Небесная музыка. Солнце
Часть 95 из 136 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Да, – шепчу я, боясь разбудить Джессику. И слышу голос Оливер. Родной, незабытый.
– Ховард? Ховард, это же ты? – спрашивает он, и я понимаю, что Оливер пьян.
– Я, – мой голос тих и сух.
– Какого черта?! – кричит он в трубку так оглушительно, что мне приходится отодвинуть телефон от уха. – Какого черта ты бросила нас?! Ты бросила все, что мы создавали!
– Прости. Так вышло.
– Что-о-о? – тянет он. – Так вышло? Твою мать, Ховард! Так не отвечают! Ты кинула нас!
– Где ты взял мой номер? – спрашиваю я устало.
– У Чета. Не бойся, Ховард, он и не знает, – отвечает Оливер. – Он обещал хранить твою тайну.
И друг пьяно хохочет.
– Прости, – говорю я.
– Пошла ты в задницу! Прости – и это все?! Мы чуть с ума не сошли и… И эта идиотка – она не может петь, как ты, – доверительно сообщает Оливер, наверное, имея в виду Конни. – А Кирстен… Моя девочка скучает по тебе! Ты и ее послала! Исчезла, своровав бабки. Только, мисс Предательница… – Он затихает на мгновение и выдает: – Я знаю, вместо кого ты поешь. Я с самого начала говорил им, а они не верили.
По моим рукам бегут мурашки.
– Молчи, – отвечаю я. – Пожалуйста, молчи.
– Чет сказал, что тебе нужны были бабки. Они заплатили тебе, да? Поэтому ты все бросила. Ненавижу тебя. – Голос Оливера зол – алкоголь всегда делает его агрессивным.
– Мне пора.
– Чертова предательница.
Он кричит что-то еще, но я отключаюсь. И вырубаю у телефона звук. Мне остается надеяться только на то, что мои звонки не прослушиваются.
Я устала бояться. Но я должна бороться. И пусть моя борьба будет с самой с собой… Я все равно стану идти вперед. Я – не такая, как мать.
С этой мыслью я засыпаю.
Утро начинается слишком рано – сразу после рассвета, похожего на северное сияние. Я снова проверяю новости, облегченно вздыхаю, не обнаружив своих фото, молча завтракаю, собираюсь и привычно сажусь в машину Джессики. Она довозит меня до студии и уезжает. Остальные приезжают часам к десяти, когда начинается дождь, а последними появляются миссис Мунлайт и Диана, которая выглядит так болезненно, словно отравилась. Она бледна и ужасно всем недовольна.
С командой техников и звукорежиссером начинается обсуждение того, как будет происходить живой концерт. Они, как и музыканты, посвящены в тайну Дианы – каждого с семьей Мунлайтов связывает договор. Диана почти не участвует в обсуждении. Сидит в своем кресле, скрестив руки и ноги. Она похожа на Снежную королеву, которая отстранена от всего живого мира. Но когда меня просят передать ей бумаги и я случайно касаюсь ладонью ее длинных тонких пальцев, то замечаю, что они дрожат, хоть она и пытается это скрыть.
Я украдкой смотрю на Диану и понимаю, что с ней точно что-то не то. В этот же момент ко мне приходит осознание того, почему Диана всегда так неприветлива и холодна со всеми сотрудниками звукозаписывающей компании, что имеют доступ в студию.
Потому что они знают ее тайну. Знают, насколько она беспомощна. Насколько фальшива. Должно быть, она всегда чувствует себя напряженной в нашем обществе – обществе невольных рабов ее матери. Возможно, Диана думает, что мы презираем ее. Обсуждаем за глаза. Издеваемся.
Это не совсем так, но все же ее считают богатой куклой, которая вздумала поиграть в певицу. Должно быть, это унижает Диану.
Раньше эта простая мысль не приходила мне в голову, а сегодня она из нее не выходит. Я все так же на нее злюсь. Но в груди появляется сочувствие. И я не могу от него избавиться.
Мы репетируем – Диана стоит на импровизированной сцене, а я пою «Ангела», и звук из моего микрофона выводится в мониторы. А микрофон Дианы вырублен – ей нужно просто открывать рот под звуки моего голоса. Она делает это – но без должных желания и грации, что напрягает руководящего всем действом Уолтера и ее мать. Однако если продюсер старается уговорить Диану работать чуть иначе, то мать подходит к ней, встряхивает за плечи и говорит что-то – что-то такое, отчего Диана злится еще больше, вырывается и уходит.
– Делаем перерыв полчаса! – громко объявляет Уолтер.
Репетиция проходит с трудом, и Эмма уезжает злая. Напоследок она подходит ко мне, берет за подбородок и произносит:
– Никаких ошибок на выступлении. Поняла, Ховард? Ни единой.
– Не сделаю, – отвечаю ей я. – Надеюсь, Диана – тоже.
Мои слова еще больше злят ее. Эмма окидывает меня холодным презрительным взглядом и уходит. Часа через два уезжает и Диана. А мы остаемся и репетируем с повеселевшими музыкантами дальше. Я должна спеть сет-лист «на отлично», выложиться на все сто процентов. Я не могу подвести команду, даже если нахожусь в отвратительном состоянии.
Поздно вечером, когда грозовая тьма, нависающая над городом почти весь день, еще больше сгущается, мы заказываем пиццу – все ужасно проголодались.
Музыка заставляла меня отвлечься от своих мыслей о Дастине, Лилит и тете с братом. Она давала мне возможность не сойти с ума. Но когда мы делаем перерыв, плохие мысли снова лезут в мою голову. Стучат по мозгам так же, как косые капли дождя по стеклу окон особняка, за которыми в небе взрываются молнии.
Я снова пролистываю новости и вижу множество статей о том, что в скором времени состоится слушание по делу Лилит и Саши. Только теперь в этих статьях говорится о том, что родители Бена – высокопоставленные чиновники из мэрии, которые всячески препятствуют правосудию. Новые адвокаты Лилит открыто выступают с заявлениями о том, что на суде будут предъявлены доказательства запугивания жертв и психологического давления на них. Об этом же говорят и по федеральным каналам.
– Это какое-то сумасшествие! – заявляет в камеру представительный седой мужчина с адвокатским значком на лацкане дорогого пиджака – один из основателей юридический фирмы «Гройс и Гудмен». – Мы просмотрели материалы по делу о прошлогоднем похищении двух девушек и пришли к выводу, что во время следствия были допущены наигрубейшие ошибки, о наказании ответственных за которые, разумеется, мы будем ходатайствовать в суде. Складывается впечатление, что ведется намеренная – подчеркиваю – кампания, имеющая цель запутать ход следствия и психологически сломать пострадавших в этом страшном деле девушек, интересы которых мы защищаем. Со всей ответственностью заявляю, что преступник будет наказан.
Адвокат прав – это действительно какое-то сумасшествие. Едва за дело берутся «Гройс и Гудмен» и оно получает широкую огласку, как на тему похищения начинают высказываться многие известные люди. Волну поднимает сама Элинор Фелпс, которая заявляет о сексизме по отношению к женщинам и недопустимости ненаказания за преступление. А после ее подхватывают остальные знаменитости, в том числе политики. Особенно бурно в полемику включается один из будущих кандидатов на пост мэра – главный соперник мэра действующего. Он негативно комментирует происходящее, то и дело саркастически высказываясь о главе города и его подчиненных, припоминая все их прошлые грешки. И его рейтинги растут.
Я знаю, что ему, должно быть, плевать на Лилит и Сашу и он действует в своих интересах, но я рада, что у них есть такая поддержка. И что у Лилит есть Октавий. Я верю в него.
– Что смотришь, Санни? – подсаживается ко мне Майк. Его взгляд устремляется в экран моего телефона, и он понимающе кивает головой.
– Я слышал об этом сегодня по радио в машине, – говорит он и хмурится. – Этого психа должны упрятать за решетку.
– Надеюсь, так и будет, – выключаю я телефон. То, что у Лилит теперь есть мощная поддержка, меня радует – один из тяжелых камней падает с моих плеч. Но другие лежат мертвым грузом.
– Когда уже привезут пиццу? – смотрит на наручные часы Майк. Он голоден. – Из-за грозы по всему городу дикие пробки – улицы заливает с обеда.
В подтверждение его слов за окном раздается оглушительный гром – небо взрывается прямо над нами.
– Пицца! – раздается чей-то радостный голос в гостиной, которая считается у нас комнатой отдыха. И Майк оживляется.
– Идем есть, Санни, – тянет он меня за руку. – Ты сегодня хандришь, но вкусная еда тебя развеселит.
Я улыбаюсь ему и разрешаю отвести себя в гостиную, где кто-то из парней рассчитывается с доставщиком пиццы, который выглядит как настоящее чучело: из-под фирменной синей кепки с названием сети пиццерий торчат спутанные длинные волосы, на носу сверкают огромные очки, над губами топорщатся пышные усы, а под ними – не менее пышная борода. Его одежда мокрая из-за ливня, и от обуви остается влажный след.
– Сдачи не надо – твои чаевые, – говорят ему, и тот гулким басом благодарит.
– Брат, сколько ты получаешь в день? – спрашивает его кто-то из музыкантов.
– Почти двадцать долларов – с оплатой за доставку каждой пиццы и чаевыми, – отвечает доставщик.
– Неплохо-неплохо.
– Иногда бывает, что чаевые составляют больше сотни, – продолжает бородач. – Вот однажды…
Что было с ним однажды, мы не успеваем услышать – за окном вдруг начинается конец света. Что-то ярко взрывается и бабахает – да так, что я вздрагиваю, а парни начинают ругаться.
– Что за черт?! – слышим мы вопли Уолтера со второго этажа. – Что происходит?!
Начинается суматоха, но довольно быстро прекращается – оказывается, за окном взрывались фейерверки. Видимо, это сюрприз от поклонников Дианы, которые узнали, где она записывает альбом. Об этом красноречиво говорят букеты цветов, разбросанные у забора, и размокший плакат с надписью: «Ди, ты лучшая!»
Мы наспех ужинаем, хотя на самом деле пицца не лезет мне в рот, а затем снова идем в репетиционный зал. Я становлюсь у микрофона, представляя себя на сцене, а не за ней, парни начинают проверять инструменты.
– Что там сейчас по сет-листу? – спрашивает барабанщик. В отличие от Оливера, в нем нет огня, хотя профессионализма – море.
– «Розовая вода», – отвечает Майк.
Композиция начинается с меланхоличного гитарного соло, которое сопровождается приглушенным звучанием ударных, от которого у меня всегда перехватывает дух. Бас вступает последним, а потом присоединяюсь и я.
Эта песня тоже не моя – ее написал тот таинственный композитор. Она грустная, пронзительная и выворачивающая сердце наизнанку – мне понадобилось время, чтобы прочувствовать ее. Песню-сожаление, песню-печаль, песню-боль. Она далась мне с трудом – я бы никогда не написала такую. Но все же далась. И я пою ее так, что даже Диана одобряет меня – нехотя, но признает, что мое исполнение неплохое. Это самая высокая ее оценка по отношению ко мне.
Неплохо.
Я стою у микрофона, держа его обеими руками, и пою. Мне хочется думать, что я репетирую вместе со своей группой «Связь с солнцем», учусь в Хартли, живу с Кирстен и Лилит, но вместо этого я думаю о том, что потеряла все. И мой голос рассекает воздух и искрит, как молнии за стенами студии.
На моих пальцах больше не тает снег. Себя уничтожить я никому не дам. Теперь я бездушный монстр – не-человек, И вместо крови в жилах – розовая вода. А вместо сердца бьется хрустальный лед. Вместо души вьется как дым туман. Тот, кто меня уронит, сам упадет. Стоять на моем пути никому не дам.
…А потом, когда тихо играет гитара, я вдруг слышу громкий голос Дастина:
– Что происходит?
И микрофон падает у меня из рук.
* * *
Дастин не привык отступать. Он привык упрямо идти вперед, натыкаясь на преграды, падая, но каждый раз поднимаясь. Возможно, поэтому он смог стать знаменитым – из-за своего упорства, из-за того, что шел к своей цели, несмотря на мнения, слова и взгляды. Несмотря на свои неудачи. И несмотря на боль.
Теперь, когда Дастин как никогда близок к разгадке тайны Санни, он тоже решает идти до самого конца. Как гончая собака по следу. Поэтому с самого раннего утра Дастин вместе с детективом Леоном вновь находится у дома Ховард. Правда, место Октавия занимает Хью.
– Я должен узнать, что она скрывает, – твердит Дастин. – Должен.
Леон внимательно смотрит на него и молчит. Ему кажется, что актер либо хорошо играет роль влюбленного, либо действительно одержим этой рыжей девчонкой. Но свои мысли детектив оставляет при себе.
Из дома Санни выходит не одна, а в сопровождении уже знакомой брюнетки, которая, видимо, приехала к ней вчера или рано утром. Они садятся в машину и уезжают, а Леон незаметно следует за ними.
Санни снова привозят в знакомый особняк девятнадцатого века, переделанный под студию, в которой записывается Диана Мунлайт. Логично предположить, что раз Санни работает на Диану, то она будет часто приезжать сюда. Однако Дастину не дают покоя множество вещей.
– Скажите, это ведь странно, да? – задумчиво спрашивает он, глядя на высокий забор, который ограждает особняк от чужих взглядов. Массивные ворота только что закрылись, пропустив машину с парнем, которого однажды Дастин принял за очередного дружка Санни.
– Ховард? Ховард, это же ты? – спрашивает он, и я понимаю, что Оливер пьян.
– Я, – мой голос тих и сух.
– Какого черта?! – кричит он в трубку так оглушительно, что мне приходится отодвинуть телефон от уха. – Какого черта ты бросила нас?! Ты бросила все, что мы создавали!
– Прости. Так вышло.
– Что-о-о? – тянет он. – Так вышло? Твою мать, Ховард! Так не отвечают! Ты кинула нас!
– Где ты взял мой номер? – спрашиваю я устало.
– У Чета. Не бойся, Ховард, он и не знает, – отвечает Оливер. – Он обещал хранить твою тайну.
И друг пьяно хохочет.
– Прости, – говорю я.
– Пошла ты в задницу! Прости – и это все?! Мы чуть с ума не сошли и… И эта идиотка – она не может петь, как ты, – доверительно сообщает Оливер, наверное, имея в виду Конни. – А Кирстен… Моя девочка скучает по тебе! Ты и ее послала! Исчезла, своровав бабки. Только, мисс Предательница… – Он затихает на мгновение и выдает: – Я знаю, вместо кого ты поешь. Я с самого начала говорил им, а они не верили.
По моим рукам бегут мурашки.
– Молчи, – отвечаю я. – Пожалуйста, молчи.
– Чет сказал, что тебе нужны были бабки. Они заплатили тебе, да? Поэтому ты все бросила. Ненавижу тебя. – Голос Оливера зол – алкоголь всегда делает его агрессивным.
– Мне пора.
– Чертова предательница.
Он кричит что-то еще, но я отключаюсь. И вырубаю у телефона звук. Мне остается надеяться только на то, что мои звонки не прослушиваются.
Я устала бояться. Но я должна бороться. И пусть моя борьба будет с самой с собой… Я все равно стану идти вперед. Я – не такая, как мать.
С этой мыслью я засыпаю.
Утро начинается слишком рано – сразу после рассвета, похожего на северное сияние. Я снова проверяю новости, облегченно вздыхаю, не обнаружив своих фото, молча завтракаю, собираюсь и привычно сажусь в машину Джессики. Она довозит меня до студии и уезжает. Остальные приезжают часам к десяти, когда начинается дождь, а последними появляются миссис Мунлайт и Диана, которая выглядит так болезненно, словно отравилась. Она бледна и ужасно всем недовольна.
С командой техников и звукорежиссером начинается обсуждение того, как будет происходить живой концерт. Они, как и музыканты, посвящены в тайну Дианы – каждого с семьей Мунлайтов связывает договор. Диана почти не участвует в обсуждении. Сидит в своем кресле, скрестив руки и ноги. Она похожа на Снежную королеву, которая отстранена от всего живого мира. Но когда меня просят передать ей бумаги и я случайно касаюсь ладонью ее длинных тонких пальцев, то замечаю, что они дрожат, хоть она и пытается это скрыть.
Я украдкой смотрю на Диану и понимаю, что с ней точно что-то не то. В этот же момент ко мне приходит осознание того, почему Диана всегда так неприветлива и холодна со всеми сотрудниками звукозаписывающей компании, что имеют доступ в студию.
Потому что они знают ее тайну. Знают, насколько она беспомощна. Насколько фальшива. Должно быть, она всегда чувствует себя напряженной в нашем обществе – обществе невольных рабов ее матери. Возможно, Диана думает, что мы презираем ее. Обсуждаем за глаза. Издеваемся.
Это не совсем так, но все же ее считают богатой куклой, которая вздумала поиграть в певицу. Должно быть, это унижает Диану.
Раньше эта простая мысль не приходила мне в голову, а сегодня она из нее не выходит. Я все так же на нее злюсь. Но в груди появляется сочувствие. И я не могу от него избавиться.
Мы репетируем – Диана стоит на импровизированной сцене, а я пою «Ангела», и звук из моего микрофона выводится в мониторы. А микрофон Дианы вырублен – ей нужно просто открывать рот под звуки моего голоса. Она делает это – но без должных желания и грации, что напрягает руководящего всем действом Уолтера и ее мать. Однако если продюсер старается уговорить Диану работать чуть иначе, то мать подходит к ней, встряхивает за плечи и говорит что-то – что-то такое, отчего Диана злится еще больше, вырывается и уходит.
– Делаем перерыв полчаса! – громко объявляет Уолтер.
Репетиция проходит с трудом, и Эмма уезжает злая. Напоследок она подходит ко мне, берет за подбородок и произносит:
– Никаких ошибок на выступлении. Поняла, Ховард? Ни единой.
– Не сделаю, – отвечаю ей я. – Надеюсь, Диана – тоже.
Мои слова еще больше злят ее. Эмма окидывает меня холодным презрительным взглядом и уходит. Часа через два уезжает и Диана. А мы остаемся и репетируем с повеселевшими музыкантами дальше. Я должна спеть сет-лист «на отлично», выложиться на все сто процентов. Я не могу подвести команду, даже если нахожусь в отвратительном состоянии.
Поздно вечером, когда грозовая тьма, нависающая над городом почти весь день, еще больше сгущается, мы заказываем пиццу – все ужасно проголодались.
Музыка заставляла меня отвлечься от своих мыслей о Дастине, Лилит и тете с братом. Она давала мне возможность не сойти с ума. Но когда мы делаем перерыв, плохие мысли снова лезут в мою голову. Стучат по мозгам так же, как косые капли дождя по стеклу окон особняка, за которыми в небе взрываются молнии.
Я снова пролистываю новости и вижу множество статей о том, что в скором времени состоится слушание по делу Лилит и Саши. Только теперь в этих статьях говорится о том, что родители Бена – высокопоставленные чиновники из мэрии, которые всячески препятствуют правосудию. Новые адвокаты Лилит открыто выступают с заявлениями о том, что на суде будут предъявлены доказательства запугивания жертв и психологического давления на них. Об этом же говорят и по федеральным каналам.
– Это какое-то сумасшествие! – заявляет в камеру представительный седой мужчина с адвокатским значком на лацкане дорогого пиджака – один из основателей юридический фирмы «Гройс и Гудмен». – Мы просмотрели материалы по делу о прошлогоднем похищении двух девушек и пришли к выводу, что во время следствия были допущены наигрубейшие ошибки, о наказании ответственных за которые, разумеется, мы будем ходатайствовать в суде. Складывается впечатление, что ведется намеренная – подчеркиваю – кампания, имеющая цель запутать ход следствия и психологически сломать пострадавших в этом страшном деле девушек, интересы которых мы защищаем. Со всей ответственностью заявляю, что преступник будет наказан.
Адвокат прав – это действительно какое-то сумасшествие. Едва за дело берутся «Гройс и Гудмен» и оно получает широкую огласку, как на тему похищения начинают высказываться многие известные люди. Волну поднимает сама Элинор Фелпс, которая заявляет о сексизме по отношению к женщинам и недопустимости ненаказания за преступление. А после ее подхватывают остальные знаменитости, в том числе политики. Особенно бурно в полемику включается один из будущих кандидатов на пост мэра – главный соперник мэра действующего. Он негативно комментирует происходящее, то и дело саркастически высказываясь о главе города и его подчиненных, припоминая все их прошлые грешки. И его рейтинги растут.
Я знаю, что ему, должно быть, плевать на Лилит и Сашу и он действует в своих интересах, но я рада, что у них есть такая поддержка. И что у Лилит есть Октавий. Я верю в него.
– Что смотришь, Санни? – подсаживается ко мне Майк. Его взгляд устремляется в экран моего телефона, и он понимающе кивает головой.
– Я слышал об этом сегодня по радио в машине, – говорит он и хмурится. – Этого психа должны упрятать за решетку.
– Надеюсь, так и будет, – выключаю я телефон. То, что у Лилит теперь есть мощная поддержка, меня радует – один из тяжелых камней падает с моих плеч. Но другие лежат мертвым грузом.
– Когда уже привезут пиццу? – смотрит на наручные часы Майк. Он голоден. – Из-за грозы по всему городу дикие пробки – улицы заливает с обеда.
В подтверждение его слов за окном раздается оглушительный гром – небо взрывается прямо над нами.
– Пицца! – раздается чей-то радостный голос в гостиной, которая считается у нас комнатой отдыха. И Майк оживляется.
– Идем есть, Санни, – тянет он меня за руку. – Ты сегодня хандришь, но вкусная еда тебя развеселит.
Я улыбаюсь ему и разрешаю отвести себя в гостиную, где кто-то из парней рассчитывается с доставщиком пиццы, который выглядит как настоящее чучело: из-под фирменной синей кепки с названием сети пиццерий торчат спутанные длинные волосы, на носу сверкают огромные очки, над губами топорщатся пышные усы, а под ними – не менее пышная борода. Его одежда мокрая из-за ливня, и от обуви остается влажный след.
– Сдачи не надо – твои чаевые, – говорят ему, и тот гулким басом благодарит.
– Брат, сколько ты получаешь в день? – спрашивает его кто-то из музыкантов.
– Почти двадцать долларов – с оплатой за доставку каждой пиццы и чаевыми, – отвечает доставщик.
– Неплохо-неплохо.
– Иногда бывает, что чаевые составляют больше сотни, – продолжает бородач. – Вот однажды…
Что было с ним однажды, мы не успеваем услышать – за окном вдруг начинается конец света. Что-то ярко взрывается и бабахает – да так, что я вздрагиваю, а парни начинают ругаться.
– Что за черт?! – слышим мы вопли Уолтера со второго этажа. – Что происходит?!
Начинается суматоха, но довольно быстро прекращается – оказывается, за окном взрывались фейерверки. Видимо, это сюрприз от поклонников Дианы, которые узнали, где она записывает альбом. Об этом красноречиво говорят букеты цветов, разбросанные у забора, и размокший плакат с надписью: «Ди, ты лучшая!»
Мы наспех ужинаем, хотя на самом деле пицца не лезет мне в рот, а затем снова идем в репетиционный зал. Я становлюсь у микрофона, представляя себя на сцене, а не за ней, парни начинают проверять инструменты.
– Что там сейчас по сет-листу? – спрашивает барабанщик. В отличие от Оливера, в нем нет огня, хотя профессионализма – море.
– «Розовая вода», – отвечает Майк.
Композиция начинается с меланхоличного гитарного соло, которое сопровождается приглушенным звучанием ударных, от которого у меня всегда перехватывает дух. Бас вступает последним, а потом присоединяюсь и я.
Эта песня тоже не моя – ее написал тот таинственный композитор. Она грустная, пронзительная и выворачивающая сердце наизнанку – мне понадобилось время, чтобы прочувствовать ее. Песню-сожаление, песню-печаль, песню-боль. Она далась мне с трудом – я бы никогда не написала такую. Но все же далась. И я пою ее так, что даже Диана одобряет меня – нехотя, но признает, что мое исполнение неплохое. Это самая высокая ее оценка по отношению ко мне.
Неплохо.
Я стою у микрофона, держа его обеими руками, и пою. Мне хочется думать, что я репетирую вместе со своей группой «Связь с солнцем», учусь в Хартли, живу с Кирстен и Лилит, но вместо этого я думаю о том, что потеряла все. И мой голос рассекает воздух и искрит, как молнии за стенами студии.
На моих пальцах больше не тает снег. Себя уничтожить я никому не дам. Теперь я бездушный монстр – не-человек, И вместо крови в жилах – розовая вода. А вместо сердца бьется хрустальный лед. Вместо души вьется как дым туман. Тот, кто меня уронит, сам упадет. Стоять на моем пути никому не дам.
…А потом, когда тихо играет гитара, я вдруг слышу громкий голос Дастина:
– Что происходит?
И микрофон падает у меня из рук.
* * *
Дастин не привык отступать. Он привык упрямо идти вперед, натыкаясь на преграды, падая, но каждый раз поднимаясь. Возможно, поэтому он смог стать знаменитым – из-за своего упорства, из-за того, что шел к своей цели, несмотря на мнения, слова и взгляды. Несмотря на свои неудачи. И несмотря на боль.
Теперь, когда Дастин как никогда близок к разгадке тайны Санни, он тоже решает идти до самого конца. Как гончая собака по следу. Поэтому с самого раннего утра Дастин вместе с детективом Леоном вновь находится у дома Ховард. Правда, место Октавия занимает Хью.
– Я должен узнать, что она скрывает, – твердит Дастин. – Должен.
Леон внимательно смотрит на него и молчит. Ему кажется, что актер либо хорошо играет роль влюбленного, либо действительно одержим этой рыжей девчонкой. Но свои мысли детектив оставляет при себе.
Из дома Санни выходит не одна, а в сопровождении уже знакомой брюнетки, которая, видимо, приехала к ней вчера или рано утром. Они садятся в машину и уезжают, а Леон незаметно следует за ними.
Санни снова привозят в знакомый особняк девятнадцатого века, переделанный под студию, в которой записывается Диана Мунлайт. Логично предположить, что раз Санни работает на Диану, то она будет часто приезжать сюда. Однако Дастину не дают покоя множество вещей.
– Скажите, это ведь странно, да? – задумчиво спрашивает он, глядя на высокий забор, который ограждает особняк от чужих взглядов. Массивные ворота только что закрылись, пропустив машину с парнем, которого однажды Дастин принял за очередного дружка Санни.