Мы умели верить

Роман снял очки и потер переносицу.

– Ты больше не мой куратор, – сказал он.

Кроме них в коридоре никого на было, но Йель все равно понизил голос до шепота:

– Верно.

– Так, может, ты бы зашел?

Роман отступил, приглашая Йеля.

В комнате было темно, от Романа пахло медом и сигаретами, и Йель вошел в дверь, словно нырнул на затонувший корабль.





2015




В полдень на следующий день Серж получил электронное письмо. Фиона не помнила, чтобы называла свой адрес Фернану, арт-критику, но либо она это сделала (захмелев от вина и потери крови), либо он узнал адрес у Ричарда.

«Вот что сумел найти мой скоростной друг, – написал Фернан, – но он не очень старался. Он говорит, это 1911 год. Ранко Новак – третий ряд, второй слева. Если нужно что-то еще, дайте мне знать в деталях! Рад помочь другу Ричарда. Наилучшие пожелания вашей пострадавшей руке».

Фиона кликнула по приложенному фото. Молодые усачи, сидящие пирамидой – десять в первом ряду, семь во втором, и так далее – уставившись больше друг на друга, чем в камеру. На коленях первого ряда лежал скелет. На коврике перед всеми сидела нагая женщина, повернувшись к камере своей широкой спиной. Пародийная фотография, дурашливый групповой снимок, по версии Прекрасной эпохи.

Фиона отсчитала пальцем вторую фигуру в третьем ряду. Темные вьющиеся волосы, длинная прорезь рта. Волосы прилизаны и разделены на пробор посередине. Узкий небрежный галстук-бабочка.

Что в нем было такого особенного? Она не знала, чего ожидала, но явно чего-то большего. Ранко Новак стоил семидесяти лет поклонения. Ранко Новак был невосполнимым, дырой в центре вселенной Норы. И вот он какой? Лицо, два глаза, два уха.

Что ж, попробуй скажи такое любому влюбленному.

Она увеличила фото. Лицо не сделалось яснее, только крупнее.

Роман Фионы с Дэном начался с разговора после йоги в кафе за углом, где они пили сок и он спросил, что она думает о словах учителя про избавление от привязанностей.

Он сказал: «Взять хотя бы деньги. Если бы я захотел стать монахом, я мог бы отказаться от машины и переживал бы об этом не больше недели. Но вот люди. С ними труднее».

Они в тот день долго сидели и говорили.

«Я всегда считала гусей такими забавными, – сказала Фиона, и Дэн стал смеяться. – Нет, я это к тому, что они ведь находят себе пару на всю жизнь, да? А на вид совершенно одинаковые. Они и есть совершенно одинаковые! Как отличить одного гуся от другого? То есть у них – что, у всех свой вкус в музыке? А гусь узнает свою пару за несколько миль».

«А себя мы считаем такими особенными», – сказал Дэн, и Фиона поняла, что он уловил ее мысль, и почувствовала, что начинает влюбляться. – Истинная любовь и так далее. Думаешь, у нас все так же произвольно, как и у гусей?»

«Но беда в том, – сказала она, – что даже если ты это знаешь, ничего не меняется».

И вот, сотню с лишним лет спустя, перед ней Ранко Новак. Лицо среди лиц, как гусь среди гусей. Его давно не стало, и Норы не стало, но что же осталось от страсти, поглощавшей их? Если бы Фиона смогла убедить себя, что эта страсть до сих пор витает в мире – развоплощенная, остаточная страсть – как чудесно было бы верить в это.



В два часа дня позвонила Сесилия и сказала, что передумала; у нее скоро пересадка в Чикаго до Парижа, она прилетит этой же ночью. Отель ей не понадобится. В Латинском квартале живет ее старая подруга по колледжу.

– Я никак не нарушу твои планы, – сказала она. – Я поработаю над Куртом. А потом… как думаешь, мне стоит привезти подарки? Для малышки?

В пять часов Фиона размотала бинт, чтобы намазать руку мазью, которую дал ей врач. Рука уже меньше болела. Поразительно, как быстро можно забыть физическую боль, как скоро ты не сможешь даже вспомнить ее отголосок.

В восемь позвонил Джейк. Номер ему дал Серж. Он спрашивал, не выйдет ли она заморить червячка. Она сказала, что устала и отделалась от него. Ей нужно будет переговорить с Сержем.

В девять сорок пять, лежа в постели, она услышала сирены. Слишком много сирен, слишком долго. В девять пятьдесят зазвонил ее телефон. Сперва позвонил Дэмиан, затем Джейк – они тревожно и загадочно выспрашивали, где она, и велели ей оставаться дома. Затем в дверь ей постучал Ричард. Она вышла в гостиную и увидела новости. Она стояла в пижаме, ноги мерзли. Серж ходил туда-сюда, ругаясь. Ричард лежал на диване.

Фиона заставила себя дышать.

Теракты произошли достаточно далеко, чтобы она попробовала представить, что находится дома и слушает о чем-то, случившемся на другом конце света. Клэр никак не могла оказаться на концерте хеви-метал; невозможно, чтобы ее вкусы изменились настолько. Она могла быть в ресторане или идти по той улице, но вероятность невелика. Футбольный стадион находился в Сен-Дени, где жила Клэр; это тревожило Фиону больше всего. Но у Клэр на руках дочка, и было уже так поздно. Клэр хотя бы знала ее номер – почему Фиона не настояла, чтобы Клэр дала ей свой? И номера Курта Фиона не знала. Бегать по городу и искать ее было бессмысленно. Фиона мерзла без свитера, но не хотела двигаться с места.

Ничего не оставалось, кроме как сохранять спокойствие. Сесилия была в воздухе, и оставалось надеяться, что ее самолет благополучно приземлится. Какова вероятность, что Клэр выйдет на работу завтра утром? Есть ли риск, что город погрузится в такой хаос, что Фиона больше никогда не найдет ее?

Ее удивляла собственная бесчувственность, во всяком случае, в отношении бойни, показанной в новостях, с окровавленными, рыдающими людьми на улицах. Объяснялось ли это тем, что это был не ее город, или тем, что сцены насилия, горя и страха стали настолько привычными, настолько будничными? А может, дело было в болеутоляющих для руки, которые Фиона приняла после ужина?

Она поразилась своим эгоистичным мыслям о том, что эти теракты портят ей жизнь. Что она вовсю решала свои дела, никак не связанные со всем этим. Она прилетела сюда, чтобы найти дочь, наладить с ней отношения, и это никак не вязалось с идиотским религиозным экстремизмом, с насилием совершенно посторонних ей людей. Подобно тому, как она вовсю была занята своим разводом, когда рухнули башни в Нью-Йорке, разом похерив планы стольких людей. Подобно тому, как когда-то она была занята тем, что растила брата и сама росла вместе с ним в их родном городе, погруженная в дела своего мира, когда разразился вирус и стал разрастаться, питаемый чьими-то безразличием и алчностью. Она подумала о Норе, чье творчество и любовь были разрушены убийством кронпринца и войной. И за всем этим стояли какие-то дураки с их дурацким насилием, рвавшие в клочья все хорошее, без разбора. Почему нельзя просто заниматься своей жизнью, чтобы какие-нибудь идиоты тебя не обломали?

Выставка Ричарда: никто не знал, состоится ли предпросмотр в понедельник, как было намечено. Звонили его пиарщик и менеджер.


– Им надо успокоиться, – сказал Ричард. – У них вроде бы есть причины волноваться поважнее.

– Мы в жопе, – сказал Серж. – Весь мир в жопе.

Последние полтора часа он непрестанно мельтешил по квартире.

– Не хочу показаться бездушной, – сказала Фиона, – но мы в штатах уже прошли через это. И это не…

– Нет, – сказал Серж, – как бы там ни было, сотня убитых меня не волнует. Это могла быть авария с автобусом. Меня волнует, что теперь по всей Европе изберут радикальных правых. А потом – да: вы, я, все мы, все окажутся в жопе. Ближайшие год-два все будут действовать из страха. Что ты думаешь случится с такими, как мы?

Фиона не знала, что сказать.

– Утро вечера мудренее, – произнесла она.

Серж окрысился на нее.

– Люди испугаются, и мы получим «христианский талибан». Он будет здесь у нас, и там у вас, и все мы очутимся за решеткой. Мы все за решеткой.

Ричард лежал притихший уже так долго, что Фиона подумала, не заснул ли он. Но он вытянул руки над головой и сказал:

– Серж, ну хватит.

– Я отсюда сваливаю, – Серж схватил свой шлем со стойки. – Олланд может поиметь свой комендантский час.

Фиона ожидала, что Ричард его остановит, ожидала, что Серж сам остынет, но Серж был уже за дверью. Телефон Ричарда снова зазвонил, но он не стал отвечать.

– Я не хотела задеть его, – сказала Фиона. – Я не наивная, ты же знаешь.

– Все всегда сводится к этому, – сказал он, – к ожиданию, что мир взорвется, не так ли? Любое затишье всегда лишь на время.





1986




У Романа на левом плече был след после прививки от оспы: неровный кружочек из тысячи крохотных точек. Йель мог дотронуться до него пальцем. Или языком.



Роман приходил к нему пьяным. Ему, похоже, требовался алкоголь, чтобы сбросить груз двадцати семи лет мормонизма. Роман обычно звонил Йелю в субботу, в восемь вечера, и говорил, что «скоро» будет, но появлялся не раньше полуночи. И все это время Йель слушал громкую музыку и тоже постепенно напивался. Потому что боялся отлучиться и пропустить приход Романа, хотя его угнетало сидеть на диване и ждать, пересматривая сериалы.



У Романа стояли серебряные пломбы в задних зубах, а когда он кончал, ему требовалось высморкаться.

Роман сваливался на него как снег на голову пару раз в месяц и оставался до четырех утра, стараясь уйти раньше, чем проснется город. Каждый раз, надевая туфли, он говорил: «Не знаю, что я делаю». И Йель думал, но не говорил этого, что они оба словно бредут через лес. Только Роман думал, что Йель знает, где выход.



Роману нравилось делать это лежа на боку, прижавшись грудью к спине Йеля. Он заливал их обоих потом. Он стонал, содрогаясь, в волосы Йеля. Первые несколько раз он действовал слишком быстро, слишком спазматично. Потом он научился расслабляться, замедляться и начал, похоже, действительно получать удовольствие, а не нестись, словно обгоняя стыд. Теперь он даже мог задержаться у Йеля и поговорить о чем-то.



– Без обид, – сказал Роман, – и это… то есть это хорошо, но конец у тебя как ебучая перцемолка. То есть я никогда не видел… в смысле я как-то не…

– Не волнуйся, – сказал Йель. – Я не стану пытаться всунуть тебе.

Йель спросил Романа, не собирается ли он на гей-парад, через десять дней. Они уже понемногу трезвели; было три часа утра.

– Просто быть там – уже важно, – сказал Йель и подумал, что говорит, как Чарли. – В прошлом году мы собрали тридцать пять тысяч.

Роман подкатился к Йелю и ухмыльнулся, щурясь без очков как крот.

– Ты говоришь, тебе важен размер.

– Я говорю, мы хотим, чтобы нас вышло больше.

Роман рассмеялся и провел пальцем по животу Йеля.

– Это пойдет тебе на пользу. В этом что-то есть. Когда видишь типа трансвестита, танцующего вокруг шеста на грузовой платформе, прямо посреди улицы, тебе после этого легче идти на работу и не париться насчет своей голубизны, – впрочем, Йель уже не ходил на работу. – К тому же, – но тут Роман прикусил ему ухо и погладил по боку. – К тому же, это расширит твой кругозор.