Нагибатор Сухоруков
Часть 21 из 39 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Вот сейчас, — шептал я… нет, заклинал я, глядя на стены Мангазеи. — Вот сейчас самое время для удара… Хвост, ты же видишь! Ты не можешь этого не видеть!
Толимеки и думать забыли про Мангазею. Врагов мало, но они бьют со всех сторон. Всегда здорово завести резерв за спину такому противнику и ударить! А тут и заводить не надо: за спиной и так находится почти пять сотен отличных бойцов! Только ворота открыть, успеть их быстро вывести и ударить. Ну же, Хвост! Не подведи!
Черный Хвост не подвел. Ворота тихо отворились, щитоносцы быстро вышли, наскоро построились…
— Во славу Змея! — новый боевой клич из сотен глоток перекрыл на миг шум боя.
Воинство Горы ринулось на опешившего врага. До него было далековато. Многие опомнятся. И даже развернуться успеют. Но этот строй сомнет их, сплющит в лепешку, которую останется только добить.
— Дааа!!! — заорал я, багровея лицом и колотя здоровым кулаком по колену. — Да! Так их!!! Как по нотам!
— Их слишком мало, — озадаченно произнес Вапачиро, хмуря брови.
Что?! Я всмотрелся. Плохо, крайне плохо отсюда было видно, но я бы сказал, что из Мангазеи вышла пара сотен… Пара сотен?! Но этого мало! Крайне мало. Три отряда окружили мятущихся толимеков, но в этих отрядах людей было чуть ли не вдвое меньше, чем окруженцев! Они физически не могли сделать то, что собирались — окружить. Отряд Брата Гнева уже выгнулся дугой, потому что закатные отряды обтекали его с трех сторон. Золотые тоже вышли из тесноты улицы, и толпа толимеков скоро просто затопит этот небольшой отряд. А те, кто сделал вылазку из крепости, шли такой тонкой линией, что она легко порвется. Стоит только толимекам опомниться. Опомниться, собрать кулак и ударить в ответ.
Что случилось в Мангазее? Потеряли много людей при осаде? Перебили друг друга сами?
Нить боя натянулась до предела. Я боялся любого перышка, которое может упасть не на ту чашу весов.
Первышко упало. Правда, не то, которого я боялся. Всё дальнейшее я почти не видел и не слышал, а узнал со слов Аскуатлы, который вовремя разглядел опасность.
«Ну, а как быть? — разводил он руками передо мной. — Стрелы у нас заканчивались, мы еще после Куалаканы толком запас не восстановили. Новых не наделали. Стоять и смотреть, как наших избивают?».
Белые на стали стоять. Муравей собрал своих в плотный кулак, обошел слева золотых и не широким строем, а крепким клином врезался в рыхлую массу толимеков. Белые были плохо готовы для ближнего боя. Щитов и доспехов нет, из оружия — только небольшие топорики или вообще тумбажные или медные кинжалы. Кто-то подобрал валяющиеся щиты толимеков. Но этого было мало. И пускать лучников на толпу, хоть, и на толимекскую салянку, было самоубийственно. Помогло только то, что удар был внезапный, а люди Аскуатлы держались плотно и защищали друг друга.
Резким рывком они буквально прорезали вражескую толпу, отделив от золотых добрых три сотни толимеков. Самые первые дошли даже до тех, кто дрался против людей Черного Хвоста. Аморфная армия Пиапиапаца оказалась рассечена на две неравные части. Только вот надолго ли? Пожалуй, я всё равно осудил бы Муравья за самоубийственный приказ, но у парня, оказывается, план шел еще дальше!
Полтора десятка его воинов, хорошо болтавших по-толимекски, шли по левому краю клина Белого воинства. И вот, когда враги уже плотно сошлись в бою, толмачи-разведчики принялись голосить во всю глотку:
— Князя убили!
— Мы окружены!
— Бежим к берегу!
— Четлане захватывают лодки!
— Спасайся!
Представляю, как это выглядело в сумятице. Кто кричит? Откуда? Уже через пару шагов ничего непонятно. Это трусы? Или это вообще приказ? Толимеки смешались. Перемены проходили крайне медленно. Казалось, провокация ни к чему не привела. Но это лишь потому, что задние ряды толимеков поджимали передних. Возникла странная диффузия: отставшие еще шли вперед, а вот передовые начали «протекать» в тыл. К реке! К лодкам! Князя убили!
А потом: словно вспышка подожженного тополиного пуха! Паника охватила всё западное крыло врага. Три сотни разом стронулись — и помчались к реке. Конечно, это заметили остальные. Те, кто не был зажат моими воинами, устремились за беглецами, остальные начали меньше думать о бое, а всё больше — о спасении.
Мы выиграли битву.
Глава 16. Чужой и неправильный
«Чего не радуешься?» — папановский бас бога врезался в голову резко, я аж вздрогнул.
А что я? Я радуюсь. Особенно, когда лучники переломили ход битвы, когда, наконец, из Мангазеи вышли горцы с ополченцами — и толимекам пришла полная хана. Получаса не прошло, как битва завершилась полностью. Все занялись делами: вязали пленных, добивали чужих раненых, помогали своим раненым… И лутали, лутали, лутали обширное поле битвы. И бойцы, и командиры со всем отлично справлялись сами.
А я как-то вдруг стал не нужен. Стоял на каменистом склоне прямо напротив Мангазеи. Смотрел на усеянное телами поле, дышал воздухом, пропитанным кровью, стонами боли и воплями радости — и что-то совсем мне было не радостно.
«Если бы генералы да императоры почаще видели плоды своих побед… Вот так — перед самым носом… Наверное, войн было бы гораздо меньше» — вздохнул я.
«Ну, чего ты киснешь?! — возмутился Золотой Змей. — Победа ведь! И не первая. Раньше ведь радовался. А?».
«Я помню, — кивнул тихонько. — Как за Излучное дрались. Как зубами готов был глотки грызть. И какая радость разливалась по душе, когда селение освободили. А здесь… Здесь как-то не так».
«Потому что там всё выглядело справедливее?».
«Ну, наверное… Там мы защищали свои дома, а тут — жжем чужие. Разве не в этом принципиальная разница?».
«Столкнулись люди. И у каждого своя правда. И нет, по большому счету, разницы между этими правдами, — бог вздохнул. — Надо просто выбрать, какая правда твоя. И идти за ней до конца… Вот примерно так тут и живут, император».
«Я понимаю… Я помню все наши разговоры, бог. Помню, как сползала твоя саркастическая маска, и ты проговаривался о том, что я нужен тебе, чтобы помочь твоему народу. Твоему непутевому народу… И как требовал, чтобы я учился понимать его. А не лез со своими мерилами, такими чистыми и правильными… Я пытаюсь. Честно! Но… я не могу. Я какой-то неправильный. Сколько здесь не живу — я всё равно чужой этому миру».
«Не кручинься! — голос бога вдруг стал непривычно мягким. — Может быть, ты мне как раз такой и нужен? Чужой и неправильный. Потому что свои не справляются. Еще не знают, но уже не справляются. А ты… Ты, как поломанная вещь с непредсказуемыми возможностями. Идеальное сочетание, а? Поломанная вещь в поломанном мире. Вы помогаете друг другу: этот мир меняет тебя, а ты — потихоньку меняешь мир».
Тишина. Вокруг царили стенания и вопли, а мое сознание наполнилось тишиной.
«Ты часто был неправильным. Старательно мимикрировал, но палился. И разве плохо? На моих алтарях вот уже несколько лет не убивают людей. На полях простолюдинов растут урожаи, а в руках у них не грубые палки, а удобные инструменты. Четлане едины и не враждуют друг с другом. Они учатся писать, делают красивые вещи… И это не всё. По-моему, неплохая неправильность, а?» — бог тихо, почти неслышно хохотнул.
«А сейчас? — не унимался я, хотя, последние слова желтого червяка меня согрели. — Сейчас, как быть? Войско твоего народа одержало славную победу. Его ждет богатая добыча и расширение власти. А я не рад. Не рад этим трупам, что четланским, что толимекским. Как тут быть? Как твоему народу поможет моя неправильность?».
«А откуда ты знаешь, кого я имел в виду, когда говорил о МОЕМ НАРОДЕ?» — хмыкнул бог.
А я так и замер с открытым ртом. Я — человек, выросший в эру многомиллионных наций, в эру глобализации — очень быстро привык к местным канонам. Есть только свое племя — а вокруг враги. И тут мой бог, плод моих подсознательных фантазий, с позиций глобалиста тычет мне в лицо моим же дикарством?!
«Блин, я ведь даже не думал, что можно повернуть всё по-другому, — ужаснулся я. — Не делить, а объединять».
Я снова оглядел поле битвы, обильно орошенное кровью врагов. Врагов?!
— Господи, какой же ужас я сотворил! — простонал я вслух, закрыв глаза, которым стало больно смотреть.
«Мы все совершаем ошибки, сын мой, — тихо погладил меня бог. — Просто прими это. И не стоит становиться полным идеалистом: в этом мире без войн не обойтись. Вспомни, что было два года назад. Просто надо думать: для чего ведутся эти войны?».
«Что же мне делать?».
«Знаешь… Ты, наверное, напейся-ка сегодня — уж больно твое величество расклеилось. Взболтай душу — и успокой ее. А завтра, в страдающем теле, как в колючем свитере, и душа быстрее в тонус придет. Твои парни пока и без тебя справятся — ты их неплохо подготовил».
И я напился. Под удивленными взглядами моих генералов, не собирая отчеты о потерях, не выясняя, почему половина гарнизона Мангазеи не вышла на бой — просто велел выдать мне дезинфицирующей самогонки — и заперся в «штабе».
А утром — всё, как обещал Змей. «Колючий свитер» раздирал тело, а отчеты терзали разум. Что Глыба, что Аскуатла, что генералы поменьше сияли самоварами! Такая виктория! Немного хмурился только Черный Хвост, да Ннака, в целом, старался не отсвечивать в поле моего зрения.
А у меня сердце кровью обливалось от озвученных потерь. За один день погибло более 50-ти воинов! Раненых было почти 130 — и это только достаточно серьезно раненые! Мелкие «царапины» мы уже не считали. Из госпиталя сообщили, что привезенные запасы бинтов, трав, мазей и дезинфекции почти закончились. У лучников не осталось стрел, нужно делать. В целом, снаряжение поизносилось, а заменять трофеями неразумно — у нас-то получше будет.
Я сидел с восковкой в руках, складывал в столбик числа и мрачнел. За три недели настоящих серьезных боев было всего два. Везде мы уверенно побеждали, только вот всё равно моя армия таяла на глазах. Я потерял почти четыре сотни: примерно 240 человек сейчас валялись в мангазейском «госпитале» (четыре десятка раненых уже скончались от ран и, возможно, это не финальная точка), полторы сотни погибли. Золотых осталось 130 от двух сотен (еще одна двадцатка «гарнизонила» в Приморском княжестве); количество белых после вчерашнего сократилось до 70; черные с ополченцами потеряли больше всех, от семи сотен в строю осталось меньше пяти. Оцколи тоже сократились на целую сотню, но тут, в основном, из-за дезертирства.
«Да как же они раньше воевали?! — недоумевал я, думая о древних воителях, в целом. — Месяцами. Годами! Без должной медицины, снабжения… Как все эти армии не передохли посреди войны?».
Война нравилась мне всё меньше. Даже не из-за нравственных терзаний — они пока вышли вместе с перегаром. Терзания были чисто практического характера: у меня исчезала огромная боеспособная армия. Я захлебывался в заботах о раненых, о снабжении, а ведь мы еще толком не уходили от Моки. Максимум на два-три дневных перехода (что с учетом скорости больших войск растягивалось на пять-шесть дней). Стало очевидно, что пока к далеким походам я не готов. Мы не готовы. Да и времени не было: на носу уборочная страда, местные толимеки уже начали ощипывать копейный строй маисовых полей. А у меня большая часть войска оторвана от своих полей. Как их домой не пустить? Так и владыку могут поменять…
Это я, конечно, шучу, совершенно убежденный в безграничной любви своих подданных.
Вернемся. Может быть, на несколько дней позже, чем положено, но вернемся. Однако, сначала нужно разобраться с Закатным княжеством и князем-подкаблучником.
Сегодня я буду наказывать. Похмелье — отличная приправа для грозного владыки-карателя. В первую очередь, выяснили, кто из Моки поддержал вторжение из Хетци-Цинтлы. Мои помощники уже допросили ряд товарищей, и выяснилось, что практически от каждого местного рода были добровольцы. Но многие рванули «бить четлан, спасть Толимеку» по личной инициативе. И только два рода поддержали Пиапиапаца активно, включая всё высшее руководство.
Настало время публичной порки.
Я послал людей к этим родам и велел выволочь всех, кого смогут.
— Ваши роды опозорили себя, — начал я хмуро. — Вы предали клятву. Вы вызвали гнев Золотого Змея Земли. Бог ярится, и ярость его кипит в моей груди. Все! Все ваши мужчины, взятые в плен, будут проданы. Они утратят свободу навсегда. Вы же — кто не остановил их, кто поддержал и кто даже направил — вам отказано в праве жить в Моке. Собирайте пожитки и убирайтесь прочь! Завтра до полудня те, кто не уйдут — присоединятся к пленникам и также будут проданы. Ах да! Оставайтесь где-нибудь у берегов Мезкалы: может быть, тогда вам удастся выловить трупы ваших заложников, которых скоро казнят в Излучном, а тела, без погребения бросят в реку.
Толпа ахнула. Люди смотрели на меня волками, но я выдержал каждый взгляд. Остальные жители Моки, равно как и других селений, должны четко понять: бунтовать — плохо, подчиняться — хорошо. А на освободившихся землях я поселю пару четланских родов и кого-нибудь из оцколи.
Горцы. Пришло время для казни за номером два. Я уже знал версию Черного Хвоста, касательно вчерашних событий. Когда пришла пора делать вылазку, вожди оцколи разделились, некоторые побоялись идти в чисто поле против такой толпы. И Ннака принял сторону трусов, заявил, что обязан удерживать Мангазею. Таков, мол, мой приказ. Я не сильно удивился. Все-таки Мясо — не воин. Он неплохо (действительно, неплохо!) руководил разношерстной толпой наемников. Но лишь в составе общего войска. А вот, когда настала время самому решать, да еще в боевых условиях… Увы, при всех мозгах, потолок Ннаки — быть капитаном. Но никак не генералом.
Вожди оцколи на этот раз сразу встретили меня хмуро. Понятно, что сейчас я подарки раздавать не стану.
— Мне говорили, что в горах нет храбрее воинов, чем вы, — с наигранной грустью начал я. — Я поверил. Я обещал вам за помощь богатую добычу, обещал плодоносную толимекскую землю. А теперь мне начинает казаться, что воевать вместе со мной приехали трусы. До добычи вы жадны, а вот чести вам не хватает.
Горцы вскочили.
—Что?! — крикнул я гневно. — Не так? Так докажите мне обратное! Вчера за вас сражались и умирали мои люди. Теперь ситуация поменяется: вы пойдете первыми! И, если хоть кто-то из вас поступит так же, как вчера… Я сам пойду в горы! Я на каждом перевале буду выкрикивать имена трусов! Пока в самой дальней деревне не узнают об этом! Пока в самой глухомани бродячие охотники не начнут смеяться над вами! Понятно?
Наказывать по-настоящему горцев не хотелось. У меня слишком мало осталось боеспособных войск. А вот замотивировать их не помешало. Лица вождей полыхали от стыда и гнева — кажется, мотивации прибавилось.
На третье осталась самая большая толпа — пленники из Хетци-Цинтлы. Почти четыре сотни — огромная толпа! И вот этих-то я решил не карать вообще. Во-первых, не предатели какие-нибудь, не трусы, а честные враги. Во-вторых, у меня не было ни возможностей, ни желания возиться с ними. А в-третьих, эти ребята мне сейчас очень сильно помогут.
Всю ночь пленники просидели прямо во дворах под бдительной охраной. Сейчас гигантское человеческое стадо согнали ближе к берегу реки и усадили на землю, привязав к тяжелым бревнам.
Невдалеке от толпы натянули двенадцать навесов, где уже уселись одиннадцать переводчиков, которых я заранее проинструктировал. Последнее свободное место я занял сам. По команде черные брали дюжину пленников и отводили по одному в «допросные комнаты». Поначалу я расспрашивал очередного горемыку: кто таков, чем живет, о чем мечтает…
— Жалко мне тебя, — вздыхал я предельно участливо. — Втравил вас князь в нечестную войну. Славы хотел, а теперь вся ваша земля огнем полыхать будет. Я ж не могу снести такого оскорбления. Будут гореть ваши села, кровь реки затопит. А кто виноват? Вот скажи, кто во всем этом виноват?
Иногда пленники сами говорили, что виноват паскудный подкаблучник Пиапиапац. Иногда мне приходилось.
— Ты ступай домой, — говорил я ошарашенному пленнику. — Глаза у тебя честные. Верю, что против моих людей ты больше оружие не поднимешь. А, вот если найдешь Пиапиапаца, да отрежешь его непутевую голову и мне принесешь — то не только княжество от разорения спасешь. Еще и получишь от меня богатства небывалые! Хлопка, соли, маиса — полную лодку! И даже стек-тлу дам…
Одновременно со мной то же самое говорили остальные одиннадцать толмачей. После чего пленников освобождали, вели к берегу под белы рученьки и на лодке перевозили на западный берег Мезкалы.
Толимеки и думать забыли про Мангазею. Врагов мало, но они бьют со всех сторон. Всегда здорово завести резерв за спину такому противнику и ударить! А тут и заводить не надо: за спиной и так находится почти пять сотен отличных бойцов! Только ворота открыть, успеть их быстро вывести и ударить. Ну же, Хвост! Не подведи!
Черный Хвост не подвел. Ворота тихо отворились, щитоносцы быстро вышли, наскоро построились…
— Во славу Змея! — новый боевой клич из сотен глоток перекрыл на миг шум боя.
Воинство Горы ринулось на опешившего врага. До него было далековато. Многие опомнятся. И даже развернуться успеют. Но этот строй сомнет их, сплющит в лепешку, которую останется только добить.
— Дааа!!! — заорал я, багровея лицом и колотя здоровым кулаком по колену. — Да! Так их!!! Как по нотам!
— Их слишком мало, — озадаченно произнес Вапачиро, хмуря брови.
Что?! Я всмотрелся. Плохо, крайне плохо отсюда было видно, но я бы сказал, что из Мангазеи вышла пара сотен… Пара сотен?! Но этого мало! Крайне мало. Три отряда окружили мятущихся толимеков, но в этих отрядах людей было чуть ли не вдвое меньше, чем окруженцев! Они физически не могли сделать то, что собирались — окружить. Отряд Брата Гнева уже выгнулся дугой, потому что закатные отряды обтекали его с трех сторон. Золотые тоже вышли из тесноты улицы, и толпа толимеков скоро просто затопит этот небольшой отряд. А те, кто сделал вылазку из крепости, шли такой тонкой линией, что она легко порвется. Стоит только толимекам опомниться. Опомниться, собрать кулак и ударить в ответ.
Что случилось в Мангазее? Потеряли много людей при осаде? Перебили друг друга сами?
Нить боя натянулась до предела. Я боялся любого перышка, которое может упасть не на ту чашу весов.
Первышко упало. Правда, не то, которого я боялся. Всё дальнейшее я почти не видел и не слышал, а узнал со слов Аскуатлы, который вовремя разглядел опасность.
«Ну, а как быть? — разводил он руками передо мной. — Стрелы у нас заканчивались, мы еще после Куалаканы толком запас не восстановили. Новых не наделали. Стоять и смотреть, как наших избивают?».
Белые на стали стоять. Муравей собрал своих в плотный кулак, обошел слева золотых и не широким строем, а крепким клином врезался в рыхлую массу толимеков. Белые были плохо готовы для ближнего боя. Щитов и доспехов нет, из оружия — только небольшие топорики или вообще тумбажные или медные кинжалы. Кто-то подобрал валяющиеся щиты толимеков. Но этого было мало. И пускать лучников на толпу, хоть, и на толимекскую салянку, было самоубийственно. Помогло только то, что удар был внезапный, а люди Аскуатлы держались плотно и защищали друг друга.
Резким рывком они буквально прорезали вражескую толпу, отделив от золотых добрых три сотни толимеков. Самые первые дошли даже до тех, кто дрался против людей Черного Хвоста. Аморфная армия Пиапиапаца оказалась рассечена на две неравные части. Только вот надолго ли? Пожалуй, я всё равно осудил бы Муравья за самоубийственный приказ, но у парня, оказывается, план шел еще дальше!
Полтора десятка его воинов, хорошо болтавших по-толимекски, шли по левому краю клина Белого воинства. И вот, когда враги уже плотно сошлись в бою, толмачи-разведчики принялись голосить во всю глотку:
— Князя убили!
— Мы окружены!
— Бежим к берегу!
— Четлане захватывают лодки!
— Спасайся!
Представляю, как это выглядело в сумятице. Кто кричит? Откуда? Уже через пару шагов ничего непонятно. Это трусы? Или это вообще приказ? Толимеки смешались. Перемены проходили крайне медленно. Казалось, провокация ни к чему не привела. Но это лишь потому, что задние ряды толимеков поджимали передних. Возникла странная диффузия: отставшие еще шли вперед, а вот передовые начали «протекать» в тыл. К реке! К лодкам! Князя убили!
А потом: словно вспышка подожженного тополиного пуха! Паника охватила всё западное крыло врага. Три сотни разом стронулись — и помчались к реке. Конечно, это заметили остальные. Те, кто не был зажат моими воинами, устремились за беглецами, остальные начали меньше думать о бое, а всё больше — о спасении.
Мы выиграли битву.
Глава 16. Чужой и неправильный
«Чего не радуешься?» — папановский бас бога врезался в голову резко, я аж вздрогнул.
А что я? Я радуюсь. Особенно, когда лучники переломили ход битвы, когда, наконец, из Мангазеи вышли горцы с ополченцами — и толимекам пришла полная хана. Получаса не прошло, как битва завершилась полностью. Все занялись делами: вязали пленных, добивали чужих раненых, помогали своим раненым… И лутали, лутали, лутали обширное поле битвы. И бойцы, и командиры со всем отлично справлялись сами.
А я как-то вдруг стал не нужен. Стоял на каменистом склоне прямо напротив Мангазеи. Смотрел на усеянное телами поле, дышал воздухом, пропитанным кровью, стонами боли и воплями радости — и что-то совсем мне было не радостно.
«Если бы генералы да императоры почаще видели плоды своих побед… Вот так — перед самым носом… Наверное, войн было бы гораздо меньше» — вздохнул я.
«Ну, чего ты киснешь?! — возмутился Золотой Змей. — Победа ведь! И не первая. Раньше ведь радовался. А?».
«Я помню, — кивнул тихонько. — Как за Излучное дрались. Как зубами готов был глотки грызть. И какая радость разливалась по душе, когда селение освободили. А здесь… Здесь как-то не так».
«Потому что там всё выглядело справедливее?».
«Ну, наверное… Там мы защищали свои дома, а тут — жжем чужие. Разве не в этом принципиальная разница?».
«Столкнулись люди. И у каждого своя правда. И нет, по большому счету, разницы между этими правдами, — бог вздохнул. — Надо просто выбрать, какая правда твоя. И идти за ней до конца… Вот примерно так тут и живут, император».
«Я понимаю… Я помню все наши разговоры, бог. Помню, как сползала твоя саркастическая маска, и ты проговаривался о том, что я нужен тебе, чтобы помочь твоему народу. Твоему непутевому народу… И как требовал, чтобы я учился понимать его. А не лез со своими мерилами, такими чистыми и правильными… Я пытаюсь. Честно! Но… я не могу. Я какой-то неправильный. Сколько здесь не живу — я всё равно чужой этому миру».
«Не кручинься! — голос бога вдруг стал непривычно мягким. — Может быть, ты мне как раз такой и нужен? Чужой и неправильный. Потому что свои не справляются. Еще не знают, но уже не справляются. А ты… Ты, как поломанная вещь с непредсказуемыми возможностями. Идеальное сочетание, а? Поломанная вещь в поломанном мире. Вы помогаете друг другу: этот мир меняет тебя, а ты — потихоньку меняешь мир».
Тишина. Вокруг царили стенания и вопли, а мое сознание наполнилось тишиной.
«Ты часто был неправильным. Старательно мимикрировал, но палился. И разве плохо? На моих алтарях вот уже несколько лет не убивают людей. На полях простолюдинов растут урожаи, а в руках у них не грубые палки, а удобные инструменты. Четлане едины и не враждуют друг с другом. Они учатся писать, делают красивые вещи… И это не всё. По-моему, неплохая неправильность, а?» — бог тихо, почти неслышно хохотнул.
«А сейчас? — не унимался я, хотя, последние слова желтого червяка меня согрели. — Сейчас, как быть? Войско твоего народа одержало славную победу. Его ждет богатая добыча и расширение власти. А я не рад. Не рад этим трупам, что четланским, что толимекским. Как тут быть? Как твоему народу поможет моя неправильность?».
«А откуда ты знаешь, кого я имел в виду, когда говорил о МОЕМ НАРОДЕ?» — хмыкнул бог.
А я так и замер с открытым ртом. Я — человек, выросший в эру многомиллионных наций, в эру глобализации — очень быстро привык к местным канонам. Есть только свое племя — а вокруг враги. И тут мой бог, плод моих подсознательных фантазий, с позиций глобалиста тычет мне в лицо моим же дикарством?!
«Блин, я ведь даже не думал, что можно повернуть всё по-другому, — ужаснулся я. — Не делить, а объединять».
Я снова оглядел поле битвы, обильно орошенное кровью врагов. Врагов?!
— Господи, какой же ужас я сотворил! — простонал я вслух, закрыв глаза, которым стало больно смотреть.
«Мы все совершаем ошибки, сын мой, — тихо погладил меня бог. — Просто прими это. И не стоит становиться полным идеалистом: в этом мире без войн не обойтись. Вспомни, что было два года назад. Просто надо думать: для чего ведутся эти войны?».
«Что же мне делать?».
«Знаешь… Ты, наверное, напейся-ка сегодня — уж больно твое величество расклеилось. Взболтай душу — и успокой ее. А завтра, в страдающем теле, как в колючем свитере, и душа быстрее в тонус придет. Твои парни пока и без тебя справятся — ты их неплохо подготовил».
И я напился. Под удивленными взглядами моих генералов, не собирая отчеты о потерях, не выясняя, почему половина гарнизона Мангазеи не вышла на бой — просто велел выдать мне дезинфицирующей самогонки — и заперся в «штабе».
А утром — всё, как обещал Змей. «Колючий свитер» раздирал тело, а отчеты терзали разум. Что Глыба, что Аскуатла, что генералы поменьше сияли самоварами! Такая виктория! Немного хмурился только Черный Хвост, да Ннака, в целом, старался не отсвечивать в поле моего зрения.
А у меня сердце кровью обливалось от озвученных потерь. За один день погибло более 50-ти воинов! Раненых было почти 130 — и это только достаточно серьезно раненые! Мелкие «царапины» мы уже не считали. Из госпиталя сообщили, что привезенные запасы бинтов, трав, мазей и дезинфекции почти закончились. У лучников не осталось стрел, нужно делать. В целом, снаряжение поизносилось, а заменять трофеями неразумно — у нас-то получше будет.
Я сидел с восковкой в руках, складывал в столбик числа и мрачнел. За три недели настоящих серьезных боев было всего два. Везде мы уверенно побеждали, только вот всё равно моя армия таяла на глазах. Я потерял почти четыре сотни: примерно 240 человек сейчас валялись в мангазейском «госпитале» (четыре десятка раненых уже скончались от ран и, возможно, это не финальная точка), полторы сотни погибли. Золотых осталось 130 от двух сотен (еще одна двадцатка «гарнизонила» в Приморском княжестве); количество белых после вчерашнего сократилось до 70; черные с ополченцами потеряли больше всех, от семи сотен в строю осталось меньше пяти. Оцколи тоже сократились на целую сотню, но тут, в основном, из-за дезертирства.
«Да как же они раньше воевали?! — недоумевал я, думая о древних воителях, в целом. — Месяцами. Годами! Без должной медицины, снабжения… Как все эти армии не передохли посреди войны?».
Война нравилась мне всё меньше. Даже не из-за нравственных терзаний — они пока вышли вместе с перегаром. Терзания были чисто практического характера: у меня исчезала огромная боеспособная армия. Я захлебывался в заботах о раненых, о снабжении, а ведь мы еще толком не уходили от Моки. Максимум на два-три дневных перехода (что с учетом скорости больших войск растягивалось на пять-шесть дней). Стало очевидно, что пока к далеким походам я не готов. Мы не готовы. Да и времени не было: на носу уборочная страда, местные толимеки уже начали ощипывать копейный строй маисовых полей. А у меня большая часть войска оторвана от своих полей. Как их домой не пустить? Так и владыку могут поменять…
Это я, конечно, шучу, совершенно убежденный в безграничной любви своих подданных.
Вернемся. Может быть, на несколько дней позже, чем положено, но вернемся. Однако, сначала нужно разобраться с Закатным княжеством и князем-подкаблучником.
Сегодня я буду наказывать. Похмелье — отличная приправа для грозного владыки-карателя. В первую очередь, выяснили, кто из Моки поддержал вторжение из Хетци-Цинтлы. Мои помощники уже допросили ряд товарищей, и выяснилось, что практически от каждого местного рода были добровольцы. Но многие рванули «бить четлан, спасть Толимеку» по личной инициативе. И только два рода поддержали Пиапиапаца активно, включая всё высшее руководство.
Настало время публичной порки.
Я послал людей к этим родам и велел выволочь всех, кого смогут.
— Ваши роды опозорили себя, — начал я хмуро. — Вы предали клятву. Вы вызвали гнев Золотого Змея Земли. Бог ярится, и ярость его кипит в моей груди. Все! Все ваши мужчины, взятые в плен, будут проданы. Они утратят свободу навсегда. Вы же — кто не остановил их, кто поддержал и кто даже направил — вам отказано в праве жить в Моке. Собирайте пожитки и убирайтесь прочь! Завтра до полудня те, кто не уйдут — присоединятся к пленникам и также будут проданы. Ах да! Оставайтесь где-нибудь у берегов Мезкалы: может быть, тогда вам удастся выловить трупы ваших заложников, которых скоро казнят в Излучном, а тела, без погребения бросят в реку.
Толпа ахнула. Люди смотрели на меня волками, но я выдержал каждый взгляд. Остальные жители Моки, равно как и других селений, должны четко понять: бунтовать — плохо, подчиняться — хорошо. А на освободившихся землях я поселю пару четланских родов и кого-нибудь из оцколи.
Горцы. Пришло время для казни за номером два. Я уже знал версию Черного Хвоста, касательно вчерашних событий. Когда пришла пора делать вылазку, вожди оцколи разделились, некоторые побоялись идти в чисто поле против такой толпы. И Ннака принял сторону трусов, заявил, что обязан удерживать Мангазею. Таков, мол, мой приказ. Я не сильно удивился. Все-таки Мясо — не воин. Он неплохо (действительно, неплохо!) руководил разношерстной толпой наемников. Но лишь в составе общего войска. А вот, когда настала время самому решать, да еще в боевых условиях… Увы, при всех мозгах, потолок Ннаки — быть капитаном. Но никак не генералом.
Вожди оцколи на этот раз сразу встретили меня хмуро. Понятно, что сейчас я подарки раздавать не стану.
— Мне говорили, что в горах нет храбрее воинов, чем вы, — с наигранной грустью начал я. — Я поверил. Я обещал вам за помощь богатую добычу, обещал плодоносную толимекскую землю. А теперь мне начинает казаться, что воевать вместе со мной приехали трусы. До добычи вы жадны, а вот чести вам не хватает.
Горцы вскочили.
—Что?! — крикнул я гневно. — Не так? Так докажите мне обратное! Вчера за вас сражались и умирали мои люди. Теперь ситуация поменяется: вы пойдете первыми! И, если хоть кто-то из вас поступит так же, как вчера… Я сам пойду в горы! Я на каждом перевале буду выкрикивать имена трусов! Пока в самой дальней деревне не узнают об этом! Пока в самой глухомани бродячие охотники не начнут смеяться над вами! Понятно?
Наказывать по-настоящему горцев не хотелось. У меня слишком мало осталось боеспособных войск. А вот замотивировать их не помешало. Лица вождей полыхали от стыда и гнева — кажется, мотивации прибавилось.
На третье осталась самая большая толпа — пленники из Хетци-Цинтлы. Почти четыре сотни — огромная толпа! И вот этих-то я решил не карать вообще. Во-первых, не предатели какие-нибудь, не трусы, а честные враги. Во-вторых, у меня не было ни возможностей, ни желания возиться с ними. А в-третьих, эти ребята мне сейчас очень сильно помогут.
Всю ночь пленники просидели прямо во дворах под бдительной охраной. Сейчас гигантское человеческое стадо согнали ближе к берегу реки и усадили на землю, привязав к тяжелым бревнам.
Невдалеке от толпы натянули двенадцать навесов, где уже уселись одиннадцать переводчиков, которых я заранее проинструктировал. Последнее свободное место я занял сам. По команде черные брали дюжину пленников и отводили по одному в «допросные комнаты». Поначалу я расспрашивал очередного горемыку: кто таков, чем живет, о чем мечтает…
— Жалко мне тебя, — вздыхал я предельно участливо. — Втравил вас князь в нечестную войну. Славы хотел, а теперь вся ваша земля огнем полыхать будет. Я ж не могу снести такого оскорбления. Будут гореть ваши села, кровь реки затопит. А кто виноват? Вот скажи, кто во всем этом виноват?
Иногда пленники сами говорили, что виноват паскудный подкаблучник Пиапиапац. Иногда мне приходилось.
— Ты ступай домой, — говорил я ошарашенному пленнику. — Глаза у тебя честные. Верю, что против моих людей ты больше оружие не поднимешь. А, вот если найдешь Пиапиапаца, да отрежешь его непутевую голову и мне принесешь — то не только княжество от разорения спасешь. Еще и получишь от меня богатства небывалые! Хлопка, соли, маиса — полную лодку! И даже стек-тлу дам…
Одновременно со мной то же самое говорили остальные одиннадцать толмачей. После чего пленников освобождали, вели к берегу под белы рученьки и на лодке перевозили на западный берег Мезкалы.