На гребнях волн

– Ю-ла-би… – говорит она. – Э-то-ты… – И смеется.

Это Джентл, сводная сестра Джулии.

– Давай помогу тебе встать, – говорю я. – Ты замерзла. Тебе надо пойти куда-нибудь в тепло и протрезветь. – И представляю, как она пьет кофе, а я хожу вокруг нее кругами.

– Я… не… про-па… про-пащ… – бормочет она.

Поднимается, натягивает одеяло на голову и, спотыкаясь, бредет по пляжу прочь – зигзагами, словно китайский дракон.

С пляжа я отправляюсь домой к Джулии. Надо сказать ее маме, что я видела на пляже Джентл и что она напилась.

Звоню в дверь – вижу, как отодвигается занавеска на окне, из-за нее выглядывает Джулия. Звоню еще раз. Наконец Кейт, мама Джулии, открывает дверь.

– Юлаби! – ласково говорит Кейт. – Что-то тебя давно не видно!

Я выдавливаю улыбку. Неужели она и вправду ничего не слышала?

– Ага, – говорю я. – Просто хотела вам сказать: я сейчас была на Бейкер-Бич и видела там Джентл.

Улыбка стирается с ее лица.

– Что? – говорит она. – Быть такого не может! Джентл нездоровится. Она сегодня отпросилась из школы и сейчас отдыхает у себя в комнате… – Я знаю, что комната Джентл на чердаке.

– Ну… – говорю я. – Не знаю, просто… я ее видела.

Кейт смотрит на меня, и глаза ее расширяются от ужаса.

– Подожди здесь, – приказывает она и легко взлетает вверх по лестнице.

Заглянув на кухню, я вижу, что Джулия ест мороженое прямо из упаковки.

– Как удобно! – говорит она. – Когда надо, со зрением у тебя все в порядке!

– Я подумала, что твоей маме лучше об этом знать, – говорю я.

– Кларк! – кричит сверху Кейт. – Кларк! Джентл сбежала! Ушла на этот чертов пляж!

– Спасибо, что испортила нам вечер, – говорит Джулия. – А теперь, может быть, пойдешь?

Я выхожу из дома и жду на тротуаре на случай, если Кейт и Кларк захотят что-то у меня узнать. Наконец открываются боковые ворота, оба выходят и садятся в темно-зеленую машину, припаркованную на улице. Мама Джулии опускает окно.

– Можешь идти домой, Юлаби, – говорит она. Я медлю, и она добавляет нетерпеливо: – Ну же, иди домой!





14




В кухонную дверь я проскальзываю уже после семи. Папа расхаживает взад-вперед, мама прибирается, у Свеи на лице лукавая улыбочка, означающая: «Ох, сейчас ей влетит!» Однако родители так рады, что я наконец появилась, что почти не сердятся, и это расстраивает Свею. Когда папа и мама обнимают меня, она бежит наверх, к себе, и хлопает дверью.

– Мы так волновались! – говорит папа.

Я жду, что мама его поправит – мол, вовсе не волновались, лишь слегка беспокоились; но она молчит.

За ужином – салат «айсберг» и спагетти – мы не говорим о Марии Фабиоле, словно боимся, что нас подслушает Судьба. Папа и мама не хотят обсуждать это при Свее, которая сидит с круглыми глазами. Ей не терпится завтра поделиться с подругами. Все они знают Марию Фабиолу, иногда ночуют там же, где ночевала она, – а теперь она пропала!

Затем драма переносится с кухни в кабинет, где папа после ужина включает новости.

– Грета! – зовет он маму, которая моет посуду вручную. Прежде чем поставить тарелки в посудомойку, тщательно смывает с них все остатки еды. – Грета!

Она не отвечает, но я бегу в кабинет. В новостях рассказывают про Марию Фабиолу. Камера показывает школу «Спрэгг» под таким углом, с какого я никогда ее не видела, – «с вертолета», поясняет папа. Затем на экране появляется крупным планом коробка сахара-рафинада, и на секунду мне кажется, что это рекламная пауза. Но нет, снова появляется дикторша и сообщает, что пропавшая девочка – наследница большого состояния, сделанного на производстве сахара. Ее прадед основал сахарный завод, и теперь ходят слухи, что ее могли похитить ради выкупа.

В голове у меня взрываются два вопроса. Марию Фабиолу похитили?! И второй: как же так, мы с ней дружили восемь лет, и я не знала, что ее семья так богата?

– Ты это знал? – спрашиваю я папу. – Что она богатая наследница?

– Конечно, – отвечает он, не отрывая взгляда от телеэкрана. – Это все знают. – И снова кричит во весь голос: – Грета!

Но когда появляется мама, в новостях уже рассказывают о другом, и папа злится, что она все пропустила.


– Чем ты там занималась? – спрашивает он.

– Прибиралась после ужина. – И с громким чавкающим звуком она снимает с рук розовые перчатки.

Папа начинает пересказывать все, что услышал в новостях. Хороший урок для мамы, думаю я. В следующий раз, услышав, что ее зовут, бегом побежит. Папа рассказывает очень долго, утомительно подробно, во всех деталях – не упускает даже то, как была одета и как причесана теледикторша. Мой отец никогда не упускает случая восхититься красотой.

– А ты знала, что Мария Фабиола наследница большого состояния? – спрашиваю я у мамы.

На маму не так-то легко произвести впечатление внешностью или деньгами: в сущности, к деньгам она относится скептически, так что мне кажется вполне вероятным, что эта новость от нее ускользнула. Иначе с чего бы она позволила мне столько лет дружить с девочкой из, судя по всему, сказочно богатой семьи?

– Разумеется, – отвечает она. – Мать у нее из старой семьи с Восточного побережья.

– Выходит, это мама у нее богатая? – уточняю я, не веря своим ушам.

– Да, – отвечает мама. – Кажется, ее предки приплыли на «Мэйфлауэре».

Я представляю себе маму Марии Фабиолы, в огромных темных очках и принтах «Лилли Пулитцер», которые она носила, когда возила нас с Марией Фабиолой в бассейн в Марине. Мне казалось, люди с деньгами так не одеваются. Украшений на ней немного, и они не слишком заметны – да что там, даже сумочек из натуральной кожи у нее нет! Вместо них повсюду носит с собой большую матерчатую сумку «Эл-Эл-Бин». И Марии Фабиоле для школы купила такую же. После этого все мы подписались на каталог «Эл-Эл-Бин».

Обычно после ужина я говорю «спокойной ночи» и поднимаюсь к себе одна, чтобы доделать домашку; но сегодня родители идут в спальню вместе со мной. Я переодеваюсь в старенькую, в катышках, ночную рубашку, ложусь, и они оба подтыкают мне одеяло. Такого лет с девяти не бывало! Вообще не припомню, когда папа последний раз заходил ко мне в спальню – он и оглядывается здесь так, словно оказался в новом для себя месте.

– Ты поможешь мне снять с окна стикер? – спрашиваю я у него. – На котором написано для пожарных, что в комнате ребенок.

Я указываю на окно, и папа отодвигает штору. На стекле темнеет овальный стикер; что на нем написано, с этой стороны не разглядеть.

– Конечно, – отвечает он. – Завтра.

Мама ладонью откидывает мне волосы со лба. Несмотря на пристрастие к розовым резиновым перчаткам, кончики пальцев у нее загрубелые, сморщенные от горячей воды. Мама рассказывала мне, что у них в клинике проводят гименопластику – ушивают вагину женщинам, в основном приезжим; такое делается, если женщина не хочет, чтобы будущий муж знал, что она не девственница. Мама ассистирует на этих операциях. Вот этими самыми руками, думаю я. Эти руки зашивают чьи-то вагины.

– Как думаешь, стоит тебе идти завтра в школу? – спрашивает папа. – Если не хочешь…

– Разумеется, она завтра пойдет в школу, – прерывает его мама, не дав закончить вопрос. В школе «Спрэгг» я еще ни единого дня не пропустила. Так всегда бывает, когда ходишь в дорогую частную школу, а деньги на твое обучение родители заработали тяжелым трудом. Слишком хорошо они помнят, сколько стоит им каждый учебный день.

– Все нормально, пойду, – подтверждаю я.

Не хочется в этом признаваться, но мысль о телекамерах вокруг школы вызывает у меня радостное волнение. Как, наверное, и у всех. В классах у нас камер не было, но даже кое-кто из учителей начал держаться театрально, словно его снимают. Особенно мистер Лондон.

– Мы тебя любим, – говорит папа, и мама кивает. Свою любовь она проявляет всеми возможными способами, кроме слов. Мы с папой не раз говорили о том, почему так; должно быть, думаем мы, потому, что слишком многих, кому говорила «люблю», она потеряла. Половины ее семьи нет в живых.

– И я вас обоих люблю, – отвечаю я.

Они уходят, а я лежу и смотрю вверх, в покосившийся полог, обдумывая эту поразительную новость: Мария Фабиола – наследница состояния, сколоченного на производстве сахара. Вспоминаю ее кладовку при кухне, куда мы устраивали набеги после школы или во время ночевок у нее дома. Сахар там, конечно, был – но не больше, чем в любом другом доме.

На следующее утро я просыпаюсь, когда мама уже ушла на работу. Папа настаивает, что сегодня отвезет в школу мою сестру. Хочет отвезти и меня, но я напоминаю, что сегодня начинаю работать. Соседка, что живет выше по улице, уехала из города, а меня наняла на время, пока ее не будет, забирать у нее с крыльца газету, чтобы возможные грабители не догадались, что ее нет. И это очень кстати! Мне не терпится узнать, что пишут в газетах про Марию Фабиолу, – но мы газет не выписываем и не покупаем, если только «Кроникл» (утренняя газета) или «Экзаминер» (вечерняя) не предлагают бесплатную подписку на шесть недель. У газет и журналов регулярно проходят такие акции. Редакция надеется, что люди привыкнут их читать и не станут отказываться от платной подписки. Но мои родители никогда не забывают отказаться.

– Почему она просто не приостановила подписку, пока не вернется? – спрашивает папа. – Зачем платить за газету, которую не читаешь? Да и тебе могла бы не платить, коль уж на то пошло.

– Она не доверяет газетчикам. Думает, они могут сообщить грабителям, что она уезжает.

– У всех свои безумные теории! – говорит папа, качая головой, и берет с вешалки блестящий черный рожок для обуви, чтобы надеть ботинки. По его реакции мне думается, что какие-то безумные теории есть и у него.

Я выхожу через парадную дверь за несколько минут до того, как папа и сестра покидают дом через черный ход. Наша улица, Эль-Камино-дель-Мар, сегодня кажется длиннее, подъем от океана круче. Дом у соседки самый обыкновенный. Насколько мне известно, ни фокусники, ни музыканты здесь не жили. Просто ничем не примечательный дом в Си-Клиффе. На мощеной дорожке, ведущей к крыльцу, лежит «Кроникл», перехваченный тонкой красно-розовой резинкой. Она пересекает фотографию Марии Фабиолы.

Резинку я снимаю и цепляю себе на запястье, а затем разворачиваю газету. Фото Марии Фабиолы мне знакомо. Это на прошлом ее дне рождения, когда мы ходили на роликовый каток, тот, где везде плакаты с Брук Шилдс в джинсах от Кельвина Кляйна. Фотографировались вместе, я стояла справа – но меня, разумеется, вырезали. Заголовок гласит: «Загадочное исчезновение наследницы». Начинается история с ожидаемых эпитетов: «элитная» школа, «фешенебельный» район. Но дальше выбор прилагательных становится интереснее. Марию Фабиолу журналист характеризует как «лучшую ученицу в классе», «увлеченную балетом». Вряд ли Мария Фабиола согласилась бы считаться «лучшей ученицей» – а вот «увлеченность балетом» ей бы понравилась.

За спиной автомобильный гудок. В первый миг мне приходит мысль, что это приехал за мной тот человек в винтажной белой машине. Но это папа. На заднем сиденье – Свея со своей мрачной подружкой, а он жестом приглашает меня на переднее. Я сую газету в рюкзак и запрыгиваю в машину.

– Подумал, что и тебе сегодня не помешают услуги водителя, – говорит папа.

Когда мы подъезжаем к школе, становится ясно, что всех сегодня привезли сюда родители. Некоторых – личный родительский шофер. Но никого не отпустили в школу пешком или на автобусе.

Вся школа гудит, все взбудоражены и держатся как на сцене. Учителя спрашивают меня: «Как ты? Держишься?» – и не слушают ответа. Я оттягиваю резинку и щелкаю себя по запястью: это напоминает мне, что надо сохранять серьезный, даже скорбный вид. На самом деле я ни на секунду не верю, что с Марией Фабиолой случилось что-то плохое. Все это спектакль, чтобы привлечь внимание.

В обеденный перерыв я иду в кабинет мистера Лондона. Дверь приоткрыта и подперта большим словарем, но я все равно стучу.

– Входите! – кричит мистер Лондон. Он сидит за столом и читает, кажется, чье-то сочинение.

– А, это ты, – говорит, увидев меня, и вид у него разочарованный. Может быть, надеялся, что это журналисты.

– Вы проверяете работы? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает он и театрально откладывает бумаги в сторону. – Это сочинение Марии Фабиолы по «1984». Я его просматривал, пытался найти какое-то… какой-то ключ к разгадке.

В самом деле ждал журналистов. Быть может, уже несколько часов сидит тут, притворяясь, что читает сочинение, в надежде, что кто-нибудь его за этим застанет и поразится.

Он отодвигает бумагу, и я вижу сверху листа оценку: «5+». В жизни своей Мария Фабиола не получала выше четверки с плюсом, и то по физкультуре.