Небесная музыка. Солнце

– Спасибо, Джессика, – искренне благодарю я ее.

– Может, все-таки поцелуешь? – улыбается она краешком тонких губ.

Я целую ее в щеку – дружески.

– И надеюсь, этому уроду дадут срок по максимуму, – говорит напоследок Джессика. – Ненавижу подобный мусор.

Мы выходим из дома. И я, поддавшись порыву, обнимаю ее – в знак благодарности.

– Надеюсь, ты не хочешь меня соблазнить, – шутит Джессика. – Садись. Подброшу до метро.

Спустя час я приезжаю на вокзал.

И когда вижу Лилит, которая вместе с матерью, суетливой темноволосой женщиной, сходит с поезда, мое сердце щемит. Нет, я знала, что ей плохо – наверняка плохо, – но я не думала, что увижу Лилит в таком подавленном состоянии.

Она похудела. На ней черные джинсы, хлопковая футболка, кофта с длинными рукавами, под которыми прячутся тонкие пальцы, простые кроссовки и маска. Обычная медицинская маска, закрывающая лицо. А еще кепка с длинным козырьком. Ее ставшие длинными черные волосы, собранные в простой низкий хвост.

Королева драмы испарилась. Вместо нее – незаметная девушка с болезненными глазами. Или ее копия. Прошлой Лилит больше нет.

Одежда – это не главное. Главное – это то, как Лилит держится. Ее плечи зажаты, некогда сверкающий смелый взгляд стал тусклым. Лилит смотрит на мир исподлобья и не отходит ни на шаг от матери.

Я на расстоянии чувствую ее страх. Она боится. До сих пор.

Не в силах больше ждать, я бегу к ней. Она видит меня и почему-то делает шаг назад. Но я обнимаю ее, крепко прижимая к себе, и ей приходится тоже меня обнять – несмело, как будто в ее руках нет жизненной силы.

Я отстраняюсь и смотрю на нее, узнавая и не узнавая одновременно. Лилит не снимает маску. И в ее взгляде смущение и все тот же страх – застарелый, въевшийся к душу. Такой страх всегда пахнет чернилами и пылью.

«Все хорошо», – говорю я ей мысленно и улыбаюсь. Но чего мне стоит эта улыбка! Внутри я сама не своя.

Она словно приходит в себя.

– Это моя подруга, мама, Санни Ховард, мы раньше жили вместе, – шепчет Лилит, и ее мать смотрит на меня с подозрением:

– Где же ты раньше была, Санни Ховард? – спрашивает она.

– Мама, не надо, – просит Лилит.

– Я… Простите. Я не знала. Ни о чем. Простите, – произношу я скороговоркой. – Знаю, что плохая подруга, но все же лучше поздно, чем никогда.

Взгляд женщины смягчается, и мне кажется, что ей тоже трудно.

– Твоя правда. Она много про тебя рассказывала. Раньше, – добавляет миссис Бейкер. – Сейчас-то и не говорит почти.

Я с тревогой смотрю на Лилит. Она молчит, опустив руки и расцарапывая кожу на пальце ногтями. Я осторожно убираю ее ладонь. Раньше у Лилит была плохая привычка ломать ногти, когда она нервничала. Сейчас же ее ногти обрезаны под корень. Видимо, ломать больше нечего, и она переключилась на кожу.

– Нам нужно ехать в суд, – вздыхает ее мать, беря Лилит за руку, как маленькую девочку. – Ты, наверное, с ней поговорить хочешь? После предварительного слушания поговори. Расшевели эту девчонку.

Я киваю ей, и все вместе мы идем к такси. Один из поездов издает протяжный гудок, и Лилит вздрагивает от резкого звука. Тогда я беру ее за свободную руку, чтобы дать понять, что я с ней.

До такси мы идем молча.

Мне кажется, что это происходит не с нами. Когда мы обе успели стать такими? Это словно и не мы, а наши отражения из мира зеркал.

В такси мы с Лилит садимся на заднее сиденье, миссис Бейкер – на переднее.

Машина трогается.

Я не отпускаю руку Лилит – она не дает мне этого сделать. Цепляется за мои пальцы своими, холодными и тонкими, и мне снова становится больно за нее. За ее взгляд. За ее жесты. За ее молчание.

Наверное, ей страшно из-за предварительного слушания, ведь на нем будет и Бен.

– Все будет хорошо, – ободряюще говорю ей я и улыбаюсь. Она пожимает плечами.

– Может быть, снимешь? – предлагаю я, имея в виду маску, но Лилит испуганно и быстро качает головой.

– Нет-нет-нет, – едва слышно – боже, да что у нее с голосом?! – отвечает подруга.

– Хорошо, хорошо, успокойся, Лилит. Хочешь послушать музыку? – спрашиваю я и достаю наушники и телефон, на котором у меня хранятся и старые песни «Связи с солнцем», и мои гитарные записи, и множество любимых треков.

Один наушник я отдаю ей, второй забираю себе и включаю что-то спокойное и мелодичное. Некоторое время мы слушаем музыку, а потом Лилит говорит:

– Включи что-нибудь свое. Если можешь.

Естественно, я могу. И включаю. Не знаю, почему так выходит, но первая запись – это та самая моя гитарная композиция, которую я исполняла для Лилит год назад на крыше Хартли. Как же давно это было. Кажется, что в прошлой жизни.


Подруга кладет голову мне на плечо и слушает. Мне почему-то кажется, что вот-вот на ее глазах появятся слезы, но они сухи. Ее мать наблюдает за нами в зеркало заднего вида. Она тоже боится.

– Красиво, – шепчет Лилит спустя некоторое время. – Я помню эту мелодию. Ты написала ее в честь своих бабушки и дедушки. Да?

– Да, – отвечаю я, понимая, что она немного успокоилась.

– Так красиво. Ты талантливая, Санни. Я хочу послушать твои новые песни.

– Я включу тебе их потом, – обещаю я.

И мы снова погружаемся в мир музыки. Она лечит нас. Проникает в самую душу и заживляет раны. Глушит боль.

– Он сегодня будет там, – вдруг поднимает голову Лилит, когда мы почти подъезжаем к зданию суда.

Он – это Бен. Я понимаю, что она боится его.

– Там будет много народа, Лилит, – спокойно отвечаю я. – Тебе нечего бояться.

– Я не могу перестать бояться, – шепотом говорит она мне на ухо – чтобы не слышала миссис Бейкер. – Теперь я боюсь людей. Боюсь его. Боюсь того, что скажут другие. Это сильнее меня, Санни. Видишь, во что я превратилась?

– Тихо-тихо, – я глажу ее по волосам. – Страх – это нормально. Мы все чего-то боимся.

– Я не хочу, чтобы они видели мое лицо, – с трудом признается Лилит, и мои догадки подтверждаются – Бен что-то сделал с ее лицом. Красивым. Ярким. Аристократическим. Я стискиваю зубы, чтобы не зарычать от ярости.

– Тогда покажи им свое сердце, Лилит. Оно всегда было храбрым.

– Легко говорить это, – сердится она.

– Я говорю так только потому, что знаю тебя.

– Я изменилась, – склоняет она голову вниз.

– Все меняются, – возражаю я. – Все боятся. Но не у всех есть люди, которые будут рядом. У тебя – есть.

Кажется, она улыбается под маской. А я пытаюсь ее взбодрить, и у меня это получается.

Мы подъезжаем к суду, и я говорю, что заплачу за такси, однако миссис Бейкер фыркает и заявляет, что сама в состоянии сделать это. Пока она возится с наличкой, мы выходим из машины.

– Не бойся, подруга. Я с тобой. – И я сжимаю ее пальцы.

В это время к Лилит вдруг подлетает какой-то парень и стягивает с нее маску – совершенно внезапно для нас обоих. И тут же мы замечаем с противоположной стороны стоянки к нам бегут люди с камерами и микрофонами – журналисты. Я с ужасом бросаюсь к застывшей Лилит, которая закрывает лицо руками. Однако меня опережает какой-то высокий светловолосый молодой мужчина – он подбегает к Лилит и обнимает ее, закрывая собой от камер.

На его лице солнцезащитные очки, но я узнаю в нем Октавия.





* * *


Дастин с трудом открывает глаза, когда слышит звонок телефона. Он заснул всего несколько часов назад, и ему безумно хочется спать. В голове – вата, в глаза словно кто-то песок насыпал, и у него есть лишь одно желание – заснуть снова. Однако Дастин все же нащупывает на кровати телефон и подносит к уху, уже готовясь отшить Хью. Кто еще может звонить ему так рано?

– Это Леон, сэр. Я подъеду к вам через двадцать… – детектив, видимо, смотрит на часы, – пять минут. Ждите меня на уличной парковке.

– Х-хорошо, – хриплым после сна голосом говорит Дастин. И тут же вспоминает Санни. Сегодня он сам будет следить за ней!

Дастин вскакивает с кровати, ставит телефон на зарядку и идет душ, спешно принимает его, чтобы прийти в себя и освежиться, а потом в одном лишь полотенце, обмотанном вокруг бедер, направляется на кухню, чтобы успеть сделать кофе – его голова должна быть ясной. Путь Дастина лежит через полутемную гостиную, и где-то в районе одного из диванов он вдруг запинается о какую-то непонятную кучу. И с воплем падает на нее сверху.

Куча оказывается заснувшим Октавием, который по непонятным причинам выбрал не диван, а пол, а может быть, просто упал во сне и не заметил этого. Он лежит на спине, раскинув руки и ноги звездочкой, когда на него сверху падает Дастин. Октавий моментально распахивает глаза, не совсем понимая, где он и что произошло.

– Чертов извращенец! – кричит Октавий, чувствуя на себе почти обнаженного барахтающегося Дастина. – Какого *запрещено цензурой* ты ко мне лезешь, урод?!

– Сам урод! – рычит Дастин, с трудом поднимаясь. – Разлегся посреди комнаты, ублюдок! Я об тебя споткнулся!

И в это время с него спадает полотенце – сиротливо оказывается у его ног, как послушная собачка.

Октавий резко садится. Ему почему-то становится смешно, несмотря на то, что из-за похмелья трещит голова.

– Не то чтобы я стесняюсь, – говорит он задумчиво. – Но зачем ты демонстрируешь мне… кхм… себя?

– Твою мать, твою мать, мать твою, – повторяет Дастин, рывком поднимая полотенце. Он ненавидит подобные ситуации и начинает злиться, хотя ему тоже становится смешно.

– Я тебе нравлюсь, да? – хрипло смеется Октавий. – Извини, меня привлекают женщины.