Мы умели верить

– Была уйма кокаина, – сказала она, и Фиона разразилась смехом. – Ну, милая, мы только что пережили нечто чудовищное и не знали, куда себя девать. Центром притяжения был Моди, и он привел меня туда. Так вот, росту в нем было не больше пяти футов, трех дюймов[121], и он потерял много зубов. И часто впадал в бешенство – то было следствие туберкулеза. А иногда он мог просто расплакаться. Один раз он рисовал меня и вдруг забился в истерике из-за Брака: Брак ведь появился на горизонте, а он греб на месте. Я выставляю его жутким типом, но он был безмерно сексуален. Как-то раз он взял меня в дом Александра, а я была довольно нетрезвой и поднимаю взгляд, а в дверях стоит Ранко, точно призрак.

Роман громко вздохнул, словно не ожидал, к чему велся весь этот рассказ.

– Правая рука у него была в кармане, и я не знала, что это оттого, что она не работала – нервы пострадали. Он не был ранен, так что я не знаю, почему так произошло – возможно, причины были психологическими. Из всех пальцев он мог шевелить только мизинцем. Как начался наш разговор, не вспомню, но кончился он тем, что мы вдвоем стояли на газоне и Ранко орал на меня, мол, знает, что это значит – позировать. Что ж, он был прав. Он был абсолютно прав. Я никогда не могла объяснить ему, что быть моделью – единственный оставшийся мне способ быть художником. И посмотрите, разве у меня не получилось? Столько времени спустя готовится моя выставка!

Она рассмеялась и хлопнула рукой о стол.

– Но ты все равно могла быть художницей, – сказала Фиона. – Почему нет? Только потому, что ты больше не ходила на занятия?

– Ох, милочка. Назови хоть одну женщину, чьи работы ты знаешь, до 1950 года, не считая Мэри Кассат. Но дело не только в этом. Я, честно, никогда не была достаточно хороша. Что ж, я могла бы быть, если бы продолжала практиковаться. Мне требовалось наставничество. Ранко учеба уничтожила, но мне бы пошла на пользу.

– Берта Моризо! – сказала Фиона, но Нора продолжала свой рассказ.

– Как только я его увидела, сразу заново влюбилась. Это до того странно – правда ведь? – снова встретить кого-то столько времени спустя. Твой мозг отбрасывает тебя к последней вашей встрече.

Она пристально посмотрела на Йеля, словно нуждалась в его одобрении. Он задумался, как долго он сможет избегать Чарли и что может произойти, если в следующий раз они встретятся пять лет спустя. Если бы Йель, к примеру, переехал в другой город, а потом вернулся в Чикаго на чьи-нибудь похороны. Испытал бы он потрясение, увидев Чарли в другом конце комнаты, худого как скелет и бледного? Хотя нет – пять лет спустя, он бы, скорее всего, приехал на похороны Чарли.

– Он был так сердит на меня, что на месяц уехал в Ниццу. Я не знаю, чего он ожидал; ему повезло, что я не была замужем и с тремя детьми. Но я всегда считала, что его сильнее всего мучило то, что я водилась с этими успешными художниками. Когда он вернулся, мы ужасно поссорились, а потом помирились. Он переехал ко мне, на квартиру, которую я снимала с подругой, Валентиной. Но я продолжала позировать, и он устраивал мне сцены ревности. Он хотел, чтобы я рисовала за него. Это было ужасно; мы пошли в студию одного его друга, и он набросал там сцену левой рукой, очень грубую, и пытался заставить меня рисовать по его указке, словно я марионетка. Он смешивал цвета и указывал – все левой рукой. Это была неимоверная пытка, а в итоге получалась детская мазня. Я бы нарисовала лучше, если бы он не орал мне через плечо. Это… я не должна вам этого говорить, но, боюсь, я уже прокололась. Картина…

– Мужчина в жилете ромбиком, – сказал Йель, чувствуя, что его уносит куда-то как шарик. – Вы говорили, он был написан после войны.

– Так вот, это его! Это не мое! Он хотел автопортрет, а у него никак не получалось как он хотел. Конечно, я захотела быть его руками. И вы видите, как похож стиль на картину, где я в виде девочки!

Йелю захотелось заползти под стол и свернуться в комочек. Он потом скажет Роману стереть эту часть записи. Если Билл почует, чем это пахнет, он избавится от работ Новака навсегда. Если хоть кто-то услышал бы об этом… боже правый, это могло бы поставить под угрозу всю проверку подлинности. Это была… не сказать, чтобы подделка, но что-то вроде. Мысли его путались.

– Это он? – сказал Роман. – Так выглядел Ранко?

– Ну, нет. Получилось не слишком похоже. Думаю, мне удалось передать глаза. Этим я горжусь. Но трудно писать картину, когда тебе орут на ухо.

– Почему ты мирилась с этим? – сказала Фиона.

– Из чувства вины, полагаю. Он столько всего вынес. И я безумно любила его, а когда любишь, не можешь действовать разумно.

Фиону, похоже, такой ответ не устроил. Но она не могла понять и того, почему Йель так долго терпел Чарли. Рано или поздно она это поймет – как человек может измениться, а ты все равно продолжаешь относиться к нему по-прежнему. Как человек, бывший когда-то твоим идеалом, вдруг оказывается погребенным внутри незнакомца.

Роман, сидевший рядом с Йелем, снял верхушку с сэндвича и стал разбирать его. Он вынул ломтик сыра, сложил его и съел. Ни его, ни Фиону, похоже, не затронуло признание Норы.

– Что ж, вам известно, как умер Моди. В январе в Париж приехала Жанна, беременная. Я слышала, что она в городе, так что держалась подальше. Он жил прямо за углом от «La Rotonde», и мне тошно думать, что я не раз сидела там, пока он умирал в соседнем квартале. Чем все кончилось – его сосед заглянул к ним и увидел, что они с Жанной без сознания, полумертвые от холода. Им даже нечем было топить печку. Жанна пришла в себя, а он – нет. Он умер от туберкулеза, но холод его доконал.

Йель читал об этом в библиотеке.

Нора прищурилась на них троих.

– У вас крепкие желудки?

– А то, – сказала Фиона.

Роману стало вдруг не по себе.

– Кое-кто из друзей Моди захотел снять с него посмертную маску. Среди них был Кислинг, художник, с которым Ранко подружился на войне. И Липшиц, скульптор. Они не представляли, на что решились. Третий был астрологом. И они пригласили Ранко смотреть. Я завидовала, потому что хотела попрощаться с Моди, а вместо меня пошел Ранко, который его ненавидел. Проблема была в том, что Липшиц использовал не тот гипс, какой-то слишком грубый, поэтому, когда они его сняли, – она взглянула на каждого из них, – он отошел вместе со щекой и веками. Они запаниковали и бросили слепок на пол. Потом они все же собрали его, и Липшиц в итоге, по сути, вырезал лицо. Сейчас оно в музее, в Гарварде, но у меня нет желания видеть его.

Фиона казалась в порядке, но Роман побледнел. Воображение, позволившее ему так отчетливо представить Ранко, теперь, похоже, сыграло с ним злую шутку. Йель тоже почувствовал тошноту.

– Это доконало Ранко, – сказала Нора. – Он и так уже был никакой, но я думаю, увидев, как кто-то – кто-то столь одаренный, если не сказать больше – превратился на его глазах в скелет… Что ж, он сумел рассказать мне об этом, но это едва ли не последние его слова, что я услышала. Я уверена, на войне он повидал вещи похуже, но это было другое. А Жанна примерно тогда же покончила с собой из-за Моди. Выбросилась из окна родительского дома, беременная, все такое. Я думаю, что это повлияло на Ранко. Знаете, когда нас называют Потерянным поколением… Это сказал Хемингуэй или Фицджеральд?

– Это – простите – это сказала Гертруда Стайн Хемингуэю, – сказал Роман. – Я в том смысле, что это он записал.

– Хорошо. Что ж. Не представляю лучшего определения. Мы прошли через такое, чего не знали наши родители. Война сделала нас старше их. А когда ты старше своих родителей, что тебе делать? Кто может показать тебе, как жить?

Нора провела пальцем по краю обувной коробки.

– Похороны превратились в цирк, – сказала она, – самый низкопробный фарс. Он умер от холода и голода, а на Пер-Лашез закатили такую пирушку. Так вот… Йель, ты мне скажи, когда замолчать. Вы такой путь проделали, а я вас тут мучаю. Мы ведь столько веселились, я вам скажу! Но, когда стараешься упарить историю, все сводится к каким-то ужасам. Все истории заканчиваются одинаково, разве нет?

Йель сомневался, что выдержит рассказ еще об одной смерти, но произнес:

– Продолжайте.

– Вам известен сам факт – что Ранко покончил с собой. Это случилось в тот же день, как похоронили Моди. Наша группа потом пошла в «La Rotonde». Мы пили и сходили с ума, и я не смотрела, где там Ранко. Кто-то потом сказал, что заметил, как он подносил руку ко рту. Все, что мы увидели, это как он весь затрясся и упал со стула. Все подумали, у него припадок. Но он перестал дышать, и на губах выступила пена. Я кричала без умолку. Когда пришли врачи, он уже умер. Они потом установили, по порошку на его руке и в кармане, что он проглотил кристаллы цианида. Взял и закинул в рот. Почему он выбрал именно тот миг, я всю жизнь гадаю.

– Цианид! – сказал Роман. – Значит, он… он должен был это спланировать, да? Такие вещества просто так с собой не носят.

– Почему, как вы думаете, он это сделал? – спросил Йель.


– Боже правый. Люди уносят свои причины с собой, разве нет?

Дэбра вернулась с продуктами и предпочла протопать туда-сюда через комнату четыре раза, но отказалась от помощи.

Роман вышел покурить, и тогда Нора сказала:

– Уверена, вы думаете, как это глупо с моей стороны – хранить почтение такому проблемному человеку, – ни Йель, ни Фиона ей не возразили. – Это ведь вовсе не мешало мне жить своей жизнью. Если бы он остался жив, мы бы долго вместе не выдержали. У него была бы какая-то отдельная светская жизнь, о которой я бы ничего не знала. Но когда человек уходит, и твоя память о нем – это главное, что еще связывает его с этим миром, тогда дать ей пропасть было бы чем-то вроде убийства, разве нет? Я его так любила, пусть это была и трудная любовь, и куда мне было девать ее? Его ведь не стало, так что уже ничего не изменишь, такая любовь не сменится безразличием. Я застряла в этой любви.

– И вот что вы из нее сделали, – сказал Йель. – Собрание, выставку.

Он заметил, что Фиона тихо плачет, и погладил ее пальцами по спине.

До того, как Роман вернулся, Йель рассказал историю о том, как Нико, обслуживая столики в «Ла Гондоле», погнался в дождь за двумя посетителями, ушедшими без оплаты – он прижал одного мужика, в два раза крупнее себя, к фонарю и удерживал его, пока не подоспел на помощь повар. Йель с Чарли видели это через окно.

– Он был как мальчишка, – сказал Йель. – Как он выскочил и схватил его! Словно все его конечности были на пружинах.

Фиона знала эту историю, но смеялась, как будто слышала впервые.

– Какое-то время мы не будем приезжать сюда, – сказал Йель. – Но вы можете звонить мне по любому вопросу, – он написал ей свой новый номер. – И… Хочу вам сказать, что галерея будет расширяться в следующем году и моя роль может измениться.

Нора открыла рот, и он испугался, что она попросит пояснений. Но она накрыла его руку своей, холодной и невесомой.

– Так должно было случиться, – сказала она. – Ты веришь в реинкарнацию?

Йель глянул на Фиону за советом, но она сидела, точно завороженная, и ждала, что скажет он.

– Мне бы, пожалуй, хотелось.

– Что ж, – Нора похлопала его по руке. – Если нам суждено это, давайте все вернемся в одно время. Вы двое, я, Нико, Ранко, Моди, все прикольщики. Вот будет вечеринка, и мы не позволим никаким дурацким войнам помешать нам.



В отеле Йель с Фионой смотрели вечерние новости в углу с телеком. Роман исчез в своей комнате.

– Что ты слышала о Чарли? – сказал Йель.

Он не был уверен, что это этичный вопрос. Но он хотел знать, как там Тереза, и как газета, и скучал ли Чарли по нему. Он хотел знать, продолжает ли Чарли слоняться по городу. Он хотел увидеть полноцветную диаграмму сердца Чарли, со всеми ее отклонениями.

– Я не много знаю. Эшер организует эту акцию против кардинала Бернардина, и Чарли тоже в этом участвует. Я его не видела, кроме как… ну, Тедди устроил вечеринку на день рождения.

– Эх.

– Нет, я в смысле…

Йель рассмеялся на себя, но он действительно почувствовал обиду, услышав об этом. Обиду третьеклашки, очень примитивную.

– И кто там был?

– Народу было мало. Ты ничего не пропустил. Все только и говорили, что про Джулиана. Пришли Эшер и Катсу, и Рафаэль с новым приятелем, и Ричард. И люди Тедди из «Лойолы», честно скажу, тупые как пробки. А потом пришел Чарли с этим бугаем, с кем он раньше встречался, с бородой. Мартин.

– Мартин!

Эта новость отложилась у Йеля в уме, скорее, как бульварная сплетня, нежели личное оскорбление. Он задумался, было ли это новое начало, или же Чарли все это время продолжал крутить с Мартином.

– Всем тебя не хватало. В смысле, мне тебя не хватало, и твое отсутствие было таким осязаемым.

– Полагаю, я этому должен быть рад.

– Подожди, а что у нас будет на твой день рождения? В мае, да? Хочешь тусу? Или устроим ужин! Пойдем к «Йоши»!

Йель понял, что не в силах представить, как будет выглядеть его жизнь через три месяца. Он улыбнулся и сказал:

– Это будет идеально.

По пути в свой номер Йель остановился перед дверью Романа и постучал. Рубашка Романа была не заправлена, волосы взлохмачены.

– Нам нужно будет выехать пораньше, – сказал Йель. – В семь нормально?

– Конечно. Слушай, с этой поездкой моя стажировка кончается, так?

– О, ну да. Думаю, ты получил больше, чем достаточно.

– Так что у меня вроде как с галереей все кончено? То есть, если ко мне нет вопросов, я туда уже не вернусь.

– Я и сам вряд ли туда вернусь.