Мы умели верить

– Готов спорить, – сказал Катсу, – половина еще тут околачивается. Но они онанируют под робами.

– Вообще-то, в робе был только один из них. Это меня прямо обломало! Остальные были типа в военной форме, с такими чумовыми маленькими щитами.

– Чего они вообще хотят? – сказал Йель. – Кроме внимания?

– М-м, согласно их гигантскому баннеру, они хотят изолировать извращенцев. Так оригинально. В общем, мы долго перекрикивались с ними, а эти лесби лизались прямо перед ними. Потом они просто свернулись. Я задержался поговорить с репортером. Кто-нибудь хочет хот-дог? Я с голоду умираю.

Не было смысла двигаться, пока парад не кончится, а когда он все же кончился, они пошли за толпой в парк, на митинг. Катсу отчалил, и Йель оказался вдвоем с Тедди в бесконечной очереди за едой.

– Надеюсь, мы еще друзья, – сказал Йель.

– Я дико злился на тебя, но это было временно. Я осуждал тебя за то, что ты осуждал его. Иронично, да?

– Не уверен, что я кого-то осуждал. Я понимаю, что для тебя стало новостью, что Чарли болен, но для меня новостью оказалось то, что он мне изменял. Может, все уже знали, но не я. И между нами давно уже было все не идеально. Мы вообще-то… Он обвинил меня, что я переспал с тобой на поминках Нико.

Тедди присвистнул сквозь зубы.

– Да уж, не припомню, чтобы трахался с тобой, – он рассмеялся. – Наверно, ты был так себе.

Очередь изогнулась, и Йель огляделся, нет ли поблизости кого из знакомых.

– У меня такое чувство, – сказал он, – словно все мы в ловушке какого-то огромного колеса осуждения. Мы тратим всю свою жизнь, чтобы преодолеть его, и вот к чему приходим.

– Дело в том, – сказал Тедди, – что сама болезнь как будто осуждает тебя. У нас у всех на плечах маленький Джесси Хелмс[126], верно? Если ты заразился, переспав с кучей парней, тогда это осуждение твоей неразборчивости. Если ты заразился, переспав один раз с одним парнем, это чуть ли не хуже, это словно осуждение всех нас, типа сам акт является проблемой, а не число совокуплений. Если же ты заразился потому, что думал, что неуязвим, это осуждение твоего самомнения. А если ты заразился потому, что знал, что можешь заразиться, и плевал на это, тогда это осуждение твоей ненависти к себе. Не потому ли все так любят Райана Уайта[127]? Как Бог мог допустить такое с каким-то несчастным мальчишкой с болезнью крови? Но даже в этой ситуации люди ужасны. Они осуждают его просто за то, что он заболел – неважно, каким образом.

Йель всегда считал Тедди словоблудом, но сейчас он был согласен с ним.

Чуть поодаль, на помосте, начал выступать мэр Вашингтон.

– Как чернокожий, испытавший на себе дискриминацию, – говорил он, – как представитель расы людей, пострадавших…

– Он хорош, да? – сказал Тедди. – Нам свезло.

– Он пролезет на второй срок раньше, чем мы достоим эту очередь.

– Зацени персонажей из «Семейки Аддамс» вон там, – сказал Тедди.

Йель огляделся, но ничего такого не заметил.

– Три часа, за парнем с бородой.

Йель увидел сперва темноволосого мужчину, на плече у которого пристроился сине-зеленый ара. Он говорил с кем-то, смеясь, и на секунду Йель перестал замечать что-либо, кроме этого красавца с его прекрасной птицей. Но затем он различил позади него группу жутко изысканных молодых людей – все в черном. Одним из них был Роман. Йель замахал было ему, но тут же перестал.

Он никогда не видел друзей Романа, но и представить не мог, что они такие: двое высоких, бледных, миловидных мужчин, которые могли быть геями (учитывая обстоятельства, это было весьма вероятно), и молодая блондинка с волосами до пояса, с серебряным кольцом в носу. Что же он себе воображал? Прежде всего, он не позволял себе слишком много думать об этом. В целом, чем больше он думал о Романе, тем сильнее запутывался. Роман представлялся ему тенью, приходившей по ночам, пустым экраном, на который он мог проецировать все, что хотел. Роман для него был не тем человеком, который самостоятельно показывается на гей-параде, с бесподобными друзьями, о которых Йель никогда не слышал. Роман сидел дома и корпел над диссертацией.

– Я знаю того, что в очках, – сказал Тедди.

– Того, что в очках?

В мозгу Йеля медленно закрутились скрипучие шестеренки. Роман вообще не должен был сюда приходить. Это был не Роман. Йель присмотрелся получше. Очки Романа, костлявые плечи Романа.

– Он с приветом, – сказал Тедди.

– Откуда ты знаешь его?

– То есть…

Тедди пожал плечами и хохотнул.

– Нет, серьезно.

Сколько раз Роман приходил к нему по ночам? Насколько пьян был Йель?

Что в точности происходило, и на какой кровати, и когда? Йель был осторожен на свой счет, оберегая Романа. В другом отношении они не осторожничали. Потому что Роман был девственник. Потому что Роман был девственник.

– Расскажи, – сказал Йель.

– Он не такой уж горячий, остынь. Я встретил его в прошлом году на лекции моего друга Майкла, в Культурном центре. Он напускает на себя всю эту тему страдающего художника, типа ему вдруг нужно выйти из комнаты и побыть одному.

– О, – Йель расслабился. – Я думал, ты встретил его в купальне или типа того.

– Боже, Йель, я хожу и в другие места. То есть, – он хохотнул и придвинулся ближе, – я распахал его как свежее весеннее полюшко, но мы определенно встретились в Культурном центре.


Йель пропустил Тедди вперед себя в очереди. Парк казался теперь скорее звуком, чем цветом, скорее эманацией, чем реальностью. Если Йель откроет глаза, то окажется в постели с Чарли прошлым летом. Он сказал Тедди, что нагонит его, и пошел к группе Романа, до которой было неблизко. Ему нужно было убедиться, что это не Роман. Мэр продолжал говорить, и в воздухе по-прежнему пахло хот-догами, и да, это был Роман, стоявший со скучающим видом, под стать своим прекрасным скучающим друзьям.

Йель мог бы убежать домой и спрятаться под простыни, но вместо этого он прошел мимо группки кожаных лесби, мимо бородатого парня и направился к Роману. Роман попробовал неловко отвернуться, словно подросток, который не хочет, чтобы друзья узнали, что этот смурной тип – его отец.

– Можно на пару слов? – сказал Йель.

Один из парней в черном загудел; другой сказал:

– Кто она?

Роман открыл рот, словно собираясь отказаться от разговора, но затем потер бровь тыльной стороной руки и отошел с Йелем. Йелю было все равно, что Тедди мог увидеть их вместе. Ему никогда еще не было так все равно.

– Мы управимся в два счета, – сказал он. – Ты не тот, кем представлялся?

– Прости?

– Мне надо было… надо было побольше расспросить тебя. Нужно было устроить тебе что-то вроде письменного экзамена. Вот чем ты занимаешься? Ходишь, разыгрывая из себя смущенного мормона? Типа ролевой игры?

– О чем ты говоришь? – сказал Роман.

Его друзья смотрели на них, хихикая. Но они были слишком далеко, чтобы расслышать их.

– Я действительно мормон. Это правда.

– Но ты мормон, который спит со множеством мужчин. Который давно занимается этим.

– Ну, нет. Не со множеством. То есть раньше – да. Я пытался быть моногамным.

На секунду Йель подумал, что под моногамией Роман имеет в виду их связь – что их смутные полночные встречи могли подразумевать некие устойчивые отношения, но это была полная чушь. И Роман заговорил дальше.

– Или я типа был, а потом он… типа стал как бы задыхаться, так наверно. Он стал пытаться избавиться от меня, или я так думал. Он хотел, чтобы я был с тобой, а я даже не особо этого хотел. Не то чтобы ты меня не привлекал, просто… я не знаю. Но потом, после того первого раза в Висконсине, он узнал и совершенно внезапно стал таким ревнивым. Он захотел, чтобы я ушел из галереи.

Йель пытался понять, кем был любовник Романа, знавший про Йеля, про Висконсин, и вдруг понял – он все понял.

– Если ты злишься, что он тебя уволил или типа того, – сказал Роман, – то есть я тоже злюсь, но дело не в нас. То есть ты ведь на самом деле сам ушел, да? Ты ему нравишься! Его тоска заела, когда ты ушел. Слушай, это он подговорил тебя?

– Извини?

– Раз уж мы заговорили. Я всегда хотел знать – я не обижусь. Это он сказал тебе подкатить ко мне, в тот, первый раз? Это так нелепо: он хотел оттолкнуть меня, а потом, только это случилось, он стал ревнивым как черт. Он все еще… я не знаю. Думаешь, мне стоит уйти от него?

Йелю нужно было слишком многое обдумать, а солнце пекло слишком сильно, и его желудок был слишком пуст, и что ему нужно было сделать, так это пойти домой и найти свой ебаный карманный календарик и снова проделать свои чертовы расчеты. И на этот раз ему будет проще, он должен чувствовать себя сильнее, зная, что уже увернулся от пули, но нет, потому что теперь это уже не пуля, а пушечное ядро.

Роман продолжал смотреть на него, всерьез ожидая совета. Он был совершенно серьезен, это правда. Что бы Йель ни приписывал ему, он сам был в этом виноват.

– Да, – сказал Йель, – тебе надо уйти от него. Ебаный бублик. Он ведь женат, и из него песок сыплется. Мне нужно знать, проходил ли ты тестирование.

– Что, типа… ох. Ты об этом. Я не знаю, я все время читаю эти статьи о том, как это все на самом деле неточно. И к тому же я типа не занимаюсь такими вещами.

– Прости, какими вещами?

– Ну знаешь: иголки, и фистинг, и бульвары.

– Иголки, и фистинг, и бульвары?

– Ты знаешь, о чем я.

Йель развернулся, не попрощавшись, и пошел, но не к Тедди. Он направился через парк на юг, не на север, хотя должен был бы пойти прямиком к доктору Ченгу. Хотя нет: было воскресенье и гей-парад, и там никого не окажется.

Он прошел вдоль гавани и лагуны и вернулся через зоопарк, оказавшись в итоге в оранжерее. Он не был там сто лет, в стеклянном пузыре, полном тропических растений, где водопады шелестели в тишине и только солнце просвечивало сквозь листву.

Он прошел в третий зал, самый тихий, самый пустой, и уселся прямо посреди пола.





2015




Фиона не спала всю ночь, дожидаясь утра. Когда Ричард пошел в душ и некому было остановить ее, она вышла из дома на жуткие тихие улицы. Киносъемку приостановили; вагончики стояли на прежних местах, ограждения были сдвинуты к зданиям. Почти на каждом углу виднелись десантники в красных беретах, с автоматами, словно какой-то ребенок рассыпал по всему Парижу игрушечных солдатиков. Фиона, вопреки ожиданию, поймала такси. Водитель оказался кем-то вроде сомалийца или эфиопа. Он ехал молча. Приехав к бару, где работала Клэр, Фиона увидела, что вход забран рольставней, на которой висело написанное от руки объявление, и сказала водителю ехать обратно.