На гребнях волн

– Я хотела попросить у вас еще какую-нибудь книгу для внеклассного чтения, – говорю я.

– Что, вернулась за Сэлинджером?

– Нет, – отвечаю я. – Если можно, что-нибудь зарубежное. Надоела Америка.

Мистер Лондон поворачивается к книжной полке. На ней пустое место, зияющее, словно недостающий палец на руке. Интересно, что за книга там стояла? Мистер Лондон пробегает пальцами по корешкам.

– Вот, – говорит он. – Новый роман какого-то чешского писателя. Я сам еще не читал.

И протягивает мне книгу в твердой обложке: «Невыносимая легкость бытия», автор Милан Кундера. На обложке только название и имя автора большими буквами, никаких иллюстраций. Я открываю книгу и проглядываю аннотацию на клапане суперобложки, чтобы узнать, о чем это. Ух ты! Стараюсь не показывать своего удивления. Похоже, мистер Лондон и аннотацию не читал!

– Отлично, – говорю я быстро, чтобы он не успел передумать. – Прямо сейчас и начну.

– Юлаби! – окликает он, когда я уже иду к дверям. Я оборачиваюсь. Мистер Лондон снова сел за стол и пододвинул к себе сочинение Марии Фабиолы. – Я знаю, что вы с Марией Фабиолой близкие подруги. И представляю, как тебе сейчас тяжело. – Он драматически качает головой. – Если захочешь о чем-то поговорить, моя дверь для тебя всегда открыта. Буквально. Видишь, я не закрываю дверь!

– Спасибо, – отвечаю я, прижав книгу к груди.

– И ты не закрывай! – добавляет он мне вслед.

После школы я иду домой одна. Подходя к дому, вижу в окне гостиной чьи-то силуэты. Люди в гостиной могут означать лишь одно: у нас гости. Разглядывая через окно чужие затылки, я понимаю: на кушетке, спиной к окну, сидят родители Марии Фабиолы. На миг я застываю, затем принимаю решение – и прохожу мимо, словно живу не здесь, а в каком-то совсем другом доме в Си-Клиффе.





15




Я пробираюсь на задворки балетной школы Оленской, чтобы проверить флигель. Набираю код и вхожу. Изнутри флигель сегодня выглядит как-то по-другому. На полу песок, в мусорной корзине конфетная обертка от «Фан Дип» – явно не из тридцать восьмого года! Сейчас, очевидно, в комнате никого – здесь просто негде спрятаться, – и все же я громко зову:

– Мария Фабиола!

Имя, которое я произносила тысячи раз, теперь горчит на языке как чужое.

Я закрываю дверь и запираю замок, тщательно возвращая цифры в прежнее положение.

Иду по узкой тропинке назад, и вдруг передо мной возникает страшная старуха. Я отшатываюсь, невольно взвизгнув.

– Юлаби! – окликает старуха.

У меня колотится сердце. Эта старая ведьма в белой ночной сорочке, с длинными, спутанными седыми волосами похожа на призрак покойницы, которую я когда-то знала.

– Что ты здесь делаешь?

В реальность меня возвращает акцент. Это же мадам Соня! Никогда не видела ее с распущенными волосами, только с пучком. И не подозревала, что волосы у нее такие длинные! И на занятиях она всегда в черном леотаре – а сейчас в ночнушке, хоть уже четыре часа дня.

– Я искала вас, – отвечаю я, сама поражаясь тому, как бойко и уверенно вылетает изо рта эта ложь.

– Почему же не пошла прямо в студию? – спрашивает она.

– Пошла, – новая ложь, – но там было заперто.

В руках у нее бумажный пакет с ручками. Вот и доказательство: несет для Марии Фабиолы еду!

– Заперто? Быть такого не может! – отвечает она. Из-за русского акцента кажется, что сердится, кому-то делает выговор – то ли мне, то ли не вовремя запертой двери.

Мы все еще стоим лицом к лицу на узкой тропе. Одна моя нога в петле шланга: вот-вот он, словно лассо, дернется и обовьет.

– Вы слышали о Марии Фабиоле? – спрашиваю я.

– Конечно, в новостях все время о ней говорят! – отвечает она. – И ко мне приезжали из газеты. Я сказала, что она была очень талантлива как балерина.

Я молча смотрю на нее в упор. Обе мы знаем, что это вранье.

– Как вы думаете, что произошло? – спрашиваю я.

– Скорее всего, она сбежала со своим парнем, – как ни в чем не бывало отвечает мадам Соня.

– Каким? – недоуменно переспрашиваю я. Вот сейчас она назовет имя – и все встанет на свои места!

– Не знаю. Но разве у нее не было парня?


Я молчу и жду, что она скажет что-нибудь еще.

– Дай-ка мне выбросить мусор, – говорит мадам Соня.

Мусор? Так в этом бумажном пакете просто мусор! Я смотрю, как она несет пакет к серому мусорному баку в конце тропинки. Опускает туда, потом поворачивается ко мне, на миг взметнув за плечами седую массу волос.

Я думаю: может быть, пригласит меня выпить чаю? Но она, не подходя ближе, окидывает меня взглядом с головы до пят. Мама меня учила, что неприлично так разглядывать людей: но, может быть, если перед тобой девчонка, а ты старая русская балерина, то можно?

– Что-то ты, кажется, похудела, – говорит она. – Плохо ешь?

Я мотаю головой.

– Судя по весам, нет.

– Весы! – говорит она с таким отвращением, какое обычно приберегает для нацистов, погубивших, как считает мадам Соня, ее карьеру. – Нечего смотреть на весы! Они никогда правду не показывают. Я уже много лет не взвешивалась.

«Ты такая худенькая» – обычно с этого начинают люди, когда что-то от меня хотят. Но чего она хочет?

– Нам в классе тебя не хватает, – говорит она. – Очень жаль, что такое случилось с твоей подругой.

Мадам Соня проходит по узкой тропке мимо меня. Я вжимаюсь в забор, чтобы ее пропустить, и чувствую, как острая щепка колет лодыжку.

Дойдя до конца дорожки, она снова оборачивается. Заходящее солнце просвечивает сквозь сорочку, и через тонкую ткань я вижу тонкие бледные ноги.

– Ты ведь знаешь, что на каникулах у нас занятий нет? – спрашивает она.

Что же, она действительно думает, что я за этим пришла в студию? Что хочу возобновить занятия балетом?

– Ах да, – послушно откликаюсь я, пятясь от нее, словно от грабителя в немом фильме. – В самом деле. Я забыла.

В магазине комиксов через дорогу какое-то непривычное оживление, и я заглядываю внутрь. Что, если Мария Фабиола там? Если прячется во флигеле, наверняка ей там скучно и хочется что-нибудь почитать! Внутри дюжина ребят, все делают вид, что листают комиксы. Лишь минуту спустя я понимаю, куда они все смотрят на самом деле. Здесь парень из «Морка и Минди»! Стоит у прилавка, листает комикс и смеется. И покупатели, и продавщица – девушка из тех, каких обожают задроты – любители комиксов, с крашеными пурпурными волосами и впечатляющими сиськами, затянутыми в черный топик, – все молчат и пялятся. Слышен только смех актера. Неужели его совсем не смущает, что все бросили свои дела и уставились на него? Похоже, нет. Должно быть, он привык к такому вниманию. Должно быть, ему нравится. Быть может, когда на него смотрят, он чувствует себя особенно живым.

Интересно, а я?





16




Рождественские каникулы. В последний, укороченный день у школы выстраиваются в ряд «Вольво». Хотя на улице и холодно, все окна в машинах открыты: матери рассказывают друг другу, куда собираются на праздники. На следующее утро все они улетят: одни – к родне на Восточное побережье, другие – в Аспен или в Тахо кататься на лыжах, третьи – на Мауи или на Ланаи нырять и загорать. Свея проведет первую неделю каникул со своей мрачной подружкой, ее мамой и новым маминым приятелем. Они едут кататься на лыжах в Маммот. Я никуда не лечу.

Предрождественские дни я провожу в папиной галерее. Помогаю Арлене сортировать бумаги, а в перерывах иду к шкафчику для специй, открываю один за другим его ящички и вдыхаю запахи.

По вечерам хожу мимо дома Марии Фабиолы и стараюсь заглянуть в окно. Во всех окнах горит свет, все занавески задернуты. Как будто ее родители живут в абажуре ночника: видны лишь их тени на белом.

Я быстро привыкаю к новому расписанию: встаю рано утром, иду вверх по улице, чтобы забрать газету, смотрю, нет ли новостей о Марии Фабиоле – но новостей нет, – завтракаю вместе с папой, днем помогаю в галерее, вечером отправляюсь на одинокую прогулку по нашему кварталу и непременно прохожу мимо дома Марии Фабиолы.

На пятый день каникул, войдя в галерею, я сразу замечаю: что-то изменилось. Шкафчик для пряностей – где он? Он стоял здесь, сколько себя помню; никогда мне и в голову не приходило, что он может исчезнуть!

– А где шкафчик? – с сильно бьющимся сердцем спрашиваю я у Арлены.

– Кто-то купил, – отвечает она. – Забрали вчера вечером, уже после того, как ты ушла.

Отвечает недовольно: сейчас я ее раздражаю. У нее снова эти дни.





* * *


Свея возвращается из Маммота с белой шеей и густым загаром, начинающимся с подбородка. На вопрос, как все прошло, отвечает: было хорошо, вот только ее подружка вечно всем недовольна и ходит мрачная. Я едва не спрашиваю, как она умудрялась до сих пор не замечать эту основополагающую черту характера своей подруги, но вовремя прикусываю язык, вспомнив, сколько до недавнего времени не знала о Марии Фабиоле.

Вечером я сажусь перед телевизором вместе с папой. О Марии Фабиоле сегодня едва упоминают. На экране появляется все то же фото. А затем дикторша переходит к более интересной теме – суете на рождественских базарах.