На гребнях волн

– Да она просто разозлилась, потому что хочет, чтобы Мария Фабиола встречалась со мной. Должно быть, для этого меня сегодня и пригласила.

«Что?» – хочется воскликнуть мне. Но я молчу. Не хочу, чтобы и этот миг, как и все остальное, свелся к разговорам о ней. Как я хотела бы все вернуть на несколько секунд назад! Вдруг Аксель как-то пригибается: на мгновение мне кажется, что он падает, но затем его рука ныряет мне под подол и скользит по бедру вверх.

– Ой! – говорю я.

А дальше не говорю ничего. Холодный ветер обдувает мне ноги; между ног жарко и влажно. Рука Акселя ползет туда, в источник этой жаркой влаги. Его одеколон – запах все сильнее, все слаще; и меня ничего больше не волнует. Разве только то, что, кажется, от выпивки мне стало нехорошо. Аромат одеколона, и спиртное, и известие, что Акселя уже сосватали с Марией Фабиолой, – все смешалось, осело тяжестью в желудке и теперь там ворочается. А Аксель уже просунул в меня палец, кажется, даже два.

– Ух ты! – говорит он. – Тебе действительно нравится!

Не знаю, что ответить, – ведь мне вовсе не нравится. Он вытаскивает руку, и даже в угасающем сумеречном свете я вижу, что его пальцы заляпаны…

– Да это кровь! – говорит он. – Блин, у тебя же кровь идет!

Оба мы уставились на его пальцы. В первый миг мне кажется, что он сделал это со мной, он вызвал это кровотечение.

– Погоди, ты что… у тебя что, месячные? – спрашивает он.

– Не знаю, – отвечаю я. – Может быть. – Может, поэтому меня вдруг затошнило?

– Может быть?! И почему ты не сказала? Что мне теперь делать?

Я молча смотрю на его руку. Потом поднимаю подол платья и протягиваю ему обратной стороной.

– Вот, – говорю я, – вытри этим.

Так он и делает.

– Фу, пакость какая! – говорит он.

– Твоему деду сейчас было бы за тебя стыдно! – кричу я.

– Деду?

– Да, я знаю, что твой дедушка – Рауль Валленберг!

– Кто? Что… – говорит он. – Да ты совсем поехавшая!

Поворачивается ко мне спиной и уходит в гостиную.

Я решаю подождать пятнадцать секунд, чтобы не бросалось в глаза, что на балконе мы были вместе. Желудок сжимается, словно слишком туго перевязанная картонная коробка. Когда наконец выхожу, в гостиной оглушительно орет «Мы победители» – любимая песня Марии Фабиолы. На столах расставлено тирамису. Марии Фабиолы по-прежнему нет. Туалет занят, и я встаю у двери. Сняв шляпу, небрежно прикрываю ею спереди свой черно-белый горошчатый подол, на случай если протеку и станет заметно. Когда туалет освобождается, тщательно вытираюсь туалетной бумагой. Бросаю ее в унитаз – вода окрашивается розовым. Я спускаю воду, перерываю всю ванную в поисках прокладок, но потом вспоминаю: ведь у Арабеллы нет дочерей.

В 21:20 я выхожу на улицу, чтобы дождаться Еву и ее подругу там. Уже выйдя, вспоминаю, что оставила шляпу в доме, скорее всего, в туалете; но возвращаться уже нет сил. Подъезжают Моника и Ева: на этот раз они не тратят время на парковку, а просто останавливаются перед домом. Я бегом бегу к «Ягуару», запрыгиваю на заднее сиденье, и машина трогается.

– Ну как все прошло? – спрашивает Ева.

Начинаю отвечать – я уже придумала, что соврать, – но что-то сильнее слов выкручивает мне внутренности, вырывается наружу, и я блюю на заднее сиденье «Ягуара».





21




Когда мы возвращаемся домой, Ева усаживает меня за стол на кухне и делает мне кофе с поджаренным хлебом.

– Без кофеина, – уточняет она, словно это сейчас должно меня волновать. Хотя волнует меня только одно: как бы снова не стошнило.

Родители еще на своем аукционе, вернутся не раньше чем через час. Хоть в этом повезло. Понятия не имею, как они отреагируют на известие, что я опозорилась на вечеринке в честь Марии Фабиолы.

Сердце у меня бьется о ребра, ребра стучат о сердце.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает Ева.

– Преданной.

– Кем? – спрашивает она.

– Не кем, а чем.

– Хорошо, чем?


– Меня предала моя женственность.

– Хотела бы я сказать тебе что-нибудь мудрое и утешительное, – говорит она, глядя на меня с жалостью. Кажется, она сейчас чувствует себя очень взрослой. Что ж, пусть смотрит.

Взгляд ее проходится по моим волосам, слипшимся от струек рвоты.

– Вот тебе мой самый лучший совет, – говорит она. – Прими-ка душ, хорошенько вымой голову и ложись в постель. А я положу прокладки в шкаф за зеркалом на случай, если они тебе понадобятся.

В зеркале в ванной я вижу девочку, похожую на меня, только бледнее и какую-то опухшую. В мыльнице лежит бритва: ею Ева бреет себе ноги и, возможно, подмышки. А я никогда еще ничего себе не брила. Зеркало у нас в ванной трехстворчатое, а за ним шкафчик с лекарствами. Если расположить створки так, чтобы и правая, и левая смотрели внутрь, получится бесконечный коридор отражений. Я беру бритву и залезаю на сиденье унитаза, чтобы увидеть в зеркалах тысячу маленьких «я».

Волосы на лобке у меня темнее, чем на голове. Густые и кудрявые. Наверное, это называется «буйная растительность». Я беру бритву и начинаю водить ею вправо-влево по выступающему бугорку лобка, нажимая как можно сильнее.

Почти сразу я начинаю кричать. Бритву забивают волосы, снова течет кровь. Сначала мелкими капельками, затем потоком. Боль и жжение становятся нестерпимыми. Я спрыгиваю с унитаза, больно ударившись большим пальцем об острый край напольных весов, и бегу под душ. Струя горячей воды смягчает боль. Под ногами расплываются розовые круги. Я делаю шаг в сторону и прижимаю к лобку полотенце: от давления становится не так больно.

Вдруг до меня доходит: не надо было так дергать волосы бритвой! А еще бриться надо с мылом и водой: не случайно же бритву часто держат в мыльнице!

Стоя под душем, я начинаю рыдать. Плачу и плачу, пока не остывает вода – и тогда начинаю лить слезы оттого, что замерзла.

Из-за двери слышится крик Евы:

– Открой сейчас же! Или я выломаю дверь!

Я выключаю воду, подползаю к двери и впускаю ее внутрь.

– Прости, – говорю я. – Кажется, я испортила твою бритву.





* * *


На следующее утро я просыпаюсь от острой боли. Словно в огне горю. Раскалывается голова; но между ног творится такое, что в сравнении с этим головная боль кажется легким неудобством.

У двери в мою комнату Ева оставила аспирин. Я глотаю сразу две таблетки без воды, давясь, словно пытаюсь есть мел.

Спустившись вниз, обнаруживаю, что на столе в столовой лежит лицом вниз папа. Он накрыт простыней, словно покойник, но жив: это ясно из того, что Ева, напевая что-то себе под нос, делает ему массаж. Стол застелен одеялом, что меня радует, хотя за этим столом мы обычно не едим. Зато, как видно, делаем массаж.

– Я как раз говорила твоему папе, – говорит мне Ева, – что, может быть, тебе стоит походить ему по спине. Я для такого тяжеловата, а вот ты как раз подойдешь.

– Хорошо, – говорю я, понимая, что сейчас надо всем в доме уступать и со всем соглашаться.

Звонят в дверь. Может быть, еще одна шведская прислуга в бегах? – думаю я. Открываю – и вижу перед собой Марию Фабиолу. Сейчас, в джинсах вместо платья и на одной высоте со мной, она выглядит совсем не так величественно, как вчера. Но в ней полыхает ярость. Огромная ярость: я ощущаю ее прежде, чем Мария Фабиола открывает рот.

– Ты испортила мне праздник! – шипит она и швыряет на кирпичную дорожку рядом с собой сумку, словно намерена здесь поселиться.

Я переступаю порог и прикрываю за собой дверь. Не хочу, чтобы папа и Ева это слушали.

– Не знаю, что и чем я тебе испортила, – отвечаю я. Правда, меня стошнило – но уже в «Ягуаре», и этой информацией я делиться не собираюсь.

– Серьезно? Да все только и говорят о том, как ты протекла прямо на Акселя! Он всем рассказал!

– Да зачем тебе этот Аксель? – спрашиваю я.

Вместо ответа она издает короткий гневный вопль. Даже волосы ее, вчера безупречно уложенные и блестящие от лака, теперь торчат восклицательными знаками.

– Не знаю, как тебе это удалось, – говорит она, – но вчера все обсуждали только тебя!

– Я ничего не сделала. У меня просто начались месячные.

– Какая гадость!

– Нет, это не гадость. А знаешь, что гадость на самом деле?

Она молча смотрит на меня. Тут я останавливаюсь: что настоящая гадость, мне надо еще придумать.

– Эта твоя история, – говорю я наконец. – Думаешь, хоть кто-то в самом деле поверит, что тебя похитили?

– Прошу прощения? – говорит она.

– Ты уже записала интервью с Эй-Би-Си?

– Пока снимаем закадровый материал, – отвечает она.