На гребнях волн
Часть 21 из 34 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– «Люблю вас, как Отелло Дездемону!»
Джулия смеется, а потом останавливается, словно сообразив, что не поняла шутку. Спеша стереть этот неловкий момент, я продолжаю:
– Мисс Росс пусть получит валентинку от того психотерапевта, что замещал ее в прошлом семестре, мистера Ганджи.
– Она лежала в больнице, – говорит Джулия. – Фейт говорит, вроде бы грудь себе уменьшила.
– «Мне не хватает твоих сисек! – декламирую я. – С любовью, Гандж».
Над этим мы обе фыркаем минуты две.
– И мисс Патель напишем от мистера Мейкписа, – говорю я. – Вообще от мистера Мейкписа надо всем написать.
– Даже мужчинам?
– Мужчинам особенно!
Под мистера Мейкписа мы решаем пустить все валентинки со Скуби-Ду. На каждой пишем: «Р-р-р! Люблю вас!» И добавляем внизу: «С любовью, ваш шеф».
От мистера Робинсона, физкультурника, учительнице шитья: «Хочу убежать с вами далеко-далеко! Только не очень быстро: на мне штаны, сшитые вашими ученицами, и я боюсь в них запутаться!»
От мисс Мак мистеру Робинсону: «Когда я смотрю учебные ролики о размножении человека, всегда думаю о вас».
От мистера Лондона мисс Кейтениз: «Как насчет тройничка? Фрэнни, Зуи и вы? Ах да, еще и я. Тогда выходит четверничок!»
От мисс Питерсон, учительницы математики, мисс Трухильо, учительнице испанского: «Я + вы = Amor». Потом смотрим в карманном испанском словаре слово «секс», замазываем «amor» и исправляем на «sexo».
Мы смеемся над этим целый час; но, решив, что каждый учитель должен получить валентинки не меньше чем от двух других, в конце концов изрядно упахиваемся. Мы использовали уже все, что приготовила мама Джулии: и цветные карандаши, и стикеры с выпученными глазами. Неохваченной осталась только мисс Ливси. Мы согласились без споров, что она на такое не купится.
Закончив, мы складываем валентинки в черный мусорный пакет, на вид никаких подозрений не вызывающий. Я встаю, потягиваюсь, довольная и гордая своей креативностью и умением налаживать отношения, и тут до меня долетает странный запах. Сначала я думаю, что Кейт что-то сожгла: готовит она ужасно.
Но это Джентл. Спускается из своей чердачной комнаты. Пахнет, как я понимаю, ее духами. Волосы у Джентл причесаны на пробор, но в остальном она сегодня совсем не похожа на хиппи. Выглядит почти нормальной – даже жаль.
– Что это вы, девчонки, сидите тут в темноте? – спрашивает она.
– Здесь не темно, – отвечает Джулия и показывает на настольную лампу.
– Хоть занавески откройте, – говорит Джентл и идет к окну.
– Не надо! – говорит Джулия.
– Ну, не видно отсюда моста, и что? – говорит Джентл. – Какая разница?
– Маме разница есть, – отвечает Джулия.
– Она так и собирается делать вид, что мост там? Тотошка, мы уже не в Канзасе!
– Ты, кажется, куда-то шла? – с намеком интересуется Джулия.
– Да, хочу эти коробки отнести в благотворительный фонд, – отвечает Джентл.
– Они вообще-то не пустые, – говорит Джулия. Глаза у нее темнеют, становятся совсем синими: так бывает, когда она волнуется.
– Ну да, поэтому и хочу от них избавиться.
– Кажется, мама собиралась продать эти вещи, – говорит Джулия.
– Но они же мои, – отвечает Джентл.
– А ты не думала, что мама, может быть, захочет их продать? – спрашивает Джулия.
О том, что ее мать нуждается в деньгах, Джулия при мне говорить не готова. Она и так стыдится того, что семья впала в относительную бедность.
– Это не ее вещи, как она может их продать? – говорит Джентл и берется за самую большую коробку. – Открой, пожалуйста, мне дверь, – просит она Джулию.
– Нет, я занята, – отвечает Джулия, приклеивая блестку потемнее к верхней губе, на манер родинки.
Джентл молча ставит коробку, открывает дверь, снова берет коробку и уходит.
Странно, но запах ее духов после этого становится только сильнее.
– Давай-ка заберемся к ней в комнату! – говорит Джулия и вскакивает из-за стола так резко, что под ней дрожит пол.
Чтобы забраться в комнату Джентл, надо подняться по приставной лестнице на чердак.
– Она сама решила здесь жить, – говорит Джулия, пока я лезу за ней следом. – Всякие психи всегда живут на чердаках. По соседству с летучими мышами.
Полукруглые перекладины деревянной лестницы врезаются мне в ладони и в босые ноги. Я поднимаюсь, и резкий запах благовоний все сильнее бьет в нос. Я готовлюсь увидеть наверху страшный беспорядок. Представляю себе разбросанную везде одежду – брюки-клеш и туфли на платформах, свисающие отовсюду бусы и кожаные ремни, и все такое прочее. Однако в комнате у Джентл на удивление чисто и прибрано – определенно чище, чем у меня.
– У вас есть домработница? – спрашиваю я Джулию, думая, что здесь кто-то прибирается.
– Больше нет, – отвечает она, слегка запыхавшись после подъема по лестнице. Странно, что Джулия так легко задыхается: она ведь занимается спортом, четыре раза в неделю катается на коньках.
На стене висит в рамке плакат «Grateful Dead». На столе несколько чайных чашек в мелкий цветочек – выглядит как-то очень по-английски. Бедняга Джентл, думаю я. Даже хиппи из нее не получается.
– Хочешь, покажу кое-что забавное? – говорит Джулия. Осторожно открывает верхний ящик стола Джентл, достает оттуда тетрадь, раскрывает на разграфленной странице. – Она записывает в столбик все, что в семидесятые годы было лучше, чем в восьмидесятые!
Посередине страницы прочерчена по линейке вертикальная линия. По обе стороны от нее очень аккуратным почерком вписано:
– Прикольно, правда? – говорит Джулия. – Кто вообще составляет такие списки?
– А давай напишем ей валентинку! – предлагаю я.
– От кого?
– Из семидесятых!
– Ха! – говорит Джулия.
Мы спускаемся вниз, возвращаемся за обеденный стол и садимся за работу. На этот раз используем весь оставшийся бисер. «Мы по тебе скучаем! – пишем мы. – С любовью, немытые хиппи».
Близится время ужина, и мне пора уходить. Мы с Джулией снова подруги; я счастлива и горжусь собой. По дороге домой от Джулии делаю небольшой крюк, чтобы взглянуть на дом Кита. Свет не горит, машины возле дома нет – значит, он еще в Йосемити. После ужина, перед сном, когда папа у себя в кабинете, а мама моет посуду на кухне, потихоньку выскальзываю из дома. На дверях дома Кита все еще висит рождественский венок, и свет теперь горит, но звонить в дверь уже поздно. Я обхожу вокруг дома, надеясь, что Кит увидит меня в окно. Представляю себе как наяву: вот он заметит, как я крадусь по кустам, поймет, как я скучала без него, и сразу меня полюбит. Выйдет, и я расскажу ему, какие смелые и остроумные валентинки сочиняла сегодня вместе с Джулией, с которой мы снова друзья.
23
В понедельник на утреннем собрании одноклассницы смотрят на меня и перешептываются. «Кровь… Аксель… вечеринка… шлюха…» Как быстро все произошло! Миг – и я уже неприкасаемая. Кажется, никто не в силах поверить, что я как ни в чем не бывало явилась в школу после того, как заляпала парня своей кровью на вечеринке в честь Марии Фабиолы! Общее отвращение окутывает меня ядовитым туманом. Джулия проходит мимо, даже не здороваясь.
К концу моих первых месячных вопрос о новой школе встает остро, как никогда. Еще несколько недель назад я разослала заявления и подготовила вступительный взнос. Купюры разгладила утюгом, чтобы выглядели как взрослые деньги. Осталось получить рекомендации учителей – задача не из легких. Мисс Ливси мне не откажет; но две школы, стоящие во главе моего списка, требуют рекомендацию от учителя английского и литературы. В обеденный перерыв я отправляюсь к мистеру Лондону.
Дверь у него сегодня открыта еще шире, чем в прошлый раз. Увидев меня, он делает глубокий вдох, даже втягивает щеки.
– Хочу рассказать вам о своих планах, – начинаю я, сев на стул напротив его стола. – На следующий год я разослала заявления в несколько школ-интернатов.
– Да, как же, ты упоминала, – отвечает он.
Точно нет – об этом я не «упоминала» никому, даже родителям! Но сейчас не время его поправлять.
– Вот, и эти школы просят рекомендации от моего учителя литературы, так что я подумала… – Я останавливаюсь, надеясь, что продолжать не придется – но он молчит, и я неохотно заканчиваю фразу: – Подумала, что, может быть, вы будете так добры написать мне рекомендацию? Я понимаю, что это не входит в ваши обязанности, и ценю ваше время, но была бы вам очень благодарна.
Он встает и отворачивается к окну, сложив руки за спиной. В такой позе в кино изображают президента, принимающего важное решение на благо страны. Но для решения о том, выдать ли рекомендацию какой-то злосчастной ученице, это определенно стрельба из пушки по воробьям.
Наконец он поворачивается ко мне.
– Что ж, Юлаби, я могу сделать это для тебя. Могу – но мне это будет нелегко.
– Очень жаль это слышать, – отвечаю я.
– Потому нелегко, что, по моему ощущению, ты не питаешь уважения к тем же книгам, что и я. У нас с тобой разные литературные вкусы.
– Разве это не допустимо? – спрашиваю я.
– Не в моем классе, – отрезает он.
Теперь мой черед глубоко вздохнуть. Я думаю о школе «Тэтчер», где у каждой ученицы есть собственная лошадь. «Давай, ради лошади!» – говорю я себе.
– Уверена, есть книги, в отношении которых наши вкусы сходятся, – говорю я.
– Какие, например?
Джулия смеется, а потом останавливается, словно сообразив, что не поняла шутку. Спеша стереть этот неловкий момент, я продолжаю:
– Мисс Росс пусть получит валентинку от того психотерапевта, что замещал ее в прошлом семестре, мистера Ганджи.
– Она лежала в больнице, – говорит Джулия. – Фейт говорит, вроде бы грудь себе уменьшила.
– «Мне не хватает твоих сисек! – декламирую я. – С любовью, Гандж».
Над этим мы обе фыркаем минуты две.
– И мисс Патель напишем от мистера Мейкписа, – говорю я. – Вообще от мистера Мейкписа надо всем написать.
– Даже мужчинам?
– Мужчинам особенно!
Под мистера Мейкписа мы решаем пустить все валентинки со Скуби-Ду. На каждой пишем: «Р-р-р! Люблю вас!» И добавляем внизу: «С любовью, ваш шеф».
От мистера Робинсона, физкультурника, учительнице шитья: «Хочу убежать с вами далеко-далеко! Только не очень быстро: на мне штаны, сшитые вашими ученицами, и я боюсь в них запутаться!»
От мисс Мак мистеру Робинсону: «Когда я смотрю учебные ролики о размножении человека, всегда думаю о вас».
От мистера Лондона мисс Кейтениз: «Как насчет тройничка? Фрэнни, Зуи и вы? Ах да, еще и я. Тогда выходит четверничок!»
От мисс Питерсон, учительницы математики, мисс Трухильо, учительнице испанского: «Я + вы = Amor». Потом смотрим в карманном испанском словаре слово «секс», замазываем «amor» и исправляем на «sexo».
Мы смеемся над этим целый час; но, решив, что каждый учитель должен получить валентинки не меньше чем от двух других, в конце концов изрядно упахиваемся. Мы использовали уже все, что приготовила мама Джулии: и цветные карандаши, и стикеры с выпученными глазами. Неохваченной осталась только мисс Ливси. Мы согласились без споров, что она на такое не купится.
Закончив, мы складываем валентинки в черный мусорный пакет, на вид никаких подозрений не вызывающий. Я встаю, потягиваюсь, довольная и гордая своей креативностью и умением налаживать отношения, и тут до меня долетает странный запах. Сначала я думаю, что Кейт что-то сожгла: готовит она ужасно.
Но это Джентл. Спускается из своей чердачной комнаты. Пахнет, как я понимаю, ее духами. Волосы у Джентл причесаны на пробор, но в остальном она сегодня совсем не похожа на хиппи. Выглядит почти нормальной – даже жаль.
– Что это вы, девчонки, сидите тут в темноте? – спрашивает она.
– Здесь не темно, – отвечает Джулия и показывает на настольную лампу.
– Хоть занавески откройте, – говорит Джентл и идет к окну.
– Не надо! – говорит Джулия.
– Ну, не видно отсюда моста, и что? – говорит Джентл. – Какая разница?
– Маме разница есть, – отвечает Джулия.
– Она так и собирается делать вид, что мост там? Тотошка, мы уже не в Канзасе!
– Ты, кажется, куда-то шла? – с намеком интересуется Джулия.
– Да, хочу эти коробки отнести в благотворительный фонд, – отвечает Джентл.
– Они вообще-то не пустые, – говорит Джулия. Глаза у нее темнеют, становятся совсем синими: так бывает, когда она волнуется.
– Ну да, поэтому и хочу от них избавиться.
– Кажется, мама собиралась продать эти вещи, – говорит Джулия.
– Но они же мои, – отвечает Джентл.
– А ты не думала, что мама, может быть, захочет их продать? – спрашивает Джулия.
О том, что ее мать нуждается в деньгах, Джулия при мне говорить не готова. Она и так стыдится того, что семья впала в относительную бедность.
– Это не ее вещи, как она может их продать? – говорит Джентл и берется за самую большую коробку. – Открой, пожалуйста, мне дверь, – просит она Джулию.
– Нет, я занята, – отвечает Джулия, приклеивая блестку потемнее к верхней губе, на манер родинки.
Джентл молча ставит коробку, открывает дверь, снова берет коробку и уходит.
Странно, но запах ее духов после этого становится только сильнее.
– Давай-ка заберемся к ней в комнату! – говорит Джулия и вскакивает из-за стола так резко, что под ней дрожит пол.
Чтобы забраться в комнату Джентл, надо подняться по приставной лестнице на чердак.
– Она сама решила здесь жить, – говорит Джулия, пока я лезу за ней следом. – Всякие психи всегда живут на чердаках. По соседству с летучими мышами.
Полукруглые перекладины деревянной лестницы врезаются мне в ладони и в босые ноги. Я поднимаюсь, и резкий запах благовоний все сильнее бьет в нос. Я готовлюсь увидеть наверху страшный беспорядок. Представляю себе разбросанную везде одежду – брюки-клеш и туфли на платформах, свисающие отовсюду бусы и кожаные ремни, и все такое прочее. Однако в комнате у Джентл на удивление чисто и прибрано – определенно чище, чем у меня.
– У вас есть домработница? – спрашиваю я Джулию, думая, что здесь кто-то прибирается.
– Больше нет, – отвечает она, слегка запыхавшись после подъема по лестнице. Странно, что Джулия так легко задыхается: она ведь занимается спортом, четыре раза в неделю катается на коньках.
На стене висит в рамке плакат «Grateful Dead». На столе несколько чайных чашек в мелкий цветочек – выглядит как-то очень по-английски. Бедняга Джентл, думаю я. Даже хиппи из нее не получается.
– Хочешь, покажу кое-что забавное? – говорит Джулия. Осторожно открывает верхний ящик стола Джентл, достает оттуда тетрадь, раскрывает на разграфленной странице. – Она записывает в столбик все, что в семидесятые годы было лучше, чем в восьмидесятые!
Посередине страницы прочерчена по линейке вертикальная линия. По обе стороны от нее очень аккуратным почерком вписано:
– Прикольно, правда? – говорит Джулия. – Кто вообще составляет такие списки?
– А давай напишем ей валентинку! – предлагаю я.
– От кого?
– Из семидесятых!
– Ха! – говорит Джулия.
Мы спускаемся вниз, возвращаемся за обеденный стол и садимся за работу. На этот раз используем весь оставшийся бисер. «Мы по тебе скучаем! – пишем мы. – С любовью, немытые хиппи».
Близится время ужина, и мне пора уходить. Мы с Джулией снова подруги; я счастлива и горжусь собой. По дороге домой от Джулии делаю небольшой крюк, чтобы взглянуть на дом Кита. Свет не горит, машины возле дома нет – значит, он еще в Йосемити. После ужина, перед сном, когда папа у себя в кабинете, а мама моет посуду на кухне, потихоньку выскальзываю из дома. На дверях дома Кита все еще висит рождественский венок, и свет теперь горит, но звонить в дверь уже поздно. Я обхожу вокруг дома, надеясь, что Кит увидит меня в окно. Представляю себе как наяву: вот он заметит, как я крадусь по кустам, поймет, как я скучала без него, и сразу меня полюбит. Выйдет, и я расскажу ему, какие смелые и остроумные валентинки сочиняла сегодня вместе с Джулией, с которой мы снова друзья.
23
В понедельник на утреннем собрании одноклассницы смотрят на меня и перешептываются. «Кровь… Аксель… вечеринка… шлюха…» Как быстро все произошло! Миг – и я уже неприкасаемая. Кажется, никто не в силах поверить, что я как ни в чем не бывало явилась в школу после того, как заляпала парня своей кровью на вечеринке в честь Марии Фабиолы! Общее отвращение окутывает меня ядовитым туманом. Джулия проходит мимо, даже не здороваясь.
К концу моих первых месячных вопрос о новой школе встает остро, как никогда. Еще несколько недель назад я разослала заявления и подготовила вступительный взнос. Купюры разгладила утюгом, чтобы выглядели как взрослые деньги. Осталось получить рекомендации учителей – задача не из легких. Мисс Ливси мне не откажет; но две школы, стоящие во главе моего списка, требуют рекомендацию от учителя английского и литературы. В обеденный перерыв я отправляюсь к мистеру Лондону.
Дверь у него сегодня открыта еще шире, чем в прошлый раз. Увидев меня, он делает глубокий вдох, даже втягивает щеки.
– Хочу рассказать вам о своих планах, – начинаю я, сев на стул напротив его стола. – На следующий год я разослала заявления в несколько школ-интернатов.
– Да, как же, ты упоминала, – отвечает он.
Точно нет – об этом я не «упоминала» никому, даже родителям! Но сейчас не время его поправлять.
– Вот, и эти школы просят рекомендации от моего учителя литературы, так что я подумала… – Я останавливаюсь, надеясь, что продолжать не придется – но он молчит, и я неохотно заканчиваю фразу: – Подумала, что, может быть, вы будете так добры написать мне рекомендацию? Я понимаю, что это не входит в ваши обязанности, и ценю ваше время, но была бы вам очень благодарна.
Он встает и отворачивается к окну, сложив руки за спиной. В такой позе в кино изображают президента, принимающего важное решение на благо страны. Но для решения о том, выдать ли рекомендацию какой-то злосчастной ученице, это определенно стрельба из пушки по воробьям.
Наконец он поворачивается ко мне.
– Что ж, Юлаби, я могу сделать это для тебя. Могу – но мне это будет нелегко.
– Очень жаль это слышать, – отвечаю я.
– Потому нелегко, что, по моему ощущению, ты не питаешь уважения к тем же книгам, что и я. У нас с тобой разные литературные вкусы.
– Разве это не допустимо? – спрашиваю я.
– Не в моем классе, – отрезает он.
Теперь мой черед глубоко вздохнуть. Я думаю о школе «Тэтчер», где у каждой ученицы есть собственная лошадь. «Давай, ради лошади!» – говорю я себе.
– Уверена, есть книги, в отношении которых наши вкусы сходятся, – говорю я.
– Какие, например?