На гребнях волн

– Во дает! – говорит кто-то из парней.

Я снова смотрю на Акселя: теперь он меньше похож на будущего торговца недвижимостью и больше – на Милана Кундеру.

В этот миг по дому разносится чистый, пронзительный звон. Такой звук можно изредка услышать в симфониях: это треугольник. Я неохотно отворачиваюсь от Акселя.

В самом деле, треугольник! Арабелла держит его в руке и бьет по нему палочкой, а затем останавливается, чтобы звук разнесся по всему дому. Жакет она сняла, должно быть, для того, чтобы показать подтянутые руки. Белое платье облегает ее фигуру еще плотнее, чем я думала. Белья она не носит.

– Мы собрались сегодня здесь… – начинает она.

– «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались»! – громко вставляет загорелый приятель Акселя.

Арабелла по-совиному поворачивает голову к нам. Кажется, хочет устроить выволочку тому, кто ее перебил – но взгляд ее останавливается на Акселе. Судя по всему, она думает, что это он сказал. А Аксель ей явно нравится. На ее губах в оранжевой помаде медленно проступает улыбка, возможно, соблазнительная.

– Безусловно, – говорит она. – Очень здорово, что все мы собрались здесь сегодня, чтобы отпраздновать замечательное событие. Наша чудесная подруга, моя замечательная крестница наконец-то к нам вернулась!

– Аминь! – вполголоса откликаются некоторые взрослые. Девочки хлопают, а мальчики свистят.

Марии Фабиолы по-прежнему нигде не видно.

– Мы с матерью Марии Фабиолы вместе учились в Вассаре и жили в одной комнате, – продолжает Арабелла. – Это было до того, как…

Тут звонят в дверь, и все оборачиваются, ожидая увидеть Марию Фабиолу. Однако в дверь входит и нерешительно мнется на пороге Лотта, девочка из Голландии. На ней красная фланелевая юбка, канареечный топик и сверху лиловый плащ. Все разочарованы тем, что это не Мария Фабиола, а Арабелла – еще и тем, что эта ее гостья так ужасно одета. Она резко отворачивается, словно хочет стереть из памяти это кошмарное зрелище. Лотта шарит глазами по комнате; взгляд ее встречается с моим. Ясно, что она хочет подойти и сесть рядом. Но алкоголь придал мне уверенности и безжалостности: я вижу в ней предательницу – и демонстративно отвожу взгляд.

Опускаю глаза на свою пустую красную чашку, затем смотрю на Акселя. Он понимает это так, что я хочу еще выпить. На самом деле нет: но мне нравится, что он внимательно на меня смотрит и старается угадать значение моего взгляда. Пока Арабелла заканчивает свою речь, Аксель снова выступает в роли неумелого фокусника: отворачивается, тянется правой рукой к левому внутреннему карману пиджака, словно собирается выхватить меч, но вместо этого подливает в чашку спиртное – как мне чудится, из серебряной фляги с гравировкой.

– «Калгон, унеси меня прочь!» – шепчу я ему на ухо.

В этот миг Аксель наклоняется ко мне, и я невольно касаюсь его уха губами. Он отвернулся от меня, но я чувствую, как его тело напрягается от удовольствия.

Остаток речи Арабеллы мы пропустили. Когда Аксель отдает мне чашку и мы поворачиваемся лицом к залу – все уже сидят молча, устремив взгляды на лестницу.

На верхней ступеньке появляется Мария Фабиола.

Все ахают еще до того, как увидели ее целиком, – ахают, едва из-за поворота лестницы показывается край платья и нога в белой шелковой туфельке.

Мария Фабиола в длинном белом платье, как невеста. И выглядит сказочно – как дебютантки на фотографиях из «Ноб-Хилл Газетт». На вид совсем взрослая. Волосы зачесаны наверх, и вьющиеся пряди обрамляют лицо. До меня вдруг доходит, почему ее сегодня не было в школе: она весь день провела в салоне красоты.

Мария Фабиола медленно спускается по лестнице. Лицо серьезно, затуманенный взгляд неторопливо обводит восхищенную толпу. Должно быть, прикидывает, сколько гостей сюда явилось: сто пятнадцать, сто двадцать? Все молчат, и она, просияв улыбкой, вскидывает руки над головой, словно после блестящего выступления – как будто только что исполнила сложное па или окончила на высокой ноте арию. В ответ гости взрываются аплодисментами.

Когда наконец стихают хлопанье и свист, сверху так же неторопливо спускаются отец и мать Марии Фабиолы, останавливаются по сторонам от нее, на ступеньку выше. Похоже, у них тут каждый шаг продуман и отрепетирован, как на церемонии вручения призов! Папа и мама Марии Фабиолы заранее знали, где им остановиться и как встать. Это впечатляет.

Арабелла снова звенит треугольником, и Мария Фабиола начинает свою речь.

– Хочу поблагодарить вас всех за поддержку в это трудное для меня время, – говорит она мягко, со сдержанным волнением в голосе. Это волнение она тоже отработала заранее, думаю я. – Знаю, многим из вас не терпится узнать, что же со мной произошло…

Гости смеются, но этот неуместный смех быстро стихает.

– Что ж, я не имею права пока рассказывать все подробности, поскольку обещала эксклюзивное интервью телеканалу Эй-Би-Си. – Говоря все это, она поворачивается направо, прямо, налево и слегка наклоняется, точь-в-точь добрая фея Глинда, беседующая с жевунами. – Но могу сказать, что меня похитили иностранцы. Похитили и увезли на корабле. Поначалу со мной дурно обращались – я едва не умерла взаперти! – но потом один из матросов сжалился надо мной, и дальше со мной стали обращаться лучше. Вблизи от островов корабль потерпел крушение. Мне удалось добраться до ближайшего острова вплавь и бежать.

Гости аплодируют.

У меня кружится голова. Я прикусываю язык – буквально вцепляюсь в него зубами, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего. Вроде незваного гостя на свадьбе, который посреди церемонии вдруг выкрикивает что-нибудь ужасное и все портит.

Отец Марии Фабиолы произносит краткую бессодержательную речь о том, как все мы рады видеть ее целой и невредимой. Мать Марии Фабиолы благодарит Арабеллу за то, что та устроила для ее дочери праздник в своем чудесном доме. Та пользуется случаем, чтобы вставить:

– Хоть мой бывший муж и живет теперь в Женеве, но разводились мы вовсе не по-швейцарски. Никакого мира и нейтралитета! Что ж, по крайней мере, этот дом ему отобрать не удалось! – И все смеются.

Снова она ударяет палочкой по треугольнику – видимо, знак, что представление окончено. Мария Фабиола поворачивается и поднимается по лестнице вверх. Тут я вижу, что платье у нее со шлейфом; белоснежный шлейф тянется за ней и мягко опадает, словно океанская волна.

– По-моему, она себе сиськи увеличила, – говорит загорелый.

– Ее похитили, чудик, – отвечает Аксель.

– А может, это похитители ей сделали новые сиськи? – вставляет прыщавый.

– Это платье, – говорю я. – Из-за него грудь кажется больше.

Все понимающе кивают, разглядев во мне эксперта по женским платьям. Желая подтвердить свою новую репутацию, я беру со стола альбом Дианы фон Фюрстенберг и небрежно его перелистываю.

– Хочешь на улицу? – спрашивает меня Аксель. – Тут есть тайный балкон. Леон мне как-то раз показывал.

– Конечно, хочу! – говорю я.


Аксель ведет меня в глубь кабинета. Все взгляды одноклассниц – на нем, на мне, на нас. Я стараюсь не показывать радости, но уголки губ сами собой приподнимаются. Аксель открывает дверь, с виду больше всего похожую на дверь в стенной шкаф, и я спотыкаюсь о порог.

– Под ноги смотри! – запоздало предупреждает Аксель, и мы оба смеемся.

Он помогает мне встать, и я неуклюже поднимаюсь, опираясь на его руку. Никогда еще мне не случалось напиваться, но, должно быть, это и есть опьянение: нетвердо держишься на ногах, тебе тепло и весело. Ты словно в коконе, защищающем от мира. В коконе, где мы с Акселем вдвоем.

Балкон маленький и выходит на залив. Сейчас пейзаж затянут туманом. На белых небесах, словно хвостики нот на нотном стане, проступают черные мачты кораблей. Солнце уже село, и влажный ночной воздух приятно холодит мне разгоряченное лицо.

– Только не упади вниз! – говорит он.

– Постараюсь! – отвечаю я.

Он снова лезет во внутренний карман пиджака и достает флягу. Только теперь я вижу, что она вовсе не серебряная, да и гравировок на ней нет. Просто пластмассовая бутылочка.

– Это что, из-под шампуня? – говорю я.

Он пожимает плечами и наливает мне в чашку еще немного золотистой жидкости. Я глотаю – и теперь, когда знаю, откуда Аксель наливает спиртное, вдруг ощущаю в нем привкус мыла.

Остаток Аксель наливает себе, а потом закрывает опустевшую бутылочку и прячет во внутренний карман.

– Что думаешь? – спрашиваю я, вглядываясь в туман, в ту сторону, где в ясную погоду обычно виден мост.

– О чем?

– Об этом выступлении на лестнице.

– А-а, – откликается он, словно речь о чем-то маловажном, не имеющем отношения к вечеринке. – Ну, по-моему, как-то уж слишком официально. – И, переступив с ноги на ногу, интересуется: – А т-ты что думаешь? – похоже, от выпитого у него заплетается язык.

Я хочу ответить: да это же полная чушь, вранье от первого и до последнего слова, Мария Фабиола все это выдумала, чтобы привлечь к себе внимание, а на самом деле пряталась во флигеле на заднем дворе балетной студии… но смотрю на Акселя, который сейчас икает, и понимаю, что с ним об этом лучше молчать. На миг мне хочется, чтобы вместо него рядом был Кит. Вот он бы понял. Кит со мной бы согласился – и, уверена, никому не выдал бы меня с моими подозрениями.

Дует ветер, и я хватаюсь за шляпу. Запах одеколона снаружи, тепло внутри: тепло спускается из горла в желудок, разливается по телу. Я глубоко вдыхаю. Мы снова вдвоем в коконе, надежно огражденные от мира.

– Хочешь еще? – спрашивает он.

Я киваю: не знаю, что он предлагает, но хочу. Хочу от него всего чего угодно, особенно теперь, когда мы вдали от всех и со всех сторон меня окутывает запах его «Поло». Надеюсь, мое платье будет пахнуть этим одеколоном и сегодня, и завтра, и на следующей неделе. Хочу поделиться этим запахом с Евой. Представляю себе, как подношу платье к ее носу, даю вдохнуть и жду ее вердикта – разумеется, одобрительного. Пожалуй, Ева – лучшее, что случилось со мной за последние месяцы. Не считая сегодняшнего дня. Не считая Акселя, который наклоняется ко мне и ищет мои губы своими. Мы целуемся, и что-то происходит: сперва мне кажется, что кто-то из нас поранил губу, что это кровь. А потом понимаю, что происходит – это он делится со мной виски, изо рта в рот. Я глотаю и отступаю на шаг. Он улыбается – и я в ответ выдавливаю улыбку, хоть и чувствую разочарование. Мне хотелось настоящего поцелуя, а не этого обмена жидкостью.

Я наклоняюсь к нему и накрываю его губы своими. Хочу снова ощутить эту связь, этот кокон. Он кладет обе руки мне на грудь и сжимает. Потом смотрит вниз, на свои руки, и улыбается так, словно гордится тем, что делает.

– Потрогай меня, – говорит он, и я обхватываю его за шею, хоть и понимаю, что он имеет в виду другие прикосновения. – Там, внизу.

Я кладу руку на бугор под его ширинкой. Смотрю вниз, на Бульвар Марина – удостовериться, что нас никто не видит. Но кому увидеть нас здесь? Улица на удивление пустынна. Одинокий прохожий гуляет с собакой на поводке, да еще проходит мимо, прихлебывая пиво из бутылок, группа французских туристов.

– Merde![5] – громко говорит один.

Аксель кладет ладонь поверх моей руки и начинает двигать моей рукой вверх-вниз – не в том направлении, как хотела я сама: я предпочла бы гладить его слева направо. Мне хочется, чтобы он снова положил руки мне на грудь. Не понимаю, как все это случилось: миг – и мы уже стоим на балконе, вдали от всех, и я держу его за ширинку. Как будто после вступительных титров фильма прокрутили пленку вперед и оказались сразу на середине.

Но так и есть – мы здесь, и Аксель, придерживая мою руку своей рукой, показывает, как гладить его член, когда балконная дверь открывается. Изнутри до нас доносятся взрывы хохота и праздничная музыка. Это Арабелла: она перешагивает порог и входит к нам. Мы с Акселем поспешно и неловко отстраняемся друг от друга.

– О, любовь с первого взгляда! – говорит она.

– Добрый вечер, мэм, – говорит Аксель.

Я впечатлена тем, как быстро он овладел собой и сообразил, что делать – как ни в чем не бывало вести светскую беседу.

Арабелла внимательно смотрит на него.

– Какой красивый мальчик! – говорит она. С таким выражением, быть может, королева посвящает в рыцари юного пажа. Жакет снова на ней; ни треугольника, ни палочки.

Потом она переводит взгляд на меня – и я машинально улыбаюсь, словно готовлюсь фотографироваться или получать комплимент.

– Тебе не холодно? – спрашивает она, меряя взглядом мои голые руки и вырез платья.

– Нет, у меня горячая кровь! – отвечаю я.

– Да я уж вижу! – говорит она.

Аксель вздрагивает, подавляя смех.

– Зашла сказать вам, что через десять минут подадут десерт.

И, прикрыв за собой дверь, она возвращается в гостиную.

– Прикольно вышло! – говорит Аксель.

– Для тебя – может быть.