молодости, мгновенно восстанавливающей силы. Достаточно было одной ночи глубокого, ничем не потревоженного сна – и она снова обрела состояние, которое Берни с утомительной застенчивостью именовал «ясноглазием и пышнохвостием». Исцарапанные плечи и спина зажили мгновенно, не дожидаясь горячей ванны. События истекших недель не оставили на ней видимых отметин. Относительно мисс Лиминг она бы поостереглась делать схожее заключение. Гладкие платиновые волосы все так же безупречно обрамляли ее лицо наподобие купальной шапочки, одежда сидела на ней с прежней деловитой элегантностью, словно необходимость выглядеть собранной и всезнающей помощницей занятого бизнесмена не исчезла и по сию пору. Однако ее бледную кожу теперь покрывал какой-то серый налет, глаза впали, а морщины в уголках рта и на лбу, еще недавно едва намечавшиеся, двинулись в наступление по всему фронту, отчего ее лицо впервые приобрело утомленный и постаревший вид.
Пройдя под аркой Королевских ворот, они свернули направо. Неподалеку отдыхал «остин-мини»; «ровер» мисс Лиминг поджидал ее подальше, на Куинс-роуд. Прощаясь, она на мгновение сжала руку Корделии твердой хваткой и сказала «до свидания» так буднично, словно они были кембриджскими подружками, расстающимися после нечаянной встречи на воскресном богослужении. На ее губах ни разу не появилось улыбки. Корделия смотрела вслед высокой угловатой фигуре, пока та, так и не оглянувшись, не исчезла за воротами короля Якова. Суждено ли им повстречаться снова? Трудно было поверить, что количество их встреч исчислялось четырьмя. Между ними не было ничего общего, кроме принадлежности к женскому полу, однако дней, последовавших за смертью Рональда Келлендера, хватило, чтобы Корделия поняла всю силу женской преданности. Мисс Лиминг сама говорила, что они не испытывают друг к другу никакой симпатии. И все же одна отвечала за безопасность другой. Порой хранимая ими тайна ужасала Корделию своей чудовищностью. Однако со временем такие моменты случались все реже. Жизнь продолжается. Ни той ни другой не дано напрочь изгнать случившееся из памяти, однако она вполне могла представить себе, как в один прекрасный день они мельком встретятся взглядами где-нибудь в холле ресторана или театра или молча разъедутся на эскалаторах подземки, гадая про себя, пронеслись ли в памяти другой те же страшные картины. Даже сейчас, спустя всего четыре дня после оглашения вердикта, убийство Рональда Келлендера заняло свое место в пейзаже прошлого.
В коттедже ее уже ничего не удерживало. Она потратила целый час, упрямо наводя порядок в комнатах, в которых, как ей было отлично известно, на протяжении нескольких недель не появится ни единой живой души. Она сменила воду в чашке с баранчиками, стоящей на столе в гостиной. Пройдет еще три дня – и они совсем завянут, так и не порадовав ничьего взгляда, но у нее не поднялась рука выбросить живые еще цветы. Заглянув в чулан, она окинула взглядом прокисшее молоко и древнее говяжье рагу.
Первым ее побуждением было отправить и то, и другое в канализацию. Однако и то, и другое – вещественные доказательства. Они ей больше не понадобятся, но следует ли их уничтожать? Она припомнила вечную присказку Берни: «Никогда не уничтожайте вещественных доказательств». Шеф бесконечно баловал подчиненных байками, подтверждавшими правоту этой аксиомы. В конце концов она решила сфотографировать бывшую еду, разместив ее на кухонном столе и тщательно выставив экспозицию и диафрагму. Занимаясь этим, она сознавала бессмысленность и смехотворность своих усилий, поэтому, завершив их, она с радостью освободила бутылку и кастрюлю от неаппетитного содержимого и водрузила их чисто вымытыми на кухонную полку.
Пришло время собрать поклажу и перенести в багажник свитеры Марка и его книги. Сворачивая толстую шерсть, она вспомнила о докторе Гледвине, мерзнущем у себя в саду на ярком солнце. Вот кому они пригодились бы. Но она не могла отвезти их: такого жеста можно было ожидать от Марка, но не от нее.
Заперла дверь и сунула ключ под камень. Она не в состоянии снова оказаться лицом к лицу с мисс Марк-ленд, отдавать же ключ кому-то еще из этой семейки тем более не хотелось. Добравшись до Лондона, она отправит мисс Маркленд короткую весточку с благодарностью за доброту и с пояснением, где искать ключ. Напоследок она еще разок прошлась по саду. Сама не зная зачем, снова приблизилась к колодцу. Там ее поджидал сюрприз. Земля вокруг цоколя оказалась вскопанной и усаженной анютиными глазками, маргаритками и крохотными пучками бурачка и лобелии. Цветы уже успели приняться и бодро высовывались из щедро политых лунок. Колодец выглядел теперь ярким оазисом среди наступающих сорняков. Картина радовала взгляд, но одновременно казалась странной и оттого внушала какое-то беспокойство. В окаймлении праздничного венка колодец с крышкой выглядел чем-то непристойным, напоминая деревянную грудь с нагло торчащим громадным соском. И как эта крышка могла раньше казаться ей чьей-то безобидной и даже изящной выдумкой?
В душе Корделии боролись жалость и отвращение. Наверняка это дело рук мисс Маркленд. Колодцу, на протяжении многих лет внушавшему ей ужас, угрызения совести и неосознанное восхищение, предстояло отныне превратиться в храм. Корделия предпочла бы не видеть столь безумного и прискорбного зрелища. Внезапно ее охватил страх, что она может снова столкнуться с мисс Маркленд и узреть в ее глазах огонек безумия. Она выбежала из сада, плотно закрыла калитку, которую тут же с радостью обвили щупальца сорняков, и, не оглядываясь, укатила прочь. С делом Марка Келлендера покончено раз и навсегда.
Глава 7
На следующий день ровно в девять утра она поднялась в контору на Кингли-стрит. В городе установилась необыкновенно теплая погода. Стоило ей открыть окно, как разогретый воздух поднял со стола густое облако пыли. Ее ждало всего одно письмо – длинный жесткий конверт с адресом адвокатской конторы, представляющей интересы Рональда Келлендера. Текст оказался коротким:
Мадам! К сему прилагается чек на тридцать фунтов стерлингов в порядке покрытиярасходов, понесенных Вами при расследовании, предпринятом по просьбе покойного сэра Рональда Келлендера и касавшемся смерти его сына Марка Келлендера. Если сумма не вызывает у вас возражений, будьте добры подписать чек и вернуть квитанцию.
Что ж, как и обещала мисс Лиминг, это хоть как-то поможет ей свести концы с концами. Теперь ей хватит денег, чтобы продержать агентство на плаву еще месяц. Если к тому времени не подвернется новое дело, она всегда может обратиться к мисс Фикинз, чтобы подработать. Об агентстве секретарей «Фикинз» она вспомнила без энтузиазма. Мисс Фикинз оперировала – подходящее слово! – из маленького офиса, ничуть не лучше этого, где для оживления обстановки стены были выкрашены во все цвета радуги, из горшков, напоминающих урны, торчали бумажные цветочки, на полках присутствовал фарфор, а на самом видном месте красовался всегда изумлявший Корделию плакат. На плакате была запечатлена истерически хохочущая блондинка в обтягивающих джинсах, вставшая на четвереньки перед пишущей машинкой, чтобы было как можно лучше видно содержимое ее блузки, и сжимающая в каждой руке по пачке пятифунтовых банкнот. Надпись гласила: «Становитесь Пятницей и спешите к нам. Мы направляем к самым лучшим Робинзонам».
Под плакатом помещалась сама мисс Фикинз, чахлая, но жизнерадостная и увешанная мишурой, как рождественская елка, беспрерывно интервьюирующая претенденток – старых, уродливых и отчаявшихся найти себе применение. Ее дойным коровкам редко удавалось пристроиться на постоянное местечко. Этому способствовала сама мисс Фикинз, запугивавшая их неясными опасностями, коими чревата оседлая жизнь, с не меньшим рвением, нежели мамаша викторианской эпохи, втолковывающая неразумным дочерям, какие беды принесет им секс. Но Корделии она все равно нравилась. Мисс Фикинз примет ее назад, простив дезертирство к Берни, – и снова пойдут телефонные переговоры с везучим Робинзоном и подмигивание ожидающей своей участи Корделии, вызывающие аналогию с искусством содержательницы борделя, советующей самому беспокойному клиенту обратить внимание на новенькую: «Лучше не придумаешь: образованная – вам понравится! – и работящая!..» Неуверенное ударение на последнем слове имело под собой основания: мало кто из временных сотрудниц мисс Фикинз, польстившихся на объявления, всерьез настраивался на кропотливую работу. Для этого были другие, куда более эффективные агентства – зато мисс Фикинз оставалась единственной в своем роде. Не имея сил устоять перед жалостью и близкой к эксцентричности преданностью, Корделия была обречена на то, чтобы предстать перед ее сияющими очами. Возможно, череда временных мест у Робинзонов, выискиваемых мисс Фикинз, – это единственное, что ей остается. Разве прохождение по делу о незаконном владении оружием согласно разделу первому закона об огнестрельном оружии от 1968 года не станет числиться судимостью по уголовной статье, на всю жизнь лишающей ее возможности найти ответственную и надежную работу на службе у центральных или местных властей?
Она уселась за пишущую машинку, вооружившись желтым телефонным справочником, чтобы покончить с циркулярным письмом, которое оставалось адресовать еще двадцати стряпчим. Текст письма немедленно поверг ее в уныние. Он был изобретен Берни, которому потребовалось для этого не менее дюжины черновиков, и в свое время казался более-менее сносным. Но его смерть и дело Келлендеров поставили все с головы на ноги, и напыщенные словеса о безупречном профессиональном обслуживании, немедленном выезде в любой уголок страны, соблюдающих конфиденциальность опытных исполнителях и умеренных ценах показались ей смехотворными и опасно залихватскими. Разве в «Законе об описании товаров» нет пунктов о необоснованных рекомендациях? Единственное, что имело под собой основания, – это обещание полной конфиденциальности и умеренных ставок. Жаль, подумала она без особых сантиментов, что она не может запастись рекомендательным письмом от мисс Лиминг. Как заманчиво бы это звучало: составление алиби, присутствие на коронерском следствии, успешное сокрытие убийства, лжесвидетельство по низкому прейскуранту…
Дребезжание телефона оторвало ее от невеселых дум. В конторе было тихо, она и думать забыла, что сюда могут позвонить. Она несколько секунд смотрела на телефонный аппарат, широко раскрыв глаза и чего-то опасаясь, прежде чем протянуть руку к трубке.
Голос на другом конце провода звучал уверенно и спокойно, в нем присутствовала вежливость, но никак не почтительность. Голос не угрожал, но для Корделии угрозой было пропитано каждое слово.
– Мисс Корделия Грей? Нью-Скотланд-Ярд. Мы сомневались, вернулись ли вы. Удобно ли для вас зайти сегодня к нам? С вами желает встретиться главный инспектор Дэлглиш.
Спустя десять дней Корделию вызвали в Нью-Скотланд-Ярд в третий раз. К этому времени бастион из стекла и бетона неподалеку от Виктория-стрит был ей хорошо знаком, хотя, входя туда, она всякий раз как бы расставалась с частицей своей индивидуальности, подобно мусульманину, оставляющему обувь у порога мечети.
Главный инспектор Дэлглиш не навязывал свою личность подчиненным. В строгом книжном шкафу стояли сплошь учебники права, постановления и акты парламента, словари и справочные издания. Единственной картиной в кабинете была акварель, изображающая старое здание Нормана Шоу на набережной Виктории со стороны реки, – симпатичный этюд в серых и бледно-желтых тонах, подсвеченных соседством золотых крыл на мемориале погибших летчиков. На этот раз, как и в прежние визиты, на столе стояла ваза роз с толстыми стеблями и изогнутыми наподобие клювов шипами, выгодно отличающихся от бледных, лишенных запаха растеньиц, какими торгуют цветочные лавки Вест-Энда.
Берни никогда не живописал его внешность, он лишь вкладывал в его уста собственную гнетущую, начисто лишенную героики, неотесанную философию. Услышав его имя по телефону, Корделия сразу заскучала и не стала задавать вопросов. Однако главный инспектор, которого нарисовало ее воображение, совершенно не походил на сурового рослого мужчину, поднявшегося из-за стола, чтобы пожать ей руку. Отличие оказалось столь разительным, что ей стало не по себе. Как это ни было глупо, она даже рассердилась на Берни за свою беспомощность. Конечно, он был стар – определенно за сорок! – но не так, как ей думалось. Он был темноволос, очень высок ростом и стремителен в движениях, тогда как она готовилась к встрече с полным, степенным блондином. Он отнесся к ней серьезно и сразу заговорил как со взрослой, без малейшей снисходительности. У него была подвижная, но строгая физиономия, ей нравились его руки, его голос, его выпирающие скулы. Его голос звучал ласково, но она видела в этом одну хитрость, ибо знала, что он опасен и не ведает жалости, потому что ни на минуту не забывала, как он обошелся с Берни. Но во время допроса бывали минуты, когда она невольно сравнивала его с его тезкой-поэтом.
Они ни разу не оставались наедине. Всякий раз в кабинете присутствовала дама, отрекомендованная как сержант Маннеринг, сидевшая у края стола с тетрадкой. Корделия чувствовала, что хорошо знакома с сержантом Маннеринг, как две капли воды похожей на их монастырскую старосту Терезу Кэмпьон-Худ. Вдруг они сестры-близняшки? Ни единого прыщика на сияющей, словно вылизанной коже, завитки светлых волос, не достигающие форменного воротничка на строго регламентированное количество сантиметров, спокойный, властный, умеренно дружелюбный, никогда не срывающийся голос… И от той, и от другой веяло уверенностью как в несокрушимой логичности и справедливости вселенского устройства, так и в правильности занимаемого в нем места. Впервые войдя в кабинет, сержант Маннеринг одарила Корделию мимолетной улыбкой. Ее взгляд был открытым, вовсе не осуждающим, но и не слишком ободряющим, ибо широкая улыбка могла бы отрицательно сказаться на ходе дела. Под этим взглядом Корделии могла изменить осторожность: в нем сквозила несокрушимая уверенность в себе, в присутствии которой не хотелось выглядеть дурочкой.
Перед первым визитом у нее было время поразмыслить о тактике. Мало проку и большой вред, начни она утаивать факты, которые умный человек способен вскрыть самостоятельно. Если ей будет задан соответствующий вопрос, она не станет скрывать, что беседовала о Марке Келлендере с Тиллингами и его наставником; что выследила и расспросила миссис Годдард; что побывала у доктора Гледвина. Она решила не упоминать о покушении на себя и о посещении Сомерсет-Хауса. Она знала, какие факты придется утаить: убийство Рональда Келлендера, ключ к разгадке, найденный в молитвеннике, и то, как на самом деле погиб Марк. Она настрого приказала себе ни в коем случае не втягиваться в обсуждение дела, не рассказывать о себе, своей жизни, теперешней работе, намерениях. Она припомнила наставления Берни: «В этой стране людей, не желающих говорить, вы, к сожалению, никак не заставите сознаться. К счастью для полицейских, большинство просто не умеют держать язык за зубами. Хуже всего приходится умникам. Им необходимо продемонстрировать свой ум, и стоит втянуть их в обсуждение дела, даже самое общее, – и они в ваших руках». Вспомнила она и совет, который сама давала Элизабет Лиминг: «Ничего не расписывайте, не изобретайте, не бойтесь сказать, что чего-то не помните».
Дэлглиш тем временем спросил:
– Вы не позаботились обратиться к адвокату, мисс Грей?
– У меня нет адвоката.
– Общество юристов может снабдить вас фамилиями самых надежных и полезных специалистов. На вашем месте я бы серьезно об этом поразмыслил.
– Но ведь мне придется им платить, верно? Зачем оплачивать услуги адвоката, раз я говорю правду?
– Именно когда люди начинают говорить правду, у них и возникает потребность в адвокате.
– Но я всегда говорила правду! Зачем мне лгать?
Риторический вопрос стал ошибкой. Ответ оказался совершенно серьезным, словно ей и впрямь было необходимо его объяснение.
– Скажем, для самозащиты – во что я не очень-то верю – или чтобы защитить еще кого-то. Мотивы могут быть разными – любовь, страх, чувство справедливости. Не думаю, чтобы вы общались с кем-нибудь по этому делу долго и прониклись глубоким чувством, так что любовь оставим в стороне; я также думаю, вас нелегко запугать. Так что поговорим о справедливости. Очень опасный принцип, мисс Грей.
Ей было не впервой сидеть на допросе. Кембриджская полиция отнеслась к своим обязанностям со всем рвением. Однако впервые ее допрашивал человек, который знает: знает, что она лжет, что Марк Келлендер не накладывал на себя руки, – знает, в отчаянии подумала она, все, что только требуется знать. Приходилось смотреть в глаза реальности. Конечно, уверенности у него быть не может. Никаких признаваемых судом доказательств у него нет и никогда не будет. Никто из живущих на земле не сможет раскрыть ему правду, кроме Элизабет Лиминг и ее самой. Она же не собиралась проговариваться. Пускай Дэлглиш таранит ее волю всей своей неопровержимой логикой, добротой, любопытством, вежливостью, терпением – ничего она не скажет, и нет в Англии способа, чтобы принудить ее изменить решение.
Не дождавшись ее реакции, он жизнерадостно сказал:
– Что ж, посмотрим, чего мы достигли. В результате своих розысков вы заподозрили, что Марк Келлендер мог пасть жертвой убийства. Мне вы в этом не признались, но ясно высказали свои подозрения сержанту Маскеллу из кембриджской полиции. Затем вы вышли на след старой нянюшки его матери и выведали у нее что-то о его детстве, о женитьбе Келлендера, о смерти миссис Келлендер. Следующий ваш шаг – посещение доктора Гледвина, терапевта, пользовавшего миссис Келлендер перед ее смертью. Прибегнув к хитрости, вы выведали группу крови Рональда Келлендера. Смысл заниматься этим существовал только в случае, если вы заподозрили, что Марк родился не от брака тех, кто считался его родителями. Затем вы сделали то, что сделал бы на вашем месте и я: побывали в Сомерсет-Хаусе и ознакомились с завещанием Джорджа Боттли. Разумный шаг. Если пахнет убийством, всегда разузнайте, кто от него выигрывает.
Выходит, он пронюхал и про Сомерсет-Хаус, и про звонок доктору Винэйблсу. Что ж, этого следовало ожидать. Он относит ее к категории людей, наделенных таким же умом, как и он сам: она вела себя точно так же, как повел бы на ее месте и он. Пока она помалкивала. Он сказал:
– Вы не упомянули о своем падении в колодец. В отличие от мисс Маркленд.
– Случайность. Я ничего толком не помню. Должно быть, я решила обследовать колодец и потеряла равновесие. Он все время не давал мне покоя.
– Вряд ли это случайность, мисс Грей. Вы не в состоянии отодвинуть крышку, не вооружившись веревкой. Мисс Маркленд споткнулась о веревку, только она оказалась аккуратно смотанной и припрятанной в траве. Стали бы вы снимать ее с крюка, если бы просто обследовали колодец?
– Не знаю. Я не помню ничего из того, что случилось до падения. Помню лишь, как плюхнулась в воду. Что-то не пойму, какое это имеет отношение к смерти Рональда Келлендера.
– Возможно, самое прямое. Если кто-то попытался вас укокошить, а я думаю, так и произошло, то этот человек прибыл из Гарфорд-Хауса.
– Почему?
– Потому что покушение на вашу жизнь было, видимо, связано с вашим расследованием обстоятельств смерти Марка Келлендера. Для кого-то вы стали представлять опасность. Убийство – дело серьезное. Профессионалы не любят за это браться, если нет абсолютной необходимости, да и любители не так рвутся убивать, как вы, возможно, воображаете. Вы стали для кого-то очень опасной женщиной, мисс Грей. Кто-то накрыл колодец крышкой; не провалились же вы сквозь деревяшку.
Корделия предпочла отмолчаться. Какое-то время стояла тишина, потом он снова заговорил:
– Мисс Маркленд рассказала мне, что после того, как она вытащила вас из колодца, ей не хотелось оставлять вас одну. Но вы настояли на ее уходе. Вы заявили, что не боитесь остаться в коттедже одна, потому что у вас есть пистолет.
– Он презирал ее за набожность и психологически был неспособен преодолеть это презрение и заподозрить обман. Кроме того, ему отчаянно хотелось внука-наследника. Ему и в голову не приходило, что ребенок мог оказаться чужим. Кроме того, у него было на руках медицинское заключение. После третьего посещения Италии мы сказали доктору Сартори, что мистер Келлендер тревожится за здоровье дочери. Выполняя нашу просьбу, он и написал оптимистическое заключение о протекании беременности. Мы прибыли во Флоренцию за две недели до родов и дождались их там. К счастью, Марк появился на свет на день-два раньше срока. Мы предусмотрительно определили несколько более ранний срок родов, чтобы создалось впечатление, что они у Эвелин преждевременные. Доктор Сартори сделал все необходимое с безупречным мастерством, и вся троица возвратилась домой с ребенком и свидетельством о рождении на нужную фамилию.
– Спустя девять месяцев миссис Келлендер умерла, – напомнила Корделия.
– Он не убивал ее, если вы вообразили именно это. Он вовсе не был чудовищем, каким вы его себе представляете, во всяком случае, в то время. Но в каком-то смысле мы оба довели ее до кончины. Ей был нужен настоящий специалист, а не этот беспомощный дуралей Гледвин. Но мы все втроем опасались, что от хорошего врача не скроется, что она никогда не была матерью. Она беспокоилась на этот счет ничуть не меньше нас и настояла не обращаться к другим врачам. Она полюбила ребенка, а потом умерла. Состоялась кремация, и мы решили, будто опасность миновала навсегда.
– Умирая, она оставила Марку записку, всего лишь закорючку в молитвеннике. Группу крови.
– Группа крови – опасная ниточка. Рональд знал результаты анализов. Но после ее смерти мы перестали бояться даже этого.
Воцарилось длительное молчание. К мосту приближались туристы. Мисс Лиминг сказала:
– Вся ирония в том, что Рональд никогда его по-настоящему не любил. Дедушка обожал Марка; тут никаких трудностей не возникало. Он оставил половину состояния Эвелин, и она автоматически перешла ее мужу. Вторая половина причиталась Марку в двадцать один год. Но Рональду никогда не было дела до сына. Оказалось, он не способен испытывать к нему любви; мне тоже запрещалось любить его. Я наблюдала, как он рос, потом пошел в школу. Но любить его мне не позволялось. Зато я вязала ему бесчисленные свитера. Это стало наваждением. По мере того как он взрослел, вязка усложнялась, шерсть становилась все толще. Бедный Марк, он, должно быть, принимал меня за сумасшедшую – странную, вечно недовольную женщину, без которой его отец не может обойтись, но все-таки не женится на ней.
– В коттедже осталась пара свитеров. Что мне с ними делать?
– Заберите их и отдайте тем, кому они нужнее. Или вы считаете, что мне следует распустить шерсть и связать что-нибудь новенькое? Может быть, это станет символом напрасных усилий, страданий, бессмысленных жертв?
– Я найду им применение. А его книги?
– Избавьтесь и от них. Не могу больше появляться в этом коттедже. Избавьтесь от всего, если захотите.
Туристы подошли совсем близко, но их не занимало ничего, кроме собственной болтовни. Мисс Лиминг вынула из кармана конверт и передала его Корделии.
– Я написала коротенькое признание. Здесь нет ничего ни о Марке, ни о том, как он умер, ни о ваших находках. Всего лишь лаконичное заявление, что я застрелила Рональда Келлендера сразу после вашего отъезда из Гарфорд-Хауса, а потом принудила вас подтвердить мою версию. Спрячьте его в надежное место. В один прекрасный день оно может вам пригодиться.
Корделия увидела, что конверт адресован лично ей, но не стала его вскрывать.
– Поздно, – сказала она. – Если вы сожалеете о содеянном, надо было рассказать обо всем раньше. Теперь дело прекращено.
– Не сожалею. Я рада, что мы поступили именно так, а не иначе. Но дело может быть возобновлено.
– Но оно закрыто! Вердикт вынесен!
– У Рональда всегда хватало могущественных друзей. Они пользуются влиянием и иногда любят пускать его в ход, хотя бы ради доказательства того, что оно еще не утрачено.
– Но они не могут воскресить закрытое дело! Для изменения вердикта коронера потребовалось бы постановление парламента!
– Я и не говорю, что они замахнутся на такое. Но они могут задать кое-какие вопросы. Что называется, шепнуть словечко в нужное ушко. А нужное ушко долго искать не придется. Вот как они действуют. Такие это люди.
– У вас есть зажигалка? – неожиданно полюбопытствовала Корделия.
Ни о чем не спрашивая и не возражая, мисс Лиминг открыла сумочку и протянула Корделии изящную серебряную вещицу. Корделия не курила и не привыкла обращаться с зажигалками. Ей потребовалось несколько щелчков, чтобы искорка превратилась в язычок пламени. Тогда она свесилась над водой и подожгла уголок конверта.
В ярких лучах солнца огонек был совершенно незаметен. На глазах у Корделии бумага как бы сама по себе начала съеживаться, а быстро обуглившиеся края конверта – осыпаться. Речной ветерок унес в сторону едкий запах горелого. Почувствовав, что невидимое пламя начинает лизать ей пальцы, Корделия выпустила конверт, и он, окутавшись дымом и описывая круги, как бумажный голубок, неспешно устремился к воде, мелькнул последний раз, напомнив миниатюрностью снежинку, и сгинул в Кеме.
– Ваш возлюбленный застрелился, – произнесла она. – Это все, что вам или мне надо отныне помнить.
Они больше не заговаривали о смерти Рональда Келлендера. Их путь лежал через усаженную вязами аллею. Внезапно мисс Лиминг оглядела ее и раздраженно выпалила:
– Вы выглядите на удивление неплохо!
Корделия решила, что это вспышка старшей по
возрасту, завидующей несгибаемой молодости, мгновенно восстанавливающей силы. Достаточно было одной ночи глубокого, ничем не потревоженного сна – и она снова обрела состояние, которое Берни с утомительной застенчивостью именовал «ясноглазием и пышнохвостием». Исцарапанные плечи и спина зажили мгновенно, не дожидаясь горячей ванны. События истекших недель не оставили на ней видимых отметин. Относительно мисс Лиминг она бы поостереглась делать схожее заключение. Гладкие платиновые волосы все так же безупречно обрамляли ее лицо наподобие купальной шапочки, одежда сидела на ней с прежней деловитой элегантностью, словно необходимость выглядеть собранной и всезнающей помощницей занятого бизнесмена не исчезла и по сию пору. Однако ее бледную кожу теперь покрывал какой-то серый налет, глаза впали, а морщины в уголках рта и на лбу, еще недавно едва намечавшиеся, двинулись в наступление по всему фронту, отчего ее лицо впервые приобрело утомленный и постаревший вид.
Пройдя под аркой Королевских ворот, они свернули направо. Неподалеку отдыхал «остин-мини»; «ровер» мисс Лиминг поджидал ее подальше, на Куинс-роуд. Прощаясь, она на мгновение сжала руку Корделии твердой хваткой и сказала «до свидания» так буднично, словно они были кембриджскими подружками, расстающимися после нечаянной встречи на воскресном богослужении. На ее губах ни разу не появилось улыбки. Корделия смотрела вслед высокой угловатой фигуре, пока та, так и не оглянувшись, не исчезла за воротами короля Якова. Суждено ли им повстречаться снова? Трудно было поверить, что количество их встреч исчислялось четырьмя. Между ними не было ничего общего, кроме принадлежности к женскому полу, однако дней, последовавших за смертью Рональда Келлендера, хватило, чтобы Корделия поняла всю силу женской преданности. Мисс Лиминг сама говорила, что они не испытывают друг к другу никакой симпатии. И все же одна отвечала за безопасность другой. Порой хранимая ими тайна ужасала Корделию своей чудовищностью. Однако со временем такие моменты случались все реже. Жизнь продолжается. Ни той ни другой не дано напрочь изгнать случившееся из памяти, однако она вполне могла представить себе, как в один прекрасный день они мельком встретятся взглядами где-нибудь в холле ресторана или театра или молча разъедутся на эскалаторах подземки, гадая про себя, пронеслись ли в памяти другой те же страшные картины. Даже сейчас, спустя всего четыре дня после оглашения вердикта, убийство Рональда Келлендера заняло свое место в пейзаже прошлого.
В коттедже ее уже ничего не удерживало. Она потратила целый час, упрямо наводя порядок в комнатах, в которых, как ей было отлично известно, на протяжении нескольких недель не появится ни единой живой души. Она сменила воду в чашке с баранчиками, стоящей на столе в гостиной. Пройдет еще три дня – и они совсем завянут, так и не порадовав ничьего взгляда, но у нее не поднялась рука выбросить живые еще цветы. Заглянув в чулан, она окинула взглядом прокисшее молоко и древнее говяжье рагу.
Первым ее побуждением было отправить и то, и другое в канализацию. Однако и то, и другое – вещественные доказательства. Они ей больше не понадобятся, но следует ли их уничтожать? Она припомнила вечную присказку Берни: «Никогда не уничтожайте вещественных доказательств». Шеф бесконечно баловал подчиненных байками, подтверждавшими правоту этой аксиомы. В конце концов она решила сфотографировать бывшую еду, разместив ее на кухонном столе и тщательно выставив экспозицию и диафрагму. Занимаясь этим, она сознавала бессмысленность и смехотворность своих усилий, поэтому, завершив их, она с радостью освободила бутылку и кастрюлю от неаппетитного содержимого и водрузила их чисто вымытыми на кухонную полку.
Пришло время собрать поклажу и перенести в багажник свитеры Марка и его книги. Сворачивая толстую шерсть, она вспомнила о докторе Гледвине, мерзнущем у себя в саду на ярком солнце. Вот кому они пригодились бы. Но она не могла отвезти их: такого жеста можно было ожидать от Марка, но не от нее.
Заперла дверь и сунула ключ под камень. Она не в состоянии снова оказаться лицом к лицу с мисс Марк-ленд, отдавать же ключ кому-то еще из этой семейки тем более не хотелось. Добравшись до Лондона, она отправит мисс Маркленд короткую весточку с благодарностью за доброту и с пояснением, где искать ключ. Напоследок она еще разок прошлась по саду. Сама не зная зачем, снова приблизилась к колодцу. Там ее поджидал сюрприз. Земля вокруг цоколя оказалась вскопанной и усаженной анютиными глазками, маргаритками и крохотными пучками бурачка и лобелии. Цветы уже успели приняться и бодро высовывались из щедро политых лунок. Колодец выглядел теперь ярким оазисом среди наступающих сорняков. Картина радовала взгляд, но одновременно казалась странной и оттого внушала какое-то беспокойство. В окаймлении праздничного венка колодец с крышкой выглядел чем-то непристойным, напоминая деревянную грудь с нагло торчащим громадным соском. И как эта крышка могла раньше казаться ей чьей-то безобидной и даже изящной выдумкой?
В душе Корделии боролись жалость и отвращение. Наверняка это дело рук мисс Маркленд. Колодцу, на протяжении многих лет внушавшему ей ужас, угрызения совести и неосознанное восхищение, предстояло отныне превратиться в храм. Корделия предпочла бы не видеть столь безумного и прискорбного зрелища. Внезапно ее охватил страх, что она может снова столкнуться с мисс Маркленд и узреть в ее глазах огонек безумия. Она выбежала из сада, плотно закрыла калитку, которую тут же с радостью обвили щупальца сорняков, и, не оглядываясь, укатила прочь. С делом Марка Келлендера покончено раз и навсегда.
Глава 7
На следующий день ровно в девять утра она поднялась в контору на Кингли-стрит. В городе установилась необыкновенно теплая погода. Стоило ей открыть окно, как разогретый воздух поднял со стола густое облако пыли. Ее ждало всего одно письмо – длинный жесткий конверт с адресом адвокатской конторы, представляющей интересы Рональда Келлендера. Текст оказался коротким:
Мадам! К сему прилагается чек на тридцать фунтов стерлингов в порядке покрытиярасходов, понесенных Вами при расследовании, предпринятом по просьбе покойного сэра Рональда Келлендера и касавшемся смерти его сына Марка Келлендера. Если сумма не вызывает у вас возражений, будьте добры подписать чек и вернуть квитанцию.
Что ж, как и обещала мисс Лиминг, это хоть как-то поможет ей свести концы с концами. Теперь ей хватит денег, чтобы продержать агентство на плаву еще месяц. Если к тому времени не подвернется новое дело, она всегда может обратиться к мисс Фикинз, чтобы подработать. Об агентстве секретарей «Фикинз» она вспомнила без энтузиазма. Мисс Фикинз оперировала – подходящее слово! – из маленького офиса, ничуть не лучше этого, где для оживления обстановки стены были выкрашены во все цвета радуги, из горшков, напоминающих урны, торчали бумажные цветочки, на полках присутствовал фарфор, а на самом видном месте красовался всегда изумлявший Корделию плакат. На плакате была запечатлена истерически хохочущая блондинка в обтягивающих джинсах, вставшая на четвереньки перед пишущей машинкой, чтобы было как можно лучше видно содержимое ее блузки, и сжимающая в каждой руке по пачке пятифунтовых банкнот. Надпись гласила: «Становитесь Пятницей и спешите к нам. Мы направляем к самым лучшим Робинзонам».
Под плакатом помещалась сама мисс Фикинз, чахлая, но жизнерадостная и увешанная мишурой, как рождественская елка, беспрерывно интервьюирующая претенденток – старых, уродливых и отчаявшихся найти себе применение. Ее дойным коровкам редко удавалось пристроиться на постоянное местечко. Этому способствовала сама мисс Фикинз, запугивавшая их неясными опасностями, коими чревата оседлая жизнь, с не меньшим рвением, нежели мамаша викторианской эпохи, втолковывающая неразумным дочерям, какие беды принесет им секс. Но Корделии она все равно нравилась. Мисс Фикинз примет ее назад, простив дезертирство к Берни, – и снова пойдут телефонные переговоры с везучим Робинзоном и подмигивание ожидающей своей участи Корделии, вызывающие аналогию с искусством содержательницы борделя, советующей самому беспокойному клиенту обратить внимание на новенькую: «Лучше не придумаешь: образованная – вам понравится! – и работящая!..» Неуверенное ударение на последнем слове имело под собой основания: мало кто из временных сотрудниц мисс Фикинз, польстившихся на объявления, всерьез настраивался на кропотливую работу. Для этого были другие, куда более эффективные агентства – зато мисс Фикинз оставалась единственной в своем роде. Не имея сил устоять перед жалостью и близкой к эксцентричности преданностью, Корделия была обречена на то, чтобы предстать перед ее сияющими очами. Возможно, череда временных мест у Робинзонов, выискиваемых мисс Фикинз, – это единственное, что ей остается. Разве прохождение по делу о незаконном владении оружием согласно разделу первому закона об огнестрельном оружии от 1968 года не станет числиться судимостью по уголовной статье, на всю жизнь лишающей ее возможности найти ответственную и надежную работу на службе у центральных или местных властей?
Она уселась за пишущую машинку, вооружившись желтым телефонным справочником, чтобы покончить с циркулярным письмом, которое оставалось адресовать еще двадцати стряпчим. Текст письма немедленно поверг ее в уныние. Он был изобретен Берни, которому потребовалось для этого не менее дюжины черновиков, и в свое время казался более-менее сносным. Но его смерть и дело Келлендеров поставили все с головы на ноги, и напыщенные словеса о безупречном профессиональном обслуживании, немедленном выезде в любой уголок страны, соблюдающих конфиденциальность опытных исполнителях и умеренных ценах показались ей смехотворными и опасно залихватскими. Разве в «Законе об описании товаров» нет пунктов о необоснованных рекомендациях? Единственное, что имело под собой основания, – это обещание полной конфиденциальности и умеренных ставок. Жаль, подумала она без особых сантиментов, что она не может запастись рекомендательным письмом от мисс Лиминг. Как заманчиво бы это звучало: составление алиби, присутствие на коронерском следствии, успешное сокрытие убийства, лжесвидетельство по низкому прейскуранту…
Дребезжание телефона оторвало ее от невеселых дум. В конторе было тихо, она и думать забыла, что сюда могут позвонить. Она несколько секунд смотрела на телефонный аппарат, широко раскрыв глаза и чего-то опасаясь, прежде чем протянуть руку к трубке.
Голос на другом конце провода звучал уверенно и спокойно, в нем присутствовала вежливость, но никак не почтительность. Голос не угрожал, но для Корделии угрозой было пропитано каждое слово.
– Мисс Корделия Грей? Нью-Скотланд-Ярд. Мы сомневались, вернулись ли вы. Удобно ли для вас зайти сегодня к нам? С вами желает встретиться главный инспектор Дэлглиш.
Спустя десять дней Корделию вызвали в Нью-Скотланд-Ярд в третий раз. К этому времени бастион из стекла и бетона неподалеку от Виктория-стрит был ей хорошо знаком, хотя, входя туда, она всякий раз как бы расставалась с частицей своей индивидуальности, подобно мусульманину, оставляющему обувь у порога мечети.
Главный инспектор Дэлглиш не навязывал свою личность подчиненным. В строгом книжном шкафу стояли сплошь учебники права, постановления и акты парламента, словари и справочные издания. Единственной картиной в кабинете была акварель, изображающая старое здание Нормана Шоу на набережной Виктории со стороны реки, – симпатичный этюд в серых и бледно-желтых тонах, подсвеченных соседством золотых крыл на мемориале погибших летчиков. На этот раз, как и в прежние визиты, на столе стояла ваза роз с толстыми стеблями и изогнутыми наподобие клювов шипами, выгодно отличающихся от бледных, лишенных запаха растеньиц, какими торгуют цветочные лавки Вест-Энда.
Берни никогда не живописал его внешность, он лишь вкладывал в его уста собственную гнетущую, начисто лишенную героики, неотесанную философию. Услышав его имя по телефону, Корделия сразу заскучала и не стала задавать вопросов. Однако главный инспектор, которого нарисовало ее воображение, совершенно не походил на сурового рослого мужчину, поднявшегося из-за стола, чтобы пожать ей руку. Отличие оказалось столь разительным, что ей стало не по себе. Как это ни было глупо, она даже рассердилась на Берни за свою беспомощность. Конечно, он был стар – определенно за сорок! – но не так, как ей думалось. Он был темноволос, очень высок ростом и стремителен в движениях, тогда как она готовилась к встрече с полным, степенным блондином. Он отнесся к ней серьезно и сразу заговорил как со взрослой, без малейшей снисходительности. У него была подвижная, но строгая физиономия, ей нравились его руки, его голос, его выпирающие скулы. Его голос звучал ласково, но она видела в этом одну хитрость, ибо знала, что он опасен и не ведает жалости, потому что ни на минуту не забывала, как он обошелся с Берни. Но во время допроса бывали минуты, когда она невольно сравнивала его с его тезкой-поэтом.
Они ни разу не оставались наедине. Всякий раз в кабинете присутствовала дама, отрекомендованная как сержант Маннеринг, сидевшая у края стола с тетрадкой. Корделия чувствовала, что хорошо знакома с сержантом Маннеринг, как две капли воды похожей на их монастырскую старосту Терезу Кэмпьон-Худ. Вдруг они сестры-близняшки? Ни единого прыщика на сияющей, словно вылизанной коже, завитки светлых волос, не достигающие форменного воротничка на строго регламентированное количество сантиметров, спокойный, властный, умеренно дружелюбный, никогда не срывающийся голос… И от той, и от другой веяло уверенностью как в несокрушимой логичности и справедливости вселенского устройства, так и в правильности занимаемого в нем места. Впервые войдя в кабинет, сержант Маннеринг одарила Корделию мимолетной улыбкой. Ее взгляд был открытым, вовсе не осуждающим, но и не слишком ободряющим, ибо широкая улыбка могла бы отрицательно сказаться на ходе дела. Под этим взглядом Корделии могла изменить осторожность: в нем сквозила несокрушимая уверенность в себе, в присутствии которой не хотелось выглядеть дурочкой.
Перед первым визитом у нее было время поразмыслить о тактике. Мало проку и большой вред, начни она утаивать факты, которые умный человек способен вскрыть самостоятельно. Если ей будет задан соответствующий вопрос, она не станет скрывать, что беседовала о Марке Келлендере с Тиллингами и его наставником; что выследила и расспросила миссис Годдард; что побывала у доктора Гледвина. Она решила не упоминать о покушении на себя и о посещении Сомерсет-Хауса. Она знала, какие факты придется утаить: убийство Рональда Келлендера, ключ к разгадке, найденный в молитвеннике, и то, как на самом деле погиб Марк. Она настрого приказала себе ни в коем случае не втягиваться в обсуждение дела, не рассказывать о себе, своей жизни, теперешней работе, намерениях. Она припомнила наставления Берни: «В этой стране людей, не желающих говорить, вы, к сожалению, никак не заставите сознаться. К счастью для полицейских, большинство просто не умеют держать язык за зубами. Хуже всего приходится умникам. Им необходимо продемонстрировать свой ум, и стоит втянуть их в обсуждение дела, даже самое общее, – и они в ваших руках». Вспомнила она и совет, который сама давала Элизабет Лиминг: «Ничего не расписывайте, не изобретайте, не бойтесь сказать, что чего-то не помните».
Дэлглиш тем временем спросил:
– Вы не позаботились обратиться к адвокату, мисс Грей?
– У меня нет адвоката.
– Общество юристов может снабдить вас фамилиями самых надежных и полезных специалистов. На вашем месте я бы серьезно об этом поразмыслил.
– Но ведь мне придется им платить, верно? Зачем оплачивать услуги адвоката, раз я говорю правду?
– Именно когда люди начинают говорить правду, у них и возникает потребность в адвокате.
– Но я всегда говорила правду! Зачем мне лгать?
Риторический вопрос стал ошибкой. Ответ оказался совершенно серьезным, словно ей и впрямь было необходимо его объяснение.
– Скажем, для самозащиты – во что я не очень-то верю – или чтобы защитить еще кого-то. Мотивы могут быть разными – любовь, страх, чувство справедливости. Не думаю, чтобы вы общались с кем-нибудь по этому делу долго и прониклись глубоким чувством, так что любовь оставим в стороне; я также думаю, вас нелегко запугать. Так что поговорим о справедливости. Очень опасный принцип, мисс Грей.
Ей было не впервой сидеть на допросе. Кембриджская полиция отнеслась к своим обязанностям со всем рвением. Однако впервые ее допрашивал человек, который знает: знает, что она лжет, что Марк Келлендер не накладывал на себя руки, – знает, в отчаянии подумала она, все, что только требуется знать. Приходилось смотреть в глаза реальности. Конечно, уверенности у него быть не может. Никаких признаваемых судом доказательств у него нет и никогда не будет. Никто из живущих на земле не сможет раскрыть ему правду, кроме Элизабет Лиминг и ее самой. Она же не собиралась проговариваться. Пускай Дэлглиш таранит ее волю всей своей неопровержимой логикой, добротой, любопытством, вежливостью, терпением – ничего она не скажет, и нет в Англии способа, чтобы принудить ее изменить решение.
Не дождавшись ее реакции, он жизнерадостно сказал:
– Что ж, посмотрим, чего мы достигли. В результате своих розысков вы заподозрили, что Марк Келлендер мог пасть жертвой убийства. Мне вы в этом не признались, но ясно высказали свои подозрения сержанту Маскеллу из кембриджской полиции. Затем вы вышли на след старой нянюшки его матери и выведали у нее что-то о его детстве, о женитьбе Келлендера, о смерти миссис Келлендер. Следующий ваш шаг – посещение доктора Гледвина, терапевта, пользовавшего миссис Келлендер перед ее смертью. Прибегнув к хитрости, вы выведали группу крови Рональда Келлендера. Смысл заниматься этим существовал только в случае, если вы заподозрили, что Марк родился не от брака тех, кто считался его родителями. Затем вы сделали то, что сделал бы на вашем месте и я: побывали в Сомерсет-Хаусе и ознакомились с завещанием Джорджа Боттли. Разумный шаг. Если пахнет убийством, всегда разузнайте, кто от него выигрывает.
Выходит, он пронюхал и про Сомерсет-Хаус, и про звонок доктору Винэйблсу. Что ж, этого следовало ожидать. Он относит ее к категории людей, наделенных таким же умом, как и он сам: она вела себя точно так же, как повел бы на ее месте и он. Пока она помалкивала. Он сказал:
– Вы не упомянули о своем падении в колодец. В отличие от мисс Маркленд.
– Случайность. Я ничего толком не помню. Должно быть, я решила обследовать колодец и потеряла равновесие. Он все время не давал мне покоя.
– Вряд ли это случайность, мисс Грей. Вы не в состоянии отодвинуть крышку, не вооружившись веревкой. Мисс Маркленд споткнулась о веревку, только она оказалась аккуратно смотанной и припрятанной в траве. Стали бы вы снимать ее с крюка, если бы просто обследовали колодец?
– Не знаю. Я не помню ничего из того, что случилось до падения. Помню лишь, как плюхнулась в воду. Что-то не пойму, какое это имеет отношение к смерти Рональда Келлендера.
– Возможно, самое прямое. Если кто-то попытался вас укокошить, а я думаю, так и произошло, то этот человек прибыл из Гарфорд-Хауса.
– Почему?
– Потому что покушение на вашу жизнь было, видимо, связано с вашим расследованием обстоятельств смерти Марка Келлендера. Для кого-то вы стали представлять опасность. Убийство – дело серьезное. Профессионалы не любят за это браться, если нет абсолютной необходимости, да и любители не так рвутся убивать, как вы, возможно, воображаете. Вы стали для кого-то очень опасной женщиной, мисс Грей. Кто-то накрыл колодец крышкой; не провалились же вы сквозь деревяшку.
Корделия предпочла отмолчаться. Какое-то время стояла тишина, потом он снова заговорил:
– Мисс Маркленд рассказала мне, что после того, как она вытащила вас из колодца, ей не хотелось оставлять вас одну. Но вы настояли на ее уходе. Вы заявили, что не боитесь остаться в коттедже одна, потому что у вас есть пистолет.