Неназываемый

Зелено-золотым, как листва дуба, вихрем Сетенай ворвался в комнату. Глаза Ксорве, к ее стыду, наполнились слезами.

– Ксорве?

– Господин, – сказала она. Порывшись в кармане, она вытащила Реликварий. Больше ей нечего было сказать.

Никогда раньше она не видела Сетеная утратившим дар речи, но он молча протянул ладонь, чтобы забрать Реликварий, и сжал руки Ксорве в своих.

– О, чудесное создание, – сказал он. – Разве ты когда-нибудь меня подводила?

Он перевернул Реликварий, поглаживая поверхность, как будто не в силах поверить, что он настоящий. А затем – словно никаких преград никогда не существовало – он открыл крышку. Ксорве не могла разглядеть содержимое, но после всего пережитого ее мало что не интересовало.

– Ах, – сказал Сетенай. – Конечно. О, конечно. – Он смотрел на содержимое шкатулки так, будто Ксорве и весь остальной мир исчезли. – Боже мой! Сколько времени прошло? Какой же я дурак.

В конце концов, он, кажется, пришел в себя. Захлопнув крышку, он засунул Реликварий во внутренний карман халата.

Ксорве сразу же заметила, что в нем что-то изменилось, но не могла сказать, что именно. Внешне никакой разницы не было. Нечто похожее произошло, когда они вернулись в Тлаантот, вспомнила Ксорве. Стоило им войти в город, как Сетенай тут же стал быстрее, мудрее, полным жизни, уверенным в себе. И теперь случилось то же самое, только перемены были раз в десять заметнее. В его глазах появился непривычный блеск.

Впервые в жизни он, склонившись, поцеловал Ксорве в лоб чуть правее шрама, оставленного Моргой. Когда он выпрямился, его глаза радостно сияли, и он похлопал себя по груди, где под слоями парчи был спрятан Реликварий.

– Где ты нашла его?

– Он все еще был у Оранны, господин. Мы нашли ее в земной обители Ирискаваал, в Антрацитовом Шпиле.

По его лицу пробежала легкая тень узнавания, но он просто кивнул.

– Вы знакомы еще со времен Дома Молчания, – сказала Ксорве, не в силах повторить остальные слова Оранны.

– Да, это так, – подтвердил Сетенай. – Опасная женщина. Ты должна знать, как много для меня значит, что ты вырвала это из ее рук. О, Ксорве. Лучшая и самая ценная из моих слуг. Ты сделала меня собой. Благодарю тебя.

Ксорве опустила глаза. Все это напоминало сон – абсурдный и тревожный.

– Господин, Тал потерялся. Где-то там. – Его поразило заклятье, и она не знала, выжил ли он. – Он серьезно ранен. И я не знаю, как мы попали в сокровищницу. Это бессмыслица.

– Хм, – отозвался Сетенай, стоя перед камином. – Да, как странно.

Она выбросила это из головы. Лабиринт Отголосков – необычное место, где может случиться что угодно.

– Я прослежу, чтобы Талассереса нашли. Не волнуйся за него. Ты расскажешь мне, как все произошло? – он расположился в кресле напротив нее.

Ксорве сглотнула.

– Да, господин, – сказала она. Она до сих пор ощущала эту тяжесть снега, эту усталость. Она чувствовала себя так, будто наполовину увязла в нем. В последний раз ей удалось поспать, когда они летели с Шутмили на украденном корабле. – Я хотела спросить, – добавила она. Сейчас или никогда. – Оранна сказала, что вы забрали меня из Святилища, просто чтобы доказать свою правоту в споре. Это правда?

Теперь она видела снег наяву, белые хлопья закружились перед глазами. Она не могла заставить себя посмотреть Сетенаю в лицо. Его голос слышался издалека, будто его доносил ветер, но не успела она понять его ответ, как провалилась в беспамятство.





IV

Могила Отступницы




Да забудется имя мое, да забудет меня мой род, ибо я буду жить в деяниях моей квинкурии во славу Императора и Девятерых.

Клятва кандидата в члены квинкурии





20

О чем сожалеет меч




Могила Отступницы не оправдывала свою репутацию: в ней не было цепей. Не было ни колеса, ни дыбы, ни печи – по крайней мере, в той части крепости, где Верховный инквизитор Канва Жиури заточила в тюрьму свою племянницу.


Жиури заглянула в смотровое окно. Помимо кровати, в камере Шутмили было много книг, а над очагом висела икона Линарьи Лучезарного. Комната была тихая, но не совсем, сюда доносился шум ветра и волн. Трудно было догадаться, что там, за решеткой.

Шутмили сидела у окна и смотрела на серое пространство внизу, как она делала каждый день с тех пор, как Жиури привезла ее сюда. Отсюда не было видно отдельных волн. Море поднималось и опускалось единым целым.

Жиури покачала головой и повернулась к своему гостю, адепту квинкурии. Он выглядел в точности как Бдение, за исключением черного пояса, расшитого красным. Это был адепт Рубина, одной из главных исследовательских квинкурий. Непривычно было видеть поблизости одинокого адепта без его двойников, но остальные члены Рубина работали в библиотеке или лаборатории в Могиле.

– Боюсь, то, о чем вы просили, невозможно, Верховный инквизитор, – сказал он.

– Не понимаю, почему это невозможно, – ответила Жиури. Прошло уже больше недели с тех пор, как они прилетели в Могилу Отступницы, и от каждой последующей неудачи она начинала шипеть от разочарования, как фитиль, с каждым дюймом приближающий взрыв. После событий в Антрацитовом Шпиле она чувствовала себя изможденной. Отрава от оберега все еще давала о себе знать. Если она двигалась слишком быстро, нерв защемляло, и она теряла равновесие. – И как вы можете быть так уверены, даже не проведя осмотр?

– В этом нет необходимости. Я мог бы сказать это еще до того, как вы привели меня сюда. Союз кандидата с квинкурией – процесс, известный как «слияние», – требует волевых усилий от всех вовлеченных в него. Если кандидат не хочет, его не удастся подчинить, – голос Рубинового был таким же ровным и невозмутимым, как у Бдения, но с визгливой ноткой, которая действовала Жиури на нервы.

– А если ее опоить? – предложила Жиури. Вышло слишком прямолинейно, но вся эта затянувшаяся операция была на редкость неэффективной. Порой подбирать слова не имеет смысла. Порой просто нужно продолжать, пока дело не будет сделано.

– Нет, Верховный инквизитор, – сказал Рубиновый. В его голосе не слышалось неодобрения. Похоже, слияние лишало членов квинкурии то ли желания протестовать, то ли просто способности его выражать. – Подобное действие крайне затруднило бы процесс слияния, – добавил он.

– А я-то думала, что вы, квинкурия Рубина, специализируетесь на нестандартных решениях, – Жиури вздернула бровь. Рубиновый посмотрел на нее – а может, нет, трудно сказать. Черная сетчатая маска ничего не выдавала. Жиури и представить не могла, что будет когда-нибудь скучать по своей работе в молодости, когда она выступала обвинителем против воров и вандалов в Малом Суде, но воры и вандалы хотя бы выражали свои чувства.

– Это так, Верховный инквизитор, – сказал он. Длинная пауза. – Уверяю вас, я всесторонне обдумал этот вопрос.

– Рада это слышать, – откликнулась Жиури, не пытаясь даже притвориться искренней.

Она отпустила Рубинового, и тот удалился по коридору, напоминая большого белого журавля. Как обычно, Шутмили в камере никак не реагировала на наблюдение. Жиури решила, что та притворяется из чистого упрямства, и была вынуждена уйти, пока ее не обуяла ярость. Ей было не так-то легко успокоиться, гнев буквально душил ее.

Вернувшись в свой кабинет, Жиури уставилась на лакированную поверхность кофейного столика, проклиная тот день, когда она спасла Шутмили. Если бы ее племянница умерла в вишневом дереве, они могли бы замять дело. Это было бы определенной потерей для Империи, но зато ее брат мог бы полностью отдаться горю: со временем рана бы затянулась, а не превратилась в чудовищную незаживающую язву, как сейчас.

Время от времени Адхара интересовался, как поживает Шутмили. Жиури подозревала, что он не спрашивает чаще только из приличия. О последней ее выходке он еще ничего не слышал. Она хотела, чтобы к моменту их разговора все уже разрешилось: Шутмили прошла слияние, Лучники возродились, род Канва очистился от скверны, а сама Жиури спокойно вернулась к своим благословленным Девятерыми обязанностям. Конечно, брату она объяснит это другими словами.

Твоя дочь сейчас гораздо счастливее, чем когда-либо. У нее есть истинная цель, санкционированная Императором и Девятерыми. Уверяю тебя, она благодарна.

Она не станет упоминать, что во время последнего визита в камеру маленькая мерзавка чуть было не плюнула ей в лицо.

Канва вздохнула. Было бы здорово, если бы Рубин смог найти волшебный способ все исправить, но Жиури по опыту знала, что от магии зачастую больше проблем, чем помощи. Люди – все равно что замки́. Они сопротивляются ровно до тех пор, пока не подберешь нужные зубцы. Благодаря этой технике Жиури стала успешным прокурором, а Шутмили – отнюдь не закоренелая преступница. Рано или поздно Жиури отыщет к ней ключ – и это случится скорее рано.

Вероятно, пришло время нанести еще один визит ее старому другу Белтандросу Сетенаю.



Охотничий домик Сетеная припал к склону лесистого холма, будто трутовик.

В первое утро одна из дочерей егеря зашла в комнату Ксорве, чтобы подмести пол и зажечь лампы. Ксорве об этом не просила, но ей не хотелось обижать девушку, выгнав ее из домика. Вечером та принесла поднос со смоляным вином, фаршированными виноградными листьями и маленькими пирожными, посыпанными сахарной пудрой.

Ксорве собиралась питаться добычей. Она думала, что так ей станет легче, или, по крайней мере, это отвлечет ее от бесцельности будущего. Именно поэтому она сбежала из Тлаантота всего через несколько дней после возвращения Реликвария. Город был таким же, как всегда. Ей необходимо было направить мысли в другое русло. Если она будет думать о Шутмили… но даже закончить предложение было слишком опасно.

На второй день она ушла в лес. Сетенай не интересовался охотой и держал охотничий домик только для вида, но егерь когда-то обучил Ксорве основам. Она давно не охотилась, однако тренировки не прошли бесследно. Бесшумно прокрасться мимо сосен, – олень притаился в кустах ежевики – согнуть лук, пустить стрелу… в последний момент олень дернулся. Стрела вонзилась ему в брюхо. Это должно было быть мгновенное убийство одним выстрелом, но олень выжил и с пронзительным стоном бросился в кусты, увязая в них, будто в грязи.

Ксорве пыталась приладить новую стрелу. Руки дрожали. Прекратив попытки, она выскочила из кустов и ринулась через всю поляну к оленю. В зарослях тревожно чирикали какие-то птицы. Лес переполошился. Ксорве была слишком близко, и олень бросился прочь, продираясь сквозь заросли.

– Постой, – позвала она, пытаясь схватить оленя, чтобы перерезать ему горло, но тот исчез, оставив позади раздавленные виноградные лозы и темные пятна крови. Воздух гудел от криков боли. Наверное, стоило погнаться за ним и прикончить, но у Ксорве не было сил. К горлу резко подкатила тошнота, и она упала на колени среди растоптанного кустарника, не обращая внимания на колючки. После этого случая она повесила лук на стену и ела то, что ей приносили.

На следующий день из города пришло письмо. Она поняла, что оно от Сетеная, еще до того, как увидела его четкий почерк и печать канцлера. Письмо было написано обычным шифром несколько дней назад.



Ксорве,

Прошу прощения за запоздалое письмо.

Карсажийцы не слишком довольны нами, но они привезут Талассереса. С ним все хорошо, он выжил. Я понимаю, что это может тебя разочаровать.

По поводу твоего вопроса: я понял, кто такая Оранна, еще в момент нашей первой встречи. Она чудовище, и она лжет. Больше всего себе, но она не может остановиться, и всегда в этом есть злой умысел. Ей мастерски удается давать жестокое толкование совершенно невинным или случайным событиям. Ее версия о том, что именно побудило меня забрать тебя из Дома Молчания, – чистой воды выдумка.

Надеюсь, что тебе удалось восстановить силы. Твой гонорар, как обычно, ждет в Банке Тлаантота.

С наилучшими пожеланиями,

Сетенай



Ксорве дважды или трижды перечитала письмо и убрала его. В ней поднималось какое-то сильное чувство, переполняя ее до краев.

Надеяться на большее было бессмысленно. Письма Сетеная всегда были краткими и редкими. Это было самое длинное его послание, и оно давало правдоподобное объяснение – ей стоит довольствоваться этим. Он был занят и уж точно не явился бы сюда сам. Если ей хотелось поговорить с ним лично, стоило оставаться в городе.

Дочь егеря наблюдала за ней, поэтому Ксорве убрала письмо в вещевой мешок и постаралась выкинуть его из головы. Не стоило столько размышлять над словами Оранны, и она совершенно зря рассказала об этом Сетенаю. Он утверждал, что Оранна солгала, но это неважно.