Мы умели верить

– Это ты расширяешь мой кругозор.



Йель не видел Романа после той ночи и с некоторых пор стал сомневаться, что сам выберется на парад. Он купил билет на матч «Кабсов» с «Метсами»[122], начинавшийся в 15:30, что давало ему уважительный повод не идти, о чем он и сказал Эшеру, когда тот позвонил накануне и спросил, не хочет ли Йель протянуть руку помощи платформе Чикагского фонда борьбы со СПИДом.

– Вообще-то, – сказал Эшер, – нам от тебя нужны не руки, а твое симпатичное лицо. Мы будем в одежде, никаких плавок. Но если ты не хочешь, то и ладно. Кто я, чтобы указывать тебе?

Йель был бы рад сделать для Эшера что угодно, но он не мог решиться пойти на парад, идти по улице среди всех своих знакомых и рисковать наткнуться на Чарли около сцены.

Один рыжий парень по имени Росс, флиртовавший с Йелем в спортзале Марина-Сити, позвал его оттянуться с друзьями, сидя на пожарной лестнице с мохито на углу Веллингтон-авеню и Кларк-стрит, где пройдет гей-парад. Йель не хотел обнадеживать Росса, но точка обзора была заманчивой. Когда он только переехал в Чикаго, он влюбился во все пожарные лестницы, ему казалось сейчас появится Одри Хэпберн с гитарой и полотенцем на голове и споет ему «Moon River», а потом схватит за руку и поведет показывать город.

Йель составил мысленный список причин не ходить на парад: он хотел увидеть, как Сэндберг покажет класс Гудену[123], он не хотел стоять и возбуждаться на красавцев с голым торсом, чтобы потом вернуться домой и печально дрочить в ванной. Ему не хотелось волноваться, как он будет выглядеть, постоянно высматривая в толпе друзей и бывших друзей, а также ему не хотелось видеть, как мимо проедет платформа редакции «Во весь голос». И в дополнение ко всему этому, каждый год он боялся, что кто-нибудь взорвет бомбу или начнет стрелять по толпе. Прошлым вечером он смотрел в новостях, как тысяча сторонников KKK заполонила парк в черном районе на юго-западе. Вчера они выкрикивали расистские оскорбления и объявили, что планируют снова устроить сбор в Линкольн-парке перед гей-парадом и произнести речь. Это не обещало ничего хорошего.



За последние четыре месяца Йель обращался во все учреждения, какие только приходили ему на ум, даже в аквариум и планетарий, в частные фирмы в Мичигане и в отдаленные университетские галереи, где он никого не знал. Его резюме впечатляло, но никто, похоже, не хотел нанимать его на постоянную работу, разве что составлять заявки на гранты. У Бригга ему нашли замену, и Йель не заглядывал туда с начала апреля.

Сесилия по-прежнему работала на своем месте. Галерея была в хорошей форме. Судебный иск был отозван, и Чак Донован теперь тешил свое эго в других баталиях. Йель как-то позвонил Биллу, спросить, как дела, и узнал, что реставрация картин Модильяни и Эбютерн займет гораздо больше времени, чем ожидалось. Билл уже начал сомневаться, что выставку удастся устроить в следующем году. Йель собственноручно удалил часть пленки, где Нора рассказывала, как написала картину за Ранко.

«Один маленький шажок, – сказал он Роману, – по стопам Ричарда Никсона».

В апреле Шарпы приехали в Чикаго на неделю, и Йель тактично освободил их квартиру. Роско он переправил к Эшеру, где тот заметно потолстел. Что бы Йель ни говорил, Аллен чувствовал личную ответственность за его уход из галереи – из-за того давнишнего звонка. Они удвоили свой напор и настояли, чтобы он и дальше жил у них. Все равно они проведут лето в Барселоне.



Утром в день парада Йель позвонил Роману, хотел извиниться за то, что уговаривал его пойти. Но Роман не взял трубку, и Йель неожиданно сильно расстроился. Намного сильнее, чем позволяли предположить его чувства к Роману, не отличавшиеся глубиной. Роман спасал его от хандры и был забавным, но явно не единственным в мире.

И это побудило Йеля пойти на парад самому.

В одиннадцать зазвонил телефон, и Йель, взяв трубку, ответил как обычно: «резиденция Шарпов», хотя Шарпам еще никто ни разу не звонил.

Он услышал тихое, ленивое ворчание отца, который позвонил спросить, как его дела. Йелю представилась недовольная сиделка, которая просовывает голову в комнату, желая убедиться, не нужно ли поменять утку.

– Я в порядке, – сказал Йель. – Все отлично.

– Я тут сижу один, решаю кроссворд.

– Окей.

– Я буду… э… буду тебе признателен, если назовешь мне слово из шести букв, синоним «участливый». Я тут столько просидел, думая, что написано «счастливый», но нет, это «участливый».

Отец Йеля говорил ужасно медленно, эта особенность бесила его в подростковые годы.

– Ничего не приходит в голову.

– Чем ты занят в эти дни?

Вопрос был не из легких. Йель не говорил отцу о разрыве с Чарли, просто сказал, что переехал. Он до сих пор не признался ему, что ушел прошлым летом из Художественного института; отец даже что-то слышал о ХИЧ и испытывал что-то вроде гордости за сына, хотя он, несомненно, слышал и о Северо-Западном, но Йель решил не посвящать его в подробности.

Он мог бы поговорить с ним об игре «Кабсов», но вместо этого сказал:

– Я собираюсь на парад.

Теперь, когда отцовский голос закрадывался ему в правое ухо, он почувствовал, что, пойдя на игру, он бы запятнал себя отцовским одобрением, так что он решил идти на парад.

– Какой еще парад?

– Настоящий гей-парад, пап. Большой гей-парад.

Повисшая тишина сочилась сарказмом.

«Послушай себя, – говорила тишина. – Не слышишь, как это нелепо звучит?»

– Так что я как бы должен бежать, – сказал Йель.

Он думал, что отец повесит трубку, как он того хотел, но отец сказал:

– Слушай, ты следишь за новостями об этой болезни?

Йель непроизвольно подошел с трубкой к окну, чтобы обменяться скептическим взглядом со своим отражением.

– Нет, пап, не слежу. Что еще за болезнь такая?


– Это… ты со мной иронизируешь? Никогда не понимаю, шутишь ты или нет.

– Знаешь, парад начинается. Мне правда надо идти.

– Ну, ладно тогда.

Когда он подошел на Кларк-стрит, там было полно народа, и первые несколько платформ уже проехали. Он пробирался за спинами людей, высматривая знакомые лица. На Веллингтон-авеню он огляделся в поисках Росса с друзьями на пожарной лестнице, но не слишком старательно. Через два квартала он заметил Катсу Татами на другой стороне улицы и перебежал вместе с несколькими людьми после платформы «Анхойзер-Буш». Он не знал ребят, с которыми стоял Катсу, но всегда был рад обнять его, перекинуться приветствием. Катсу прокричал на ухо Йелю:

– Пока все хорошо! Хочешь моей газировки?

Он сунул Йелю стаканчик из «Макдоналдса», и ему в голову полезли мысли о бактериях, но он отогнал их усилием воли. Он глотнул, но ему совсем не понравилось: теплая вода без газа.

Мимо проехали несколько «харлеев», а за ними лесбиянки-каратистки – они продвигались по улице, одетые в белое, размахивая ногами и рубя воздух руками. Мисс голубой Висконсин; внушительная женщина средних лет с транспарантом PFLAG[124]; кабриолет тянул большущую латунную кровать, на которой самозабвенно ласкались двое мужчин, красуясь голыми торсами над тонкой белой простыней.

Йель спросил Катсу, как его дела, и тот сказал:

– Я становлюсь правоведом.

Он рассказал, перекрикивая шум, что два года назад оформил дополнительное страхование. В январе он стал ужасно чувствовать себя и наконец прошел тестирование, и оказалось, что он болен – Йель не знал? Ага, сукин сын, он даже маме своей не сказал, а его чертовы страховщики пытались заявить, что вирус уже был у него на момент оформления страховки, так что они не будут за него платить.

– Даже притом, что я оформил страховку до того, как появился этот ебаный тест! Но они заявляют, что я должен был знать, потому что три года назад лечился от микоза. Один раз. И этого им достаточно, чтобы прокатить меня.

Ему требовалась пентамидиновая терапия и стационарное лечение, которого не предлагали в ебаной окружной больнице, где он был пару раз – и представлял ли Йель, как там пахнет? Это бесплатная медицина! Так что Эшер помогал ему составить заявление на получение социального номера, который надо иметь, чтобы подать на бесплатную медстраховку, потому что так, очевидно, было принято в этой дурацкой стране.

– И знаешь, что нам нужно доказать? Окей, это безумие. Нам нужно доказать, что я недееспособен. А это так, потому что я могу работать, может, четыре дня в неделю, но на пятый у меня такой понос, что я из туалета не выползаю, – это было не критично для халтурки в «Говарде Брауне», но не для работы административного помощника, позволявшей ему оплачивать счета и бесполезную страховку. – Но понос не дает нетрудоспособности – ты это знаешь? Так что Эшер ищет мне этого юного судебного юриста, так я полагаю? И вот что ему нужно доказать на этом слушании. Ему нужно показать, что я непригоден ни к какому неквалифицированному малоподвижному труду в сфере национальной экономики. Типа в пределах всей нации. А что за блядские вакансии они предлагают! Хочешь услышать вакансии?

Йеля уже страшно утомило слушать Катсу, но он, разумеется, хотел услышать про вакансии. Мимо прошел трансвестит на ходулях в изысканном костюме Статуи Свободы – сплошь зеленые блестки и газ.

– Обосраться можно, – продолжал Катсу. – Полировщик болтов. Это не эвфемизм, между прочим. Сортировщик яиц. Также не эвфемизм! Упаковщик столовых приборов. Типа сидеть и заворачивать в салфетки столовые приборы. Всем ведь хочется, чтобы их ложки заворачивал парень, у которого СПИД с поносом. Вафельщик – не знаю даже, что они хотят сказать. И последнее – без шуток – это инспектор рыболовных крючков на Аляске. Им не важно, что я не могу перебраться на Аляску и никогда не смогу получить эту работу. Им важно, что это работа в сфере национальной экономики. Так что да, мое выживание зависит от того, сумею ли я доказать, что не могу быть вафельщиком.

Подтянулась группа парней в кожаной одежде с транспарантом, сообщавшим: «Живи с гордостью!» За ними прошел какой-то клуб садоводов.

– Но я собираюсь пройти любые клинические обследования, какие смогу, пока есть время.

– И Эшер тебе помогает, – сказал Йель.

– Ага. Эшер. Он может сортировать мои яйца, когда захочет, верно? – Йель почувствовал, что краснеет. – Да ладно, ты бы дал ему отполировать твой болт!

Йель попытался беспечно рассмеяться.

И тут по нелепому совпадению, еще когда Йель не отошел от этих шуток, появился Эшер с платформой своего фонда. Он размахивал руками, как политик. Йель помахал ему, но Эшер его не заметил.

За ним промчались три парня на моноциклах, в обрезанных шортах и джинсовых жилетах.

Проехали в кабриолетах члены муниципалитета и сената штата, почти все с выражением боли на лицах.

Платформа «Во весь голос». Красный автовоз. Йель шагнул назад, чтобы Катсу не видел его лица и он мог бы не опасаться нечаянного проявления чувств.

Со всех сторон плакаты: «Борись во весь голос за безопасный секс!» и «„Во весь голос” говорит: береги головку!»

Шестеро красавцев без рубашек – Йель не знал никого из них кроме Дуайта, редактора-корректора – помахивали огурцами между ног, медленно натягивая на них презервативы и снова стягивая. Они открывали новые упаковки зубами, выжимая из толпы аплодисменты.

Глория и Рафаэль разбрасывали презервативы из ведра.

Йель нигде не видел Чарли. А затем вдруг увидел. Чарли сбрил бороду. Он держал бумбокс, гремевший «You Spin Me Round»[125].

Йель пытался осознать иронию всего происходящего, но его организм был занят тем, что гонял давление в странной последовательности с высокого на низкое.

На грудь Катсу упал презерватив «Троян», и он его поймал, смеясь, и передал Йелю.

– Я предпочитаю «ЛайфСтайл», – сказал он. – Хочешь?

И хотя Йель не мог представить ситуацию, в которой он бы использовал резинку, доставшуюся ему, косвенным образом, от Чарли, он засунул его в карман шортов. Ему нужно привыкать к резинкам. Пока он не получил результат повторного теста в марте, пока доктор Ченг не сказал ему, что ИФА снова отрицательный – только на этот раз он действительно заставил Йеля ждать две недели, как обещал – Йель едва ли позволял себе кончать в одной комнате с Романом. С некоторых пор, после второго отрицательного, он позволял Роману отсасывать у себя – хотя что в их случае значит «с некоторых пор», если они виделись так редко?

Йелю хотелось, чтобы платформа «Во весь голос» исчезла, но она все так же медленно продвигалась по Кларк-стрит, разбрасывая презервативы.

Кто-то почесал Йеля между лопаток, и он, развернувшись, увидел Тедди, который ухмылялся, пританцовывая.

– Смотрите, кто вышел из укрытия! – сказал Тедди.

Йелю следовало знать, что Тедди может входить в группу Катсу – и, если честно, он был рад ему. А еще больше – тому, что Тедди, судя по всему, не считал его монстром.

Тедди рассказал им о выступлении Клана в парке.

– Они уже ушли. Они ведь не хотели видеть ничего из этого. Ушли перед самым началом парада.