Неизбежное зло

Восемнадцать




Я сидел в комнате Несокрушима и размышлял над словами Голдинга. Что-то его напугало, хотя в начале вечера бухгалтер казался совершенно спокойным. Что же так на него подействовало – алкоголь или нечто, о чем говорили за ужином? Может, одно из откровений Эмили Кармайкл? В любом случае завтра в восемь утра я это выясню.

Я взглянул на свои часы. На войне в часы, а заодно и в меня, угодила немецкая пуля, и с тех пор они показывали время, имея привычку иногда останавливаться – сейчас, к примеру, на циферблате значилась четверть двенадцатого. Я решил, что это близко к истине, секундная стрелка двигалась.

Комната Несокрушима была меньше моей и еще более скудно обставлена. Да и вид из окна, пожалуй, был похуже, хотя в темноте не разберешь.

– О, это было любопытно, – сиял сержант. Лицо его зарумянилось от алкоголя, как будто он долго проторчал на солнце.

Я не стал спорить.

– Не могу отделаться от ощущения, – сказал я, – что если бы дело расследовала Эмили Кармайкл, оно было бы раскрыто в двадцать четыре часа. По крайней мере, она задержала бы кучу подозреваемых.

Несокрушим ухмыльнулся.

– Возможно, нам следует допросить вдову ювраджа, сэр?

– Именно это я намерен сделать.

Улыбка мгновенно слетела с его лица.

– Вы серьезно?

– У нее был мотив. Или, по-твоему, индийские женщины никогда не убивают своих мужей?

– Откровенно говоря, я был бы сильно удивлен, узнав о подобном, сэр.

– Уверяю вас, сержант, индийские женщины точно так же способны на убийство супругов, как и английские благоверные.

Несокрушим медленно покачал головой:

– Но не бенгальские женщины, сэр. Они просто запугивают своих мужей до полной покорности. Сомневаюсь, что есть нужда еще и в убийстве.

Не похоже, чтобы он шутил.

– Неважно, – решил я. – Нам нужно будет допросить ее, так же как эту англичанку, мисс Пемберли, с которой, очевидно, встречался юврадж.

– Все верно, сэр, но допрашивать принцессу? – Он надул щеки. – Не вызовет ли это затруднений?

– Почему? Потому что она принцесса?

– Да, но еще и… – он замялся, – потому что она живет в зенане. Видите ли, единственные мужчины, которых могут допустить к ней, должны быть… вы понимаете…

– Ты хочешь сказать, евнухами?

– Да, сэр, – зарделся он.

– Что ж, сержант, – вздохнул я, – если мы вынуждены будем пойти по такому пути, это, по крайней мере, избавит вашу матушку от дальнейших попыток вас женить.





* * *


Объявив Несокрушиму о предстоящем свидании с Голдингом, я отправился к себе в комнату.

Тщательно запер за собой дверь, вытащил из гардероба чемодан, положил его на кровать. Руки скользнули к замкам, большие пальцы легли на прохладный металл. Застежки со щелчком открылись. Я приподнял крышку, отбросил в сторону тряпье, прикрывавшее мою вожделенную добычу, и замер.

Голова закружилась.

Я медленно выдохнул и внимательно посмотрел на лакированную шкатулку с серебряной инкрустацией. В трепещущем свете керосиновой лампы дракон, образующий ручку шкатулки, казалось, танцевал.

Я чувствовал себя так, словно стою на краю обрыва. Прямо передо мной открывалась бездна, ведущая в… Я не знал куда.

Самоубийственно глупо курить здесь опиум. Во-первых, велик риск, что это заметят. Кто-нибудь из Кармайклов или их слуг может учуять предательский запах. С учетом склонности Кармайкла телеграфировать в Дели по малейшему поводу, можно не сомневаться, что новости о моих привычках помчатся по проводам еще до рассвета.

Во-вторых, я никогда в жизни не готовил себе трубку самостоятельно и руки мои не так уж ловки.


Но когда я стоял вот так над раскрытым чемоданом, само ощущение возможности разжечь трубку словно добавляло стали моим нервам и мыслей – моей голове. Сомнения казались несущественными. Я сунул руку в карман брюк, достал пачку «Кэпстена» и спички. Пачка была почти пуста, но я рассчитал, что для того, что я задумал, хватит пяти-шести сигарет. Я раскурил полдюжины и аккуратно разложил их в пепельнице на столе. Уже через пару минут облако серого дыма начало заволакивать комнату. Я удовлетворенно наблюдал за процессом и впервые, кажется, сполна осознал смысл выражения «необходимость – мать всех изобретений».

Оставив сигареты тлеть дальше, я вернулся к дорожному набору, бережно извлек его из чемодана и опустил на кровать. Как и в поезде предыдущей ночью, выудил из кармана маленький серебряный ключ, вставил его в пасть дракона и повернул.

Не помню, как я вынимал предметы из ящика, но не успел опомниться, как красное бархатное нутро опустело, а содержимое было аккуратно разложено на полу передо мной. Трубка и фарфоровые мундштуки, чашечка и подставка, опиумная лампа и стеклянный колпак, фитиль, маленький медный контейнер, который я наполнил кокосовым маслом для лампы, набор тонких приспособлений: одни использовались при скручивании опиума в шарик, другие – для выскребания нагара из трубки. И наконец, опиумная игла, без которой процесс приготовления сырца пойдет насмарку.

Я наполнил маслом резервуар лампы, поместил в лампу фитиль. Поджег его и накрыл стеклянным колпаком. Из крошечного отделения в чемодане я извлек шарик опиума-сырца, добытого в вещах террориста, и насадил на кончик иглы. Опустившись на колени, поднес шарик к пламени и принялся подражать движениям, которые сотни раз наблюдал в Чайнатауне.

Шарик размягчался и становился вязким по мере того, как я крутил и растягивал его над пламенем. Волна восторга накрыла меня. Я делал это, я готовил О, превращал его из обычной материи в волшебную. Подобно алхимику, преобразующему простой металл в золото, я ощущал, как тайны вселенной открываются мне.

А потом что-то изменилось.

Что-то пошло не так. О начал тлеть, а затем обугливаться. Я ломал голову – неужели я что-то забыл? Какой-то принципиально важный этап процесса? Держал О слишком близко к пламени? Я попытался сменить технику, но понял, что все бесполезно. О горел, но не курился. Я торопливо затолкал его в трубку и уложил ее на подставку в надежде спасти хотя бы немного драгоценных испарений. Поднес трубку к губам и вдохнул.

Горький горелый дым.

Сердце мое упало.

Я уронил трубку, опустился на пол рядом с ней и спрятал лицо в ладонях. Мгновение спустя тело скрутила судорога боли.

Не знаю, сколько я так пролежал, но к тому моменту, как смог пошевелиться, опиумная лампа уже погасла. Острую боль сменила тупая ноющая ломота и пульсация в голове.

Я встал, в тусклом свете керосиновой лампы с трудом поднял трубку. Вытряхнув содержимое, уставился на остатки почерневшего ломкого шарика О. Я раскрошил его в ладони, подошел к окну и выбросил прах в безветренную ночь.





Девятнадцать




Понедельник 21 июня 1920 года

Уснул я только перед рассветом. Во время войны я научился сохранять работоспособность, отключаясь всего на два-три часа, и это вошло в привычку, которую мне с тех пор пришлось поддерживать. В Калькутте пробуждение вообще не было проблемой. Любой, кто провел там хоть одну ночь, скажет, что сам город будит вас, обрушиваясь на все органы чувств разом: крики петухов и лай бродячих собак, вонь канализации, клопы, пирующие на вашей плоти. С таким набором нет никакой нужды заводить будильник.

В Самбалпуре все иначе. Здесь тише и пахнет приятнее, но у всего есть свои изъяны. Тишина означала, что я, скорее всего, проспал и солнце уже высоко.

Гриппозные симптомы мстительно вернулись: пульсирующая боль в голове, слезящиеся глаза. Я бы с радостью отдал месячное жалованье, только бы не вылезать из постели еще часок, но потом вспомнил про Голдинга. Мы договорились встретиться в восемь. Бросил взгляд на часы. Они остановились без четверти три.

Я выволок себя из кровати, натянул штаны и рубашку, метнулся к двери и вниз по лестнице. Часы в холле показывали без десяти восемь. С облегчением выдохнув, я вышел во двор разыскивать бухгалтера.

Небо затянули облака, в воздухе ни ветерка. Слуга-индиец в белой рубахе и тюрбане ровнял граблями щебенку около ворот.

– Вы видели мистера Голдинга?

– Джи[63], сахиб, – улыбнулся он. – Голдинг-сахиб очень хороший человек. Он вчера приходить.

– А сегодня утром вы его видели?

– Нет, сахиб, – покачал он головой.

Я подошел к воротам, закурил и принялся ждать. Спустя двадцать минут духота и головная боль стали просто невыносимы, и я вернулся в дом. Бухгалтера не было. Мог опаздывать, но он не был похож на человека, который когда-либо опаздывает. Я бы скорее ожидал, что он явится раньше срока, особенно учитывая, как страстно он вчера желал сбросить какое-то бремя с души. С другой стороны, он порядком перебрал. Может, протрезвел и передумал. А может, спит с похмелья. Как бы то ни было, так легко ему не отделаться. Я намерен допросить его сегодня, нравится ему это или нет.





* * *


Несокрушим завтракал в столовой.

– Не видели Голдинга? – спросил я.

– Боюсь, нет, сэр. А он не появился?

– Похоже, нет.

– Вчера вечером он довольно много выпил. Возможно, позабыл?

– Возможно. – Я налил себе кофе из кофейника, стоявшего на столе, и сел напротив.