Неподходящее занятие для женщины[= Неженское дело]
Часть 20 из 23 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Понимаю, – сказал коронер.
Корделия решила, что и он, и суд действительно понимают ее. Им нетрудно поверить ей, поскольку она говорила чистую правду, хоть и звучащую довольно невероятно. Ей предстояло солгать, но они поверят ей и на сей раз.
– Теперь расскажите суду, как сэр Рональд отобрал у вас пистолет.
– Это произошло при первом моем появлении в Гарфорд-Хаусе, когда сэр Рональд показывал мне спальню сына. Он знал, что я осталась единственной владелицей агентства, и осведомился, не слишком ли это трудная и страшная работа для женщин. Я сказала, что мне не страшно, к тому же у меня при себе пистолет Берни. Узнав о пистолете, он заставил меня выложить его из сумки, сказав, что не собирается прибегать к услугам человека, который может представлять угрозу для других и для себя, так как не вправе брать на себя такую ответственность. Он забрал и пистолет, и патроны.
– И что он с ним сделал?
Корделия тщательно обдумывала и этот вопрос. Конечно, он не пошел с ним в руках на первый этаж, иначе пистолет попался бы на глаза мисс Лиминг. Она с радостью бы ответила, что сэр Рональд положил пистолет в ящик в комнате Марка, но не помнила, были ли там в столе ящики. Поэтому сказала:
– Он унес его из комнаты, но не сказал куда; он отсутствовал всего минуту, а потом мы вместе спустились на первый этаж.
– И вы не видели пистолет до тех пор, пока не заметили его рядом с телом сэра Рональда?
– Нет, сэр.
После Корделии допрашивать было некого. Вердикт вынесли без задержки, и именно такой, какой, по мнению суда, одобрил бы сэр Рональд, ибо обладал четким научным умом. Он гласил, что умерший наложил на себя руки, однако в каком состоянии рассудка он при этом находился, определить не представляется возможным. Коронер разразился пространным предупреждением, объявлявшим пистолеты опаснейшими предметами. Суд был проинформирован, что пистолеты могут нести людям смерть. Особенно выделяются в этом отношении незарегистрированные пистолеты. Он не высказал никакого осуждения в адрес лично Корделии, хотя это, несомненно, стоило ему немалых усилий. Отговорив свое, он поднялся. Поднялся и суд.
После ухода коронера присяжные раскололись на маленькие группки, в которых пошли перешептывания. Вокруг мисс Лиминг столпились люди. Корделия видела, как тряслись ее руки, когда звучали слова соболезнования и первые предложения о поминальной службе. Корделия удивилась, как она вообще вздумала опасаться, что мисс Лиминг могут в чем-то заподозрить. Сама она держалась в сторонке, чувствуя себя провинившейся, ибо знала – полиция обвинит ее в незаконном хранении оружия. Это была их обязанность. Правда, наказание не будет суровым, а то и вообще никаким. Однако ей на всю жизнь предстояло остаться девушкой, по чьей беспечности и наивности Англия лишилась одного из своих выдающихся ученых.
Хьюго говорил, что все кембриджские самоубийцы – светила. Во всяком случае, за этого самоубийцу сомневаться не приходилось: смерть вполне может вознести сэра Рональда на пьедестал гения.
Оставшись незамеченной, она вышла из здания суда на Маркет-Хилл. Хьюго, видимо, давно поджидал ее у двери и теперь пристроился рядом.
– Как все прошло? Должен сказать, смерть преследует вас по пятам, не так ли?
– Все прошло хорошо. Это я преследую смерть.
– Полагаю, он действительно застрелился?
– Да, застрелился.
– Из вашего пистолета?
– Вы бы сами услышали это, если бы побывали в суде. Я вас там не видела.
– Я там и не был. У меня была консультация. Но новости распространяются быстро. Я бы на вашем месте не стал переживать. Рональд Келлендер не столь значительная персона, как хочется верить многим в Кембридже.
– Вы о нем ничего не знаете. Этот человек жил. Теперь он мертв. Подобный факт всегда значителен.
– Вовсе нет – вот так-то, Корделия. Смерть – наименее значительное событие в жизни. Утешьтесь словами Джозефа Холла: «Тень смерти с рожденья маячит над нами, в могиле лежит колыбель». Кроме того, он сам выбрал и способ, и время. Он сам себе надоел. Как и многим вокруг.
Они вместе спустились к Королевскому бульвару. Корделии было невдомек, куда они направляются. Ей просто хотелось пройтись, однако она не возражала против провожатого.
– Где Изабелль? – спросила она.
– Дома, в Лионе. Нагрянувшему негаданно вчера вечером папочке показалось, будто мадемуазель получает деньги задаром, и он решил, что его бесценная Изабелль черпает меньше – а возможно, и больше – от кембриджского образования, чем он ожидал. Вам незачем о ней беспокоиться. Теперь она в безопасности. Даже если полиции вздумается отправиться во
Францию, чтобы задать ей парочку вопросов, – только к чему это? Папочка окружит ее плотиной адвокатов. Он сейчас не в том настроении, чтобы выслушивать от англичан всякую ерунду.
– А как насчет вас? Если кто-нибудь спросит вас, как умер Марк, вы никогда не откроете правды?
– А вы как думаете? София, Дейвис и я – вполне надежные люди. На меня можно положиться, когда речь заходит о серьезных вещах.
Корделия поймала себя на мысли, что ей хотелось бы, чтобы на него можно было положиться и в остальных случаях.
– Вы огорчены отъездом Изабелль?
– Наверное, да. Красота повергает ум в смущение; она идет вразрез здравому смыслу. Никогда не мог согласиться, что Изабелль есть то, что она есть: великодушная, ленивая, любвеобильная и глупая молодая женщина. Думал, всякая женщина ее красоты непременно наделена каким-то инстинктивным проникновением в загадки жизни, доступом к такой мудрости, недоступной для простого ума. Всякий раз, когда она открывала свой очаровательный ротик, я ждал, что она окрасит жизнь в волшебные краски. Наверное, я смог бы провести рядом с ней всю жизнь, просто глядя на нее и ожидая прорицаний. А она способна говорить только о тряпках.
– Бедный Хьюго!
– Никакой не бедный! Я далеко не несчастлив. Секрет довольства – никогда не позволять себе желать чего-то такого, чего ты, как тебе подсказывает рассудок, все равно не сможешь получить.
Корделия подумала, что он молод, не беден, умен, правда, не слишком красив, но вряд ли ему приходилось чем-то поступаться. Он тем временем продолжал:
– Почему бы вам не остаться на недельку-другую в Кембридже, чтобы я смог показать вам город? София предоставит вам отдельную комнату.
– Нет, спасибо, Хьюго. Мне нужно возвращаться.
Ей некуда торопиться, но Кембридж в сочетании с
Хьюго тоже ей ни к чему. Однако причина остаться здесь у нее была, хотя и иного свойства: она пробудет в коттедже до воскресенья, на которое назначена встреча с мисс Лиминг. После этого с делом Марка Келлендера будет покончено раз и навсегда.
Воскресная вечерня завершилась, и прихожане, почтительно внимавшие ответствиям, псалмам и антифонам в исполнении одного из самых чудесных хоров в мире, разом повскакивали на ноги и с радостью присоединились к завершающему гимну. Корделия тоже встала и запела вместе со всеми. Она выбрала себе место с краю, рядом с богатым занавесом, откуда хорошо виден алтарь. Платья хористов переливались белым и алым; ряды свечей отбрасывали золотые отблески; по обеим сторонам мягко подсвеченного Рубенса, вознесенного над алтарем и казавшегося издали желто-голубым размытым пятном, тянулись ввысь две стройные свечи. После благословения и великолепного «аминь» хористы живописной цепочкой потянулись из алтаря. Через распахнутые южные врата в собор хлынул солнечный свет. Преподаватели колледжа, присутствовавшие на службе и облачившиеся по этому случаю в стихари поверх обычной одежды, в беспорядке устремились следом за ректором и членами университетского совета. Огромный орган тяжело вздохнул, как зверь, набирающий в легкие побольше воздуха, и подал свой великолепный голос, обещая порадовать ценителей фугой Баха. Корделия осталась спокойно сидеть, слушая грандиозную музыку и дожидаясь встречи. Теперь прихожане двигались по главному проходу – кучки людей в цветастой летней одежде, переговаривающихся вполголоса, серьезные молодые люди, облачившиеся по случаю воскресенья в черное, туристы, не выпускающие из рук путеводители и увешанные бесчисленными камерами, стайка монахинь со спокойными, просветленными лицами.
Мисс Лиминг появилась одной из последних – высокая фигура в сером платье, в белых перчатках, с непокрытой головой и в небрежно накинутом на плечи белом жакете, призванном уберечь ее от церковной прохлады. Она пришла одна, за ней никто не следил, и ее нарочитое изумление при виде Корделии казалось явно излишним. Корделия встала, и они вместе вышли из собора.
Перед воротами было полным-полно народу. Компания японцев, ощетинившихся камерами и всевозможными принадлежностями для съемки, обогащала воскресный гомон высокими нотами. Серебряная поверхность реки Кем оставалась вне поля зрения, но неподалеку мелькали торсы скользящих вдоль берега гребцов, напоминающих кукол; они высоко поднимали свои шесты и разом отталкивались, словно выполняя фигуры ритуального танца. Между рекой и собором простиралась обширная лужайка, залитая солнцем, – ослепительно-яркое зеленое пятно, наполняющее воздух головокружительным ароматом. Немолодой худощавый профессор в шапочке с плоским квадратным верхом трусил по траве; ветерок раздувал рукава его мантии, отчего он напоминал огромного ворона, пытающегося взмыть в воздух.
– Он – член университетского совета, – сказала мисс Лиминг, словно Корделия не могла обойтись без объяснений. – Поэтому он не может осквернить священный дерн.
Они молча прошли вдоль фасада универмага «Гиббз». Корделия ждала, пока заговорит мисс Лиминг. Однако, дождавшись, она поняла, что рассчитывала на иное начало.
– Вы думаете добиться успеха?
Заметив удивление Корделии, она нетерпеливо пояснила:
– В вашем детективном агентстве. Надеетесь справиться?
– Придется постараться. Это единственное, что я умею делать.
Она не собиралась исповедоваться мисс Лиминг в верности памяти Берни; она не смогла бы связно объяснить это даже самой себе.
– Слишком велики накладные расходы.
Заявление прозвучало как приговор, не подлежащий обжалованию.
– Вы имеете в виду контору и «остин-мини»?
– Да. Не знаю, как одному человеку может оказаться под силу зарабатывать достаточно, чтобы покрывать все расходы. Не можете же вы одновременно сидеть за машинкой, принимать заказы и раскрывать преступления. С другой стороны, нанять помощника вам тоже не по карману.
– Пока нет. Я собиралась обратиться на телефонную станцию. Это поможет решить проблему звонков, хотя, конечно, клиенты чаще предпочитают приходить и обсуждать дело лично. Если удастся сократить расходы, то мне хватит денег, поступающих, от клиентов.
– Если таковые будут.
Корделия не нашла что ответить. Они несколько секунд брели молча. Потом мисс Лиминг сказала:
– Вы все равно понесли расходы, занимаясь этим делом. Вам по крайней мере придется выплачивать штраф за нелегальное владение пистолетом. Я поручила разобраться с этим своим адвокатам. Вы скоро получите чек.
– Я не хочу брать деньги за это расследование.
– Что ж, понимаю. Это как раз случай «честной игры», о которой вы толковали Рональду. Собственно, вам никакой платы и не положено. Но будет выглядеть менее подозрительно, если вы все же получите хоть что-то для покрытия расходов. Тридцать фунтов вас устроит?
– Вполне, спасибо.
Дойдя до края лужайки, они свернули в сторону Королевского моста. Мисс Лиминг сказала:
– Придется испытывать к вам благодарность до конца жизни. Я не привыкла к таким унижениям и не хотела бы привыкать.
– Так не испытывайте! Я думала о Марке, а не о вас.
– А я полагала, что вы действуете во имя справедливости или чего-то еще столь же абстрактного.
– Никаких абстракций. Во имя конкретного человека.
Остановившись на мосту, они свесились через перила, глядя на поблескивающую воду. Вокруг не было ни души. Мисс Лиминг произнесла:
– Знаете, беременность изобразить не так уж трудно. Нужен всего лишь свободный корсет и соответствующая набивка. Конечно, для женщины это унизительно, почти оскорбительно, особенно если она бесплодна. Но трудности в этом нет никакой, тем более если за женщиной специально не следят. За Эвелин никто не следил. Она всегда была застенчивой, сдержанной женщиной. Ее чрезмерная стеснительность по поводу собственной беременности казалась окружающим в порядке вещей. В Гарфорд-Хаусе не было подруг и родственниц, которые рассказывали бы страшные истории о родильном отделении и беспрерывно ощупывали ее живот. Нам пришлось всего-навсего избавиться от этой тупицы няни Пилбим. Рональд отнесся к ее исчезновению как к дополнительному преимуществу от этой псевдобеременности. Ему надоело, что к нему обращаются как к Ронни Келлендеру, толковому школьнику из Харрогита.
– Миссис Годдард сказала мне, что Марк был вылитая мать.
– Вполне в ее духе. Она не только глупа, но и сентиментальна.
Корделия воздержалась от комментариев. Через какое-то время мисс Лиминг продолжила:
– Я обнаружила, что беременна от Рональда, примерно тогда, когда лондонский специалист подтвердил то, о чем мы догадывались и раньше: Эвелин вряд ли смогла бы зачать. Мне хотелось ребенка; Рональду был нужен сын; отцу Эвелин позарез требовался внук, которому следовало отвалить полмиллиона. Все оказалось так просто! Я бросила учительствовать и перебралась в Лондон, где никто никого не знает; Эвелин объявила отцу, что наконец-то забеременела. Ни Рональд, ни я не испытывали угрызений совести, обманывая Джорджа Боттли. Невежественный, безжалостный, самодовольный болван, он не представлял, как мир сможет обходиться без его опеки. Вот и финансировал собственное заблуждение. Эвелин стала получать чеки, сопровождаемые записками, в которых он умолял ее позаботиться о своем здоровье, обратиться к лучшим лондонским докторам, побольше отдыхать, побыть на солнце. Эвелин всегда любила Италию, и Италия стала частью плана. Наша троица встречалась в Лондоне раз в три месяца и улетала в Пизу. Рональд снимал небольшую виллу под Флоренцией, где я звалась миссис Келлендер, а Эвелин – мною. Слуги были приходящие, они не совали нос в наши паспорта. К нашим наездам привыкли; местный врач приглядывал за моим здоровьем. Местным людишкам льстило, что английская леди так обожает Италию и возвращается туда месяц за месяцем, несмотря на скорое разрешение от бремени.
– Как же она на это пошла, как могла находиться с вами под одной крышей, видя вас вместе со своим мужем и зная, что вы вынашиваете его ребенка?
– Пошла, так как любила Рональда и ни за что не хотела его терять. Она не слишком-то состоялась как женщина. Потеряй она мужа, что еще осталось бы в ее жизни? К отцу возвратиться не могла. Кроме того, у нас было чем ее подкупить: ей предстояло забрать ребенка. В случае отказа Рональд бросил бы ее, подал на развод и женился на мне.
– Я бы на ее месте оставила вас и ушла на все четыре стороны, пусть даже мыть чужие ступеньки.
– Не все наделены вашим талантом мыть чужие ступеньки, как и способностью выносить моральные порицания. Эвелин была религиозна, следовательно, натренирована в саморазочарованиях. Она убедила себя, будто делает то, что лучше для ребенка.
Корделия решила, что и он, и суд действительно понимают ее. Им нетрудно поверить ей, поскольку она говорила чистую правду, хоть и звучащую довольно невероятно. Ей предстояло солгать, но они поверят ей и на сей раз.
– Теперь расскажите суду, как сэр Рональд отобрал у вас пистолет.
– Это произошло при первом моем появлении в Гарфорд-Хаусе, когда сэр Рональд показывал мне спальню сына. Он знал, что я осталась единственной владелицей агентства, и осведомился, не слишком ли это трудная и страшная работа для женщин. Я сказала, что мне не страшно, к тому же у меня при себе пистолет Берни. Узнав о пистолете, он заставил меня выложить его из сумки, сказав, что не собирается прибегать к услугам человека, который может представлять угрозу для других и для себя, так как не вправе брать на себя такую ответственность. Он забрал и пистолет, и патроны.
– И что он с ним сделал?
Корделия тщательно обдумывала и этот вопрос. Конечно, он не пошел с ним в руках на первый этаж, иначе пистолет попался бы на глаза мисс Лиминг. Она с радостью бы ответила, что сэр Рональд положил пистолет в ящик в комнате Марка, но не помнила, были ли там в столе ящики. Поэтому сказала:
– Он унес его из комнаты, но не сказал куда; он отсутствовал всего минуту, а потом мы вместе спустились на первый этаж.
– И вы не видели пистолет до тех пор, пока не заметили его рядом с телом сэра Рональда?
– Нет, сэр.
После Корделии допрашивать было некого. Вердикт вынесли без задержки, и именно такой, какой, по мнению суда, одобрил бы сэр Рональд, ибо обладал четким научным умом. Он гласил, что умерший наложил на себя руки, однако в каком состоянии рассудка он при этом находился, определить не представляется возможным. Коронер разразился пространным предупреждением, объявлявшим пистолеты опаснейшими предметами. Суд был проинформирован, что пистолеты могут нести людям смерть. Особенно выделяются в этом отношении незарегистрированные пистолеты. Он не высказал никакого осуждения в адрес лично Корделии, хотя это, несомненно, стоило ему немалых усилий. Отговорив свое, он поднялся. Поднялся и суд.
После ухода коронера присяжные раскололись на маленькие группки, в которых пошли перешептывания. Вокруг мисс Лиминг столпились люди. Корделия видела, как тряслись ее руки, когда звучали слова соболезнования и первые предложения о поминальной службе. Корделия удивилась, как она вообще вздумала опасаться, что мисс Лиминг могут в чем-то заподозрить. Сама она держалась в сторонке, чувствуя себя провинившейся, ибо знала – полиция обвинит ее в незаконном хранении оружия. Это была их обязанность. Правда, наказание не будет суровым, а то и вообще никаким. Однако ей на всю жизнь предстояло остаться девушкой, по чьей беспечности и наивности Англия лишилась одного из своих выдающихся ученых.
Хьюго говорил, что все кембриджские самоубийцы – светила. Во всяком случае, за этого самоубийцу сомневаться не приходилось: смерть вполне может вознести сэра Рональда на пьедестал гения.
Оставшись незамеченной, она вышла из здания суда на Маркет-Хилл. Хьюго, видимо, давно поджидал ее у двери и теперь пристроился рядом.
– Как все прошло? Должен сказать, смерть преследует вас по пятам, не так ли?
– Все прошло хорошо. Это я преследую смерть.
– Полагаю, он действительно застрелился?
– Да, застрелился.
– Из вашего пистолета?
– Вы бы сами услышали это, если бы побывали в суде. Я вас там не видела.
– Я там и не был. У меня была консультация. Но новости распространяются быстро. Я бы на вашем месте не стал переживать. Рональд Келлендер не столь значительная персона, как хочется верить многим в Кембридже.
– Вы о нем ничего не знаете. Этот человек жил. Теперь он мертв. Подобный факт всегда значителен.
– Вовсе нет – вот так-то, Корделия. Смерть – наименее значительное событие в жизни. Утешьтесь словами Джозефа Холла: «Тень смерти с рожденья маячит над нами, в могиле лежит колыбель». Кроме того, он сам выбрал и способ, и время. Он сам себе надоел. Как и многим вокруг.
Они вместе спустились к Королевскому бульвару. Корделии было невдомек, куда они направляются. Ей просто хотелось пройтись, однако она не возражала против провожатого.
– Где Изабелль? – спросила она.
– Дома, в Лионе. Нагрянувшему негаданно вчера вечером папочке показалось, будто мадемуазель получает деньги задаром, и он решил, что его бесценная Изабелль черпает меньше – а возможно, и больше – от кембриджского образования, чем он ожидал. Вам незачем о ней беспокоиться. Теперь она в безопасности. Даже если полиции вздумается отправиться во
Францию, чтобы задать ей парочку вопросов, – только к чему это? Папочка окружит ее плотиной адвокатов. Он сейчас не в том настроении, чтобы выслушивать от англичан всякую ерунду.
– А как насчет вас? Если кто-нибудь спросит вас, как умер Марк, вы никогда не откроете правды?
– А вы как думаете? София, Дейвис и я – вполне надежные люди. На меня можно положиться, когда речь заходит о серьезных вещах.
Корделия поймала себя на мысли, что ей хотелось бы, чтобы на него можно было положиться и в остальных случаях.
– Вы огорчены отъездом Изабелль?
– Наверное, да. Красота повергает ум в смущение; она идет вразрез здравому смыслу. Никогда не мог согласиться, что Изабелль есть то, что она есть: великодушная, ленивая, любвеобильная и глупая молодая женщина. Думал, всякая женщина ее красоты непременно наделена каким-то инстинктивным проникновением в загадки жизни, доступом к такой мудрости, недоступной для простого ума. Всякий раз, когда она открывала свой очаровательный ротик, я ждал, что она окрасит жизнь в волшебные краски. Наверное, я смог бы провести рядом с ней всю жизнь, просто глядя на нее и ожидая прорицаний. А она способна говорить только о тряпках.
– Бедный Хьюго!
– Никакой не бедный! Я далеко не несчастлив. Секрет довольства – никогда не позволять себе желать чего-то такого, чего ты, как тебе подсказывает рассудок, все равно не сможешь получить.
Корделия подумала, что он молод, не беден, умен, правда, не слишком красив, но вряд ли ему приходилось чем-то поступаться. Он тем временем продолжал:
– Почему бы вам не остаться на недельку-другую в Кембридже, чтобы я смог показать вам город? София предоставит вам отдельную комнату.
– Нет, спасибо, Хьюго. Мне нужно возвращаться.
Ей некуда торопиться, но Кембридж в сочетании с
Хьюго тоже ей ни к чему. Однако причина остаться здесь у нее была, хотя и иного свойства: она пробудет в коттедже до воскресенья, на которое назначена встреча с мисс Лиминг. После этого с делом Марка Келлендера будет покончено раз и навсегда.
Воскресная вечерня завершилась, и прихожане, почтительно внимавшие ответствиям, псалмам и антифонам в исполнении одного из самых чудесных хоров в мире, разом повскакивали на ноги и с радостью присоединились к завершающему гимну. Корделия тоже встала и запела вместе со всеми. Она выбрала себе место с краю, рядом с богатым занавесом, откуда хорошо виден алтарь. Платья хористов переливались белым и алым; ряды свечей отбрасывали золотые отблески; по обеим сторонам мягко подсвеченного Рубенса, вознесенного над алтарем и казавшегося издали желто-голубым размытым пятном, тянулись ввысь две стройные свечи. После благословения и великолепного «аминь» хористы живописной цепочкой потянулись из алтаря. Через распахнутые южные врата в собор хлынул солнечный свет. Преподаватели колледжа, присутствовавшие на службе и облачившиеся по этому случаю в стихари поверх обычной одежды, в беспорядке устремились следом за ректором и членами университетского совета. Огромный орган тяжело вздохнул, как зверь, набирающий в легкие побольше воздуха, и подал свой великолепный голос, обещая порадовать ценителей фугой Баха. Корделия осталась спокойно сидеть, слушая грандиозную музыку и дожидаясь встречи. Теперь прихожане двигались по главному проходу – кучки людей в цветастой летней одежде, переговаривающихся вполголоса, серьезные молодые люди, облачившиеся по случаю воскресенья в черное, туристы, не выпускающие из рук путеводители и увешанные бесчисленными камерами, стайка монахинь со спокойными, просветленными лицами.
Мисс Лиминг появилась одной из последних – высокая фигура в сером платье, в белых перчатках, с непокрытой головой и в небрежно накинутом на плечи белом жакете, призванном уберечь ее от церковной прохлады. Она пришла одна, за ней никто не следил, и ее нарочитое изумление при виде Корделии казалось явно излишним. Корделия встала, и они вместе вышли из собора.
Перед воротами было полным-полно народу. Компания японцев, ощетинившихся камерами и всевозможными принадлежностями для съемки, обогащала воскресный гомон высокими нотами. Серебряная поверхность реки Кем оставалась вне поля зрения, но неподалеку мелькали торсы скользящих вдоль берега гребцов, напоминающих кукол; они высоко поднимали свои шесты и разом отталкивались, словно выполняя фигуры ритуального танца. Между рекой и собором простиралась обширная лужайка, залитая солнцем, – ослепительно-яркое зеленое пятно, наполняющее воздух головокружительным ароматом. Немолодой худощавый профессор в шапочке с плоским квадратным верхом трусил по траве; ветерок раздувал рукава его мантии, отчего он напоминал огромного ворона, пытающегося взмыть в воздух.
– Он – член университетского совета, – сказала мисс Лиминг, словно Корделия не могла обойтись без объяснений. – Поэтому он не может осквернить священный дерн.
Они молча прошли вдоль фасада универмага «Гиббз». Корделия ждала, пока заговорит мисс Лиминг. Однако, дождавшись, она поняла, что рассчитывала на иное начало.
– Вы думаете добиться успеха?
Заметив удивление Корделии, она нетерпеливо пояснила:
– В вашем детективном агентстве. Надеетесь справиться?
– Придется постараться. Это единственное, что я умею делать.
Она не собиралась исповедоваться мисс Лиминг в верности памяти Берни; она не смогла бы связно объяснить это даже самой себе.
– Слишком велики накладные расходы.
Заявление прозвучало как приговор, не подлежащий обжалованию.
– Вы имеете в виду контору и «остин-мини»?
– Да. Не знаю, как одному человеку может оказаться под силу зарабатывать достаточно, чтобы покрывать все расходы. Не можете же вы одновременно сидеть за машинкой, принимать заказы и раскрывать преступления. С другой стороны, нанять помощника вам тоже не по карману.
– Пока нет. Я собиралась обратиться на телефонную станцию. Это поможет решить проблему звонков, хотя, конечно, клиенты чаще предпочитают приходить и обсуждать дело лично. Если удастся сократить расходы, то мне хватит денег, поступающих, от клиентов.
– Если таковые будут.
Корделия не нашла что ответить. Они несколько секунд брели молча. Потом мисс Лиминг сказала:
– Вы все равно понесли расходы, занимаясь этим делом. Вам по крайней мере придется выплачивать штраф за нелегальное владение пистолетом. Я поручила разобраться с этим своим адвокатам. Вы скоро получите чек.
– Я не хочу брать деньги за это расследование.
– Что ж, понимаю. Это как раз случай «честной игры», о которой вы толковали Рональду. Собственно, вам никакой платы и не положено. Но будет выглядеть менее подозрительно, если вы все же получите хоть что-то для покрытия расходов. Тридцать фунтов вас устроит?
– Вполне, спасибо.
Дойдя до края лужайки, они свернули в сторону Королевского моста. Мисс Лиминг сказала:
– Придется испытывать к вам благодарность до конца жизни. Я не привыкла к таким унижениям и не хотела бы привыкать.
– Так не испытывайте! Я думала о Марке, а не о вас.
– А я полагала, что вы действуете во имя справедливости или чего-то еще столь же абстрактного.
– Никаких абстракций. Во имя конкретного человека.
Остановившись на мосту, они свесились через перила, глядя на поблескивающую воду. Вокруг не было ни души. Мисс Лиминг произнесла:
– Знаете, беременность изобразить не так уж трудно. Нужен всего лишь свободный корсет и соответствующая набивка. Конечно, для женщины это унизительно, почти оскорбительно, особенно если она бесплодна. Но трудности в этом нет никакой, тем более если за женщиной специально не следят. За Эвелин никто не следил. Она всегда была застенчивой, сдержанной женщиной. Ее чрезмерная стеснительность по поводу собственной беременности казалась окружающим в порядке вещей. В Гарфорд-Хаусе не было подруг и родственниц, которые рассказывали бы страшные истории о родильном отделении и беспрерывно ощупывали ее живот. Нам пришлось всего-навсего избавиться от этой тупицы няни Пилбим. Рональд отнесся к ее исчезновению как к дополнительному преимуществу от этой псевдобеременности. Ему надоело, что к нему обращаются как к Ронни Келлендеру, толковому школьнику из Харрогита.
– Миссис Годдард сказала мне, что Марк был вылитая мать.
– Вполне в ее духе. Она не только глупа, но и сентиментальна.
Корделия воздержалась от комментариев. Через какое-то время мисс Лиминг продолжила:
– Я обнаружила, что беременна от Рональда, примерно тогда, когда лондонский специалист подтвердил то, о чем мы догадывались и раньше: Эвелин вряд ли смогла бы зачать. Мне хотелось ребенка; Рональду был нужен сын; отцу Эвелин позарез требовался внук, которому следовало отвалить полмиллиона. Все оказалось так просто! Я бросила учительствовать и перебралась в Лондон, где никто никого не знает; Эвелин объявила отцу, что наконец-то забеременела. Ни Рональд, ни я не испытывали угрызений совести, обманывая Джорджа Боттли. Невежественный, безжалостный, самодовольный болван, он не представлял, как мир сможет обходиться без его опеки. Вот и финансировал собственное заблуждение. Эвелин стала получать чеки, сопровождаемые записками, в которых он умолял ее позаботиться о своем здоровье, обратиться к лучшим лондонским докторам, побольше отдыхать, побыть на солнце. Эвелин всегда любила Италию, и Италия стала частью плана. Наша троица встречалась в Лондоне раз в три месяца и улетала в Пизу. Рональд снимал небольшую виллу под Флоренцией, где я звалась миссис Келлендер, а Эвелин – мною. Слуги были приходящие, они не совали нос в наши паспорта. К нашим наездам привыкли; местный врач приглядывал за моим здоровьем. Местным людишкам льстило, что английская леди так обожает Италию и возвращается туда месяц за месяцем, несмотря на скорое разрешение от бремени.
– Как же она на это пошла, как могла находиться с вами под одной крышей, видя вас вместе со своим мужем и зная, что вы вынашиваете его ребенка?
– Пошла, так как любила Рональда и ни за что не хотела его терять. Она не слишком-то состоялась как женщина. Потеряй она мужа, что еще осталось бы в ее жизни? К отцу возвратиться не могла. Кроме того, у нас было чем ее подкупить: ей предстояло забрать ребенка. В случае отказа Рональд бросил бы ее, подал на развод и женился на мне.
– Я бы на ее месте оставила вас и ушла на все четыре стороны, пусть даже мыть чужие ступеньки.
– Не все наделены вашим талантом мыть чужие ступеньки, как и способностью выносить моральные порицания. Эвелин была религиозна, следовательно, натренирована в саморазочарованиях. Она убедила себя, будто делает то, что лучше для ребенка.