Неискренне ваш
Часть 5 из 11 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Ну да, — оловянным голосом ответила Саша.
— У тебя все в порядке? — озабоченным тоном спросила подруга.
На долю секунды Саша замешкалась. Но тут же сбросила с себя оцепенение и быстро ответила:
— Да, все хорошо.
Кажется, впервые в жизни ей стало совершенно ясно, что на свете есть вещи, которые не стоит сразу выбалтывать. Если она сейчас распустит язык, встреча со Стасом превратится из очень личного переживания в бытовое происшествие. Кристинка обязательно примется потрошить ее, как пойманную на уху сардину, и горькое очарование момента окажется разрушено. А Саша вынуждена была признаться себе, что, несмотря на смятение и обиду, она ощущала после встречи с Гороховым еще и дикий, первобытный восторг. Было больно и сладко одновременно, словно ей снова пятнадцать лет и она ждет первого в своей жизни свидания. Кристинке она все расскажет потом, позже, когда успокоится.
За перегородкой Таня Ясенева зашуршала фольгой, и сразу же запахло сдобой и яблоками с корицей. Точь-в-точь как в детстве.
— Эй, алло! Ты меня совсем не слушаешь? — недовольным тоном спросила Кристинка, которая все это время, оказывается, что-то там тарахтела в трубку.
— Прости, — Саша потрясла головой, — сейчас не самый удобный момент…
— Ладно-ладно, — заговорщическим тоном прервала ее подруга. — Скажи только одну вещь: как там у тебя с новым назначением?
— Все будет известно завтра, но шансы неплохие, — сдержанно ответила Саша.
— Смотри, не пожалеть бы потом, — ворчливо заметила подруга. — Женщина, достигшая вершины успеха, часто обнаруживает, что все самое лучшее осталось внизу.
— Господи, — взорвалась Саша. — Ты как моралист из какой-нибудь древней пьесы. Подойдет к краю сцены и выдаст что-нибудь эдакое, судьбоносное.
— Я не моралист, а тонкий наблюдатель. Изучаю жизнь во всех ее проявлениях. Я уже вывела несколько законов, которые умные люди не должны игнорировать.
— До сих пор мне казалось, что все твои законы касаются взаимоотношений с мужиками, — хмыкнула Саша. — Ладно, я позвоню тебе вечером.
Она тут же представила себе несчастную взбаламученную маму и быстро добавила:
— Нет, лучше я позвоню тебе завтра. Намечаются кое-какие события.
После этих слов Кристинка вцепилась в нее, как клещ в собаку, и не отстала, пока Саша не призналась, что приезжает отец.
— А тебе он не звонил? — поинтересовалась подруга мрачно.
— Я сменила номер мобильника, — напомнила Саша. — А через Интернет я с ним не общаюсь.
— Ну и зря. Он же не с тобой разводился, а с твоей матерью. Ты-то тут при чем?
— В этом ты права, но мама сказала, что будет считать меня предательницей, если я помирюсь с отцом. Она сразу стала внушать мне, что он бросил нас обеих, и точка. Ладно, потом все тебе расскажу в подробностях. Не по телефону и не с работы. У нас тут, знаешь ли, не посекретничаешь.
Она распрощалась с подругой и прислушалась к шуршанию за перегородкой. Судя по запахам, Ясенева решила заесть сладкое копченой колбасой. Умеют же люди себя порадовать. «А в моей жизни в последнее время так мало радости, — неожиданно подумала Саша. — Все, что угодно, только не радость».
Она вспомнила о Горохове, о его ребенке, о возможном свидании, которое она вытребовала у Стаса, и в смятении зажмурилась.
* * *
У Горохова был такой вид, будто его огрели по голове клюшкой. Чувствовал он себя примерно так же. Вцепившись в ручку коляски, он наблюдал за тем, как Саша улепетывает от него по бульвару, сверкая подошвами умопомрачительных туфель. То, что она до сих пор не грохнулась со своих высоченных каблуков, наверняка было божьим промыслом.
— Черт! — с чувством выругался Стас. — Черт, черт, черт! — Бросил взгляд на таращившего глазенки Виталика и сердито добавил: — А ты не подслушивай. И не вздумай нажаловаться, что я при тебе ругался.
Номер телефона, который Саша продиктовала, еще ничего не значил. Она добежит до своего офиса и передумает встречаться. Или нет? Стас понятия не имел, что за мысли варились в ее умной голове. Она наверняка изменилась за эти годы. Наверняка. Но при этом казалась такой… родной!
Стас был потрясен собственной реакцией на явление Саши Зиминой во плоти. Два года ее образ преследовал его. Даже когда он целовал жену, Саша обреталась где-то в подсознании. Очень близко. Слишком близко, чтобы это не насторожило Киру. Она чувствовала что-то неладное и постоянно задавала Стасу один и тот же сакраментальный вопрос: «Ты меня любишь?» Она спрашивала это и утром за завтраком, и вечером, когда встречала его после работы, когда нежно целовала в щечку возле машины и когда с жуткой целеустремленностью нападала на него ночью в постели… И вообще при каждом удобном случае. Ему изо всех сил приходилось подавлять раздражение, и он увиливал от ответа, выдавая что-нибудь вроде «Ты лучшая жена на свете» или «Мне с тобой невероятно повезло».
Иногда ему казалось, что «лучшая жена на свете» готова придушить его собственными руками. Безлунными ночами это ощущение бывало столь ярким, что Стас перекатывался на свою сторону кровати, ближе к краю, и долго лежал, прислушиваясь к Кириному дыханию, в котором ему чудился привкус гнева.
Делая предложение руки и сердца, он был уверен, что Кирина любовь поможет залечить нанесенные Сашей Зиминой раны, успокоит и умиротворит. Но из этого ничего не вышло. Раны не затягивались, и Кира ничего не могла с этим поделать. Однако с упорством маньяка она все дула и дула на угли, пытаясь разжечь какой-никакой огонь в семейном очаге. Стас полагал, что жена скорее умрет, нежели признается в том, что ее усилия никогда не окупятся. Судя по всему, Кира готова была тянуть лямку до конца своих дней. И до конца его дней.
Интересно, что сделает его жена, если вдруг узнает, что он встречался со своей бывшей? И собирается встретиться снова. Устроит скандал? Вряд ли. Скорее отравит его мышьяком, как в старом добром детективе. С невозмутимым видом поцелует в лобик и закажет самый роскошный венок, имеющийся в распоряжении ближайшей похоронной конторы.
Да, Кира и в самом деле любила его — странной упорной любовью, не омраченной слезами и скандалами. С ней было просто невозможно серьезно поссориться, потому что она ни на что не обижалась, зато вечно словно принюхивалась и приглядывалась, пытаясь определить, что у Стаса на уме. Никаких доверительных разговоров у них не случалось: Стас иной раз мог ляпнуть что-нибудь в сердцах, но этим все и заканчивалось. Если он напивался и откровенничал, она поглощала его искренность, как темное озеро брошенный в него камень — по лицу ее проходила тень, вот и все. Поначалу Стас думал, что Кира просто накапливает обиды и однажды устроит настоящий фейерверк. Но вскоре понял, что фейерверка не будет, потому что между ними никогда не проскакивает искра. Им не хватает страсти, огня…
С Сашей все было по-другому. И будет по-другому, даже если они всего лишь выпьют вместе кофе. Самое худшее, что можно придумать, — это снова связаться с ней. Наступить на те же самые грабли. Но он собирался наступить и, кажется, даже занес ногу.
— На тебя напал столбняк? — неожиданно услышал Стас голос матери. — Я тебе кричу, машу, а ты стоишь, как памятник Гарибальди.
Она подходила к нему раскрасневшаяся, запыхавшаяся, с горящими от возбуждения глазами.
Чтобы пробудить в Саше Зиминой ревность, Стас сказал, будто ждет гуляющую по магазинам Киру. На самом-то деле Кира сидела дома, а сопровождал он собственную мать, которая никогда не упускала случая пристегнуть сына к какому-нибудь полезному делу. Женившись, Стас привел Киру в родительский дом и пока что не собирался его покидать.
Гороховы были большой семьей с бабушками, дедушками, тетями, дядями, двоюродными и троюродными сестрами и братьями, которые то и дело наезжали из самых разных уголков земли и не сомневались в том, что их примут со всем радушием. Старший Горохов соединил две квартиры на этаже в одну большую и просторную, где и его собственным детям, и гостившей родне жилось весьма неплохо.
— Да помоги же мне с сумками, — попросила Светлана Дмитриевна, плотно увешанная пакетами.
— Прости, я задумался, — ответил Стас, обратив наконец внимание на окружающий мир.
— Ах ты, мой тюпочка! — Светлана Дмитриевна склонилась над коляской. — Ах ты, мой сладенький пончик!
— Опять ты над ним причитаешь. Он же — пацан, а не какой-нибудь домашний кролик.
— Очень остроумно. — Светлана Дмитриевна выпрямилась и откинула челку со лба. Она была крупной и статной женщиной с пронзительными глазами и копной русых волос, которые вполне подошли бы какой-нибудь кинодиве. — Ты не испытываешь никакой нежности к детям, — добавила она обвиняющим тоном.
— Так и есть, — согласился Стас, блуждая взглядом по окрестностям.
— У тебя отсутствует отцовский инстинкт.
— Это потому, что я женился не на той женщине.
— Ты серьезно? — Светлана Дмитриевна так удивилась, что едва не выронила из рук бутылочку, которой собиралась осчастливить Виталика. — Никогда еще я не слышала от тебя ничего подобного.
— Зато я от тебя слышал, — отрывисто бросил Стас. А потом передразнил противным голосом: — Ах, Стасушка, что же ты наделал?! Ты совершил опрометчивый поступок. Как же я за тебя переживаю, Стасушка!
Светлана Дмитриевна откинула голову назад и от души рассмеялась.
— Пусть у меня отсохнет язык, если я еще хоть раз назову тебя Стасушкой. Никогда больше, обещаю.
— Да уж, будь любезна.
Они двинулись вниз по бульвару, молча глядя перед собой. Бульвар был укутан густой зеленью, заглушавшей шум проносящихся по обеим сторонам машин. Под ногами шуршал щебень, Виталик в коляске мутузил бутылочку с едой.
— Послушай, — наконец прервала затянувшуюся паузу Светлана Дмитриевна, — мне кажется, нам стоит об этом поговорить.
— О чем — об этом? — усмехнулся Стас. — О моем браке? Сколько бы мы ни разговаривали, ничего не изменится.
— Ты можешь все изменить, если захочешь.
Стас пожал плечами.
— Пойду вперед, подгоню машину, — бросил он. — Еще коляску разбирать. Из-за одного мелкого головастика столько проблем.
Светлана Дмитриевна тяжело вздохнула и с сочувствием смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду.
С коляской действительно было много возни. Стас разобрал ее, затолкал в багажник и раздраженно ходил вокруг автомобиля, пока мать с Виталиком устраивались на заднем сиденье. Когда они уже подъехали к дому, малыш задрыгал ногами и принялся скандалить.
— Почему он все время орет так, как будто ему голову отрывают? — с неподдельным изумлением спросил Стас, помогая матери выбраться из машины.
— Возможно, у него животик пучит, — ответила та, целуя Виталика в макушку. — Дети не могут рассказать, что их беспокоит. Даже когда они уже умеют разговаривать, — добавила она довольно сварливо и в упор посмотрела на сына.
— У меня нет настроения вести доверительные беседы, — холодно ответил тот, поставив верх коляски на колеса и защелкнув крепления. — Я сам разберусь со своими проблемами.
— Да уж, ты разберешься, — проворчала Светлана Дмитриевна себе под нос. — Разбиратель, тоже мне… — И тут же снова повысила голос: — Гляди-ка, твой дружок ждет тебя возле подъезда.
Стас вскинул голову и хмыкнул:
— Не дружок, а лучший друг.
— Ах, простите, ваше величество, — ухмыльнулась мать. — Надеюсь, ты не унесешься сломя голову, бросив меня с коляской.
Стас радостно помахал рукой:
— Эй, Боров, привет! А ты чего не на работе?
— В офисе крыша протекла, — прокричал в ответ Борис. — Так что у меня сегодня выходной.
Когда в средней школе за парту Стаса Горохова посадили новичка Борю Фасолькина, одноклассники одурели от восторга. Мальчишкам каждый день давали новые обидные или просто потешные клички, и в конце концов окрестили бобовыми братьями. Однако друзьям больше нравилось называть себя Гора и Боров, им казалось, так звучит гораздо солиднее.
В настоящий момент Борис как нельзя лучше оправдывал детское прозвище, поскольку вырос большим и неповоротливым. Еще он носил бороду, потому как считал, что глаза с длинными ресницами непростительно его молодят. Борода ему не шла, ему все об этом говорили, но Борис никого не слушал.
— Здрасьте, теть Света, — крикнул он, широко улыбнувшись.
Стас подвез коляску к подъезду, и вдвоем друзья принялись втаскивать ее внутрь.
— Ты чего такой мутный? — вполголоса спросил Борис.
— У тебя все в порядке? — озабоченным тоном спросила подруга.
На долю секунды Саша замешкалась. Но тут же сбросила с себя оцепенение и быстро ответила:
— Да, все хорошо.
Кажется, впервые в жизни ей стало совершенно ясно, что на свете есть вещи, которые не стоит сразу выбалтывать. Если она сейчас распустит язык, встреча со Стасом превратится из очень личного переживания в бытовое происшествие. Кристинка обязательно примется потрошить ее, как пойманную на уху сардину, и горькое очарование момента окажется разрушено. А Саша вынуждена была признаться себе, что, несмотря на смятение и обиду, она ощущала после встречи с Гороховым еще и дикий, первобытный восторг. Было больно и сладко одновременно, словно ей снова пятнадцать лет и она ждет первого в своей жизни свидания. Кристинке она все расскажет потом, позже, когда успокоится.
За перегородкой Таня Ясенева зашуршала фольгой, и сразу же запахло сдобой и яблоками с корицей. Точь-в-точь как в детстве.
— Эй, алло! Ты меня совсем не слушаешь? — недовольным тоном спросила Кристинка, которая все это время, оказывается, что-то там тарахтела в трубку.
— Прости, — Саша потрясла головой, — сейчас не самый удобный момент…
— Ладно-ладно, — заговорщическим тоном прервала ее подруга. — Скажи только одну вещь: как там у тебя с новым назначением?
— Все будет известно завтра, но шансы неплохие, — сдержанно ответила Саша.
— Смотри, не пожалеть бы потом, — ворчливо заметила подруга. — Женщина, достигшая вершины успеха, часто обнаруживает, что все самое лучшее осталось внизу.
— Господи, — взорвалась Саша. — Ты как моралист из какой-нибудь древней пьесы. Подойдет к краю сцены и выдаст что-нибудь эдакое, судьбоносное.
— Я не моралист, а тонкий наблюдатель. Изучаю жизнь во всех ее проявлениях. Я уже вывела несколько законов, которые умные люди не должны игнорировать.
— До сих пор мне казалось, что все твои законы касаются взаимоотношений с мужиками, — хмыкнула Саша. — Ладно, я позвоню тебе вечером.
Она тут же представила себе несчастную взбаламученную маму и быстро добавила:
— Нет, лучше я позвоню тебе завтра. Намечаются кое-какие события.
После этих слов Кристинка вцепилась в нее, как клещ в собаку, и не отстала, пока Саша не призналась, что приезжает отец.
— А тебе он не звонил? — поинтересовалась подруга мрачно.
— Я сменила номер мобильника, — напомнила Саша. — А через Интернет я с ним не общаюсь.
— Ну и зря. Он же не с тобой разводился, а с твоей матерью. Ты-то тут при чем?
— В этом ты права, но мама сказала, что будет считать меня предательницей, если я помирюсь с отцом. Она сразу стала внушать мне, что он бросил нас обеих, и точка. Ладно, потом все тебе расскажу в подробностях. Не по телефону и не с работы. У нас тут, знаешь ли, не посекретничаешь.
Она распрощалась с подругой и прислушалась к шуршанию за перегородкой. Судя по запахам, Ясенева решила заесть сладкое копченой колбасой. Умеют же люди себя порадовать. «А в моей жизни в последнее время так мало радости, — неожиданно подумала Саша. — Все, что угодно, только не радость».
Она вспомнила о Горохове, о его ребенке, о возможном свидании, которое она вытребовала у Стаса, и в смятении зажмурилась.
* * *
У Горохова был такой вид, будто его огрели по голове клюшкой. Чувствовал он себя примерно так же. Вцепившись в ручку коляски, он наблюдал за тем, как Саша улепетывает от него по бульвару, сверкая подошвами умопомрачительных туфель. То, что она до сих пор не грохнулась со своих высоченных каблуков, наверняка было божьим промыслом.
— Черт! — с чувством выругался Стас. — Черт, черт, черт! — Бросил взгляд на таращившего глазенки Виталика и сердито добавил: — А ты не подслушивай. И не вздумай нажаловаться, что я при тебе ругался.
Номер телефона, который Саша продиктовала, еще ничего не значил. Она добежит до своего офиса и передумает встречаться. Или нет? Стас понятия не имел, что за мысли варились в ее умной голове. Она наверняка изменилась за эти годы. Наверняка. Но при этом казалась такой… родной!
Стас был потрясен собственной реакцией на явление Саши Зиминой во плоти. Два года ее образ преследовал его. Даже когда он целовал жену, Саша обреталась где-то в подсознании. Очень близко. Слишком близко, чтобы это не насторожило Киру. Она чувствовала что-то неладное и постоянно задавала Стасу один и тот же сакраментальный вопрос: «Ты меня любишь?» Она спрашивала это и утром за завтраком, и вечером, когда встречала его после работы, когда нежно целовала в щечку возле машины и когда с жуткой целеустремленностью нападала на него ночью в постели… И вообще при каждом удобном случае. Ему изо всех сил приходилось подавлять раздражение, и он увиливал от ответа, выдавая что-нибудь вроде «Ты лучшая жена на свете» или «Мне с тобой невероятно повезло».
Иногда ему казалось, что «лучшая жена на свете» готова придушить его собственными руками. Безлунными ночами это ощущение бывало столь ярким, что Стас перекатывался на свою сторону кровати, ближе к краю, и долго лежал, прислушиваясь к Кириному дыханию, в котором ему чудился привкус гнева.
Делая предложение руки и сердца, он был уверен, что Кирина любовь поможет залечить нанесенные Сашей Зиминой раны, успокоит и умиротворит. Но из этого ничего не вышло. Раны не затягивались, и Кира ничего не могла с этим поделать. Однако с упорством маньяка она все дула и дула на угли, пытаясь разжечь какой-никакой огонь в семейном очаге. Стас полагал, что жена скорее умрет, нежели признается в том, что ее усилия никогда не окупятся. Судя по всему, Кира готова была тянуть лямку до конца своих дней. И до конца его дней.
Интересно, что сделает его жена, если вдруг узнает, что он встречался со своей бывшей? И собирается встретиться снова. Устроит скандал? Вряд ли. Скорее отравит его мышьяком, как в старом добром детективе. С невозмутимым видом поцелует в лобик и закажет самый роскошный венок, имеющийся в распоряжении ближайшей похоронной конторы.
Да, Кира и в самом деле любила его — странной упорной любовью, не омраченной слезами и скандалами. С ней было просто невозможно серьезно поссориться, потому что она ни на что не обижалась, зато вечно словно принюхивалась и приглядывалась, пытаясь определить, что у Стаса на уме. Никаких доверительных разговоров у них не случалось: Стас иной раз мог ляпнуть что-нибудь в сердцах, но этим все и заканчивалось. Если он напивался и откровенничал, она поглощала его искренность, как темное озеро брошенный в него камень — по лицу ее проходила тень, вот и все. Поначалу Стас думал, что Кира просто накапливает обиды и однажды устроит настоящий фейерверк. Но вскоре понял, что фейерверка не будет, потому что между ними никогда не проскакивает искра. Им не хватает страсти, огня…
С Сашей все было по-другому. И будет по-другому, даже если они всего лишь выпьют вместе кофе. Самое худшее, что можно придумать, — это снова связаться с ней. Наступить на те же самые грабли. Но он собирался наступить и, кажется, даже занес ногу.
— На тебя напал столбняк? — неожиданно услышал Стас голос матери. — Я тебе кричу, машу, а ты стоишь, как памятник Гарибальди.
Она подходила к нему раскрасневшаяся, запыхавшаяся, с горящими от возбуждения глазами.
Чтобы пробудить в Саше Зиминой ревность, Стас сказал, будто ждет гуляющую по магазинам Киру. На самом-то деле Кира сидела дома, а сопровождал он собственную мать, которая никогда не упускала случая пристегнуть сына к какому-нибудь полезному делу. Женившись, Стас привел Киру в родительский дом и пока что не собирался его покидать.
Гороховы были большой семьей с бабушками, дедушками, тетями, дядями, двоюродными и троюродными сестрами и братьями, которые то и дело наезжали из самых разных уголков земли и не сомневались в том, что их примут со всем радушием. Старший Горохов соединил две квартиры на этаже в одну большую и просторную, где и его собственным детям, и гостившей родне жилось весьма неплохо.
— Да помоги же мне с сумками, — попросила Светлана Дмитриевна, плотно увешанная пакетами.
— Прости, я задумался, — ответил Стас, обратив наконец внимание на окружающий мир.
— Ах ты, мой тюпочка! — Светлана Дмитриевна склонилась над коляской. — Ах ты, мой сладенький пончик!
— Опять ты над ним причитаешь. Он же — пацан, а не какой-нибудь домашний кролик.
— Очень остроумно. — Светлана Дмитриевна выпрямилась и откинула челку со лба. Она была крупной и статной женщиной с пронзительными глазами и копной русых волос, которые вполне подошли бы какой-нибудь кинодиве. — Ты не испытываешь никакой нежности к детям, — добавила она обвиняющим тоном.
— Так и есть, — согласился Стас, блуждая взглядом по окрестностям.
— У тебя отсутствует отцовский инстинкт.
— Это потому, что я женился не на той женщине.
— Ты серьезно? — Светлана Дмитриевна так удивилась, что едва не выронила из рук бутылочку, которой собиралась осчастливить Виталика. — Никогда еще я не слышала от тебя ничего подобного.
— Зато я от тебя слышал, — отрывисто бросил Стас. А потом передразнил противным голосом: — Ах, Стасушка, что же ты наделал?! Ты совершил опрометчивый поступок. Как же я за тебя переживаю, Стасушка!
Светлана Дмитриевна откинула голову назад и от души рассмеялась.
— Пусть у меня отсохнет язык, если я еще хоть раз назову тебя Стасушкой. Никогда больше, обещаю.
— Да уж, будь любезна.
Они двинулись вниз по бульвару, молча глядя перед собой. Бульвар был укутан густой зеленью, заглушавшей шум проносящихся по обеим сторонам машин. Под ногами шуршал щебень, Виталик в коляске мутузил бутылочку с едой.
— Послушай, — наконец прервала затянувшуюся паузу Светлана Дмитриевна, — мне кажется, нам стоит об этом поговорить.
— О чем — об этом? — усмехнулся Стас. — О моем браке? Сколько бы мы ни разговаривали, ничего не изменится.
— Ты можешь все изменить, если захочешь.
Стас пожал плечами.
— Пойду вперед, подгоню машину, — бросил он. — Еще коляску разбирать. Из-за одного мелкого головастика столько проблем.
Светлана Дмитриевна тяжело вздохнула и с сочувствием смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду.
С коляской действительно было много возни. Стас разобрал ее, затолкал в багажник и раздраженно ходил вокруг автомобиля, пока мать с Виталиком устраивались на заднем сиденье. Когда они уже подъехали к дому, малыш задрыгал ногами и принялся скандалить.
— Почему он все время орет так, как будто ему голову отрывают? — с неподдельным изумлением спросил Стас, помогая матери выбраться из машины.
— Возможно, у него животик пучит, — ответила та, целуя Виталика в макушку. — Дети не могут рассказать, что их беспокоит. Даже когда они уже умеют разговаривать, — добавила она довольно сварливо и в упор посмотрела на сына.
— У меня нет настроения вести доверительные беседы, — холодно ответил тот, поставив верх коляски на колеса и защелкнув крепления. — Я сам разберусь со своими проблемами.
— Да уж, ты разберешься, — проворчала Светлана Дмитриевна себе под нос. — Разбиратель, тоже мне… — И тут же снова повысила голос: — Гляди-ка, твой дружок ждет тебя возле подъезда.
Стас вскинул голову и хмыкнул:
— Не дружок, а лучший друг.
— Ах, простите, ваше величество, — ухмыльнулась мать. — Надеюсь, ты не унесешься сломя голову, бросив меня с коляской.
Стас радостно помахал рукой:
— Эй, Боров, привет! А ты чего не на работе?
— В офисе крыша протекла, — прокричал в ответ Борис. — Так что у меня сегодня выходной.
Когда в средней школе за парту Стаса Горохова посадили новичка Борю Фасолькина, одноклассники одурели от восторга. Мальчишкам каждый день давали новые обидные или просто потешные клички, и в конце концов окрестили бобовыми братьями. Однако друзьям больше нравилось называть себя Гора и Боров, им казалось, так звучит гораздо солиднее.
В настоящий момент Борис как нельзя лучше оправдывал детское прозвище, поскольку вырос большим и неповоротливым. Еще он носил бороду, потому как считал, что глаза с длинными ресницами непростительно его молодят. Борода ему не шла, ему все об этом говорили, но Борис никого не слушал.
— Здрасьте, теть Света, — крикнул он, широко улыбнувшись.
Стас подвез коляску к подъезду, и вдвоем друзья принялись втаскивать ее внутрь.
— Ты чего такой мутный? — вполголоса спросил Борис.